– Дом грандиозный! Уж не ошибся ли я адресом? – Он полуобернулся к Кристин и продолжил серьезно: – Этот щеголеватый джентльмен действительно доктор Мэнсон, да? Если бы я знал, я бы привез ему канарейку.
Когда его усадили, он не захотел ничего выпить.
– Нет, я теперь не употребляю ничего, кроме лимонного сока. Как ни странно это вам покажется, я намерен остепениться и крепко взять себя за шиворот. Я почти пресытился звездными просторами. Самое верное средство полюбить нашу всеми изруганную Англию – съездить за границу.
Эндрю смотрел на него с дружеским упреком.
– Вам в самом деле пора устроить свою жизнь, Филип, – сказал он. – В конце концов, вам под сорок. И при ваших способностях!
Денни метнул на него странный взгляд исподлобья:
– Не будьте так самоуверенны, профессор. Я еще, может быть, удивлю вас парочкой трюков в ближайшем будущем.
Он рассказал, что ему посчастливилось получить должность хирурга в Южном Хартфордшире; триста фунтов в год на всем готовом. Он, конечно, не смотрит на это как на нечто постоянное, но там придется делать много операций, и это даст ему возможность снова овладеть техникой. Потом он посмотрит, что можно предпринять.
– Не понимаю, как они предоставили мне это место, – рассуждал он. – Должно быть, тоже ошибка.
– Нет, – возразил Эндрю веско. – Этим вы обязаны вашему званию магистра хирургии, Филип. Такое высокое звание откроет вам все двери.
– Что вы с ним сделали?! – простонал Денни. – Это совсем не тот неотесанный малый, который ходил со мной взрывать канализационную трубу!
Как раз в эту минуту вошел Хоуп. Он не был знаком с Денни. Но пяти минут не прошло, как эти двое поняли друг друга. Когда сели обедать, они уже дружески объединились и зло трунили над Мэнсоном.
– Конечно, Хоуп, – печально заметил Филип, развертывая салфетку, – вам нечего ожидать, что вас здесь хорошо накормят. О нет! Я эту пару знаю уже много лет. Знал профессора раньше, чем он превратился в завзятого вест-эндца. Их обоих выгнали из их прежнего жилища за то, что они морили голодом морских свинок.
– Я обычно на такой случай ношу с собой в кармане кусок грудинки, – сказал Хоуп. – Эту привычку я перенял у Билли Пуговичника во время последней экспедиции. Но, к несчастью, у меня вышли все яйца: куры моей матушки сейчас не несутся.
Такого рода шутки продолжались все время, пока они обедали. Присутствие Денни словно оттачивало остроумие Хоупа. Но мало-помалу они перешли к серьезной беседе. Денни описал некоторые свои приключения в Южной Америке, рассмешил Кристин двумя-тремя анекдотами о неграх, а Хоуп рассказывал подробности о деятельности комитета за последнее время. Винни удалось наконец добиться давно задуманных экспериментов для изучения мускульного утомления.
– Вот этим-то я и занят теперь, – сердито пояснил Хоуп. – Но, слава богу, через девять месяцев моя обязательная служба заканчивается. Тогда я начну делать что-нибудь настоящее. Мне надоело разрабатывать чужие идеи, позволять старикам командовать мной. – Он принялся непочтительно передразнивать членов комитета: – «Сколько мясомолочной кислоты вы нашли для меня на этот раз, мистер Хоуп?» Я хочу делать собственную работу. Как бы мне хотелось иметь свою маленькую лабораторию!
Затем, как и надеялась Кристин, разговор принял узкомедицинский характер. После обеда, за которым, вопреки меланхолическому прогнозу Денни, уничтожили пару уток, когда был подан кофе, она попросила разрешения остаться с мужчинами в столовой. И хотя Хоуп уверял ее, что разговор пойдет на языке, отнюдь не предназначенном для дамских ушей, она осталась и сидела, опершись локтями о стол, уткнув подбородок в руки, молча слушая, в самозабвении устремив серьезные глаза на Эндрю.
Сначала он был сдержан и холоден. Как ни рад он был свиданию с Филипом, он чувствовал, что его старый друг несколько пренебрежительно отнесся к его успеху – неодобрительно, даже с легкой насмешкой. В конце концов, разве он не сделал прекрасную карьеру? А что сделал Денни, да, что он сделал? Когда Хоуп начал вставлять свои шуточки, Эндрю едва удержался от того, чтобы в достаточно резкой форме осадить его.
Но когда они заговорили на медицинские темы, он невольно втянулся в разговор. Желал он этого или нет, но гости сразу заразили его интересом к этим вопросам, и он с чувством, довольно похожим на былой энтузиазм, разговорился тоже.
Речь шла о больницах, и он неожиданно высказал свое мнение о всей постановке дела в больницах.
– А я так смотрю на это… – Он закурил – теперь уже не дешевую сигарету, а сигару, которую с самодовольным видом взял из ящика, не замечая лукавых огоньков в глазах Денни. – Вся система устарела. Ни в коем случае не хотел бы, чтобы вы подумали, что я критикую свою больницу. Я ее люблю и считаю, что мы делаем там большое дело. Но виновата система. Один только добрый, старый, ко всему равнодушный британский народ способен с ней мириться. И здесь, как, например, в нашем дорожном хозяйстве, безнадежный хаос и отсталость. Больница Виктории разваливается. Больница Сент-Джонс – тоже. Половина лондонских больниц вопиет к небу, что они разрушаются! А что мы делаем? Собираем пенни. Получаем немного мелочи за рекламы, которые наклеиваются на фасад больницы. «Пиво Брауна – лучшее в мире». Ну не прелесть ли? В больнице Виктории, если нам повезет, мы через десять лет начнем постройку нового флигеля или общежития для сестер. Кстати, вы бы видели, где наши сестры спят! Но что пользы класть заплаты на старую развалину? И что толку в легочной клинике, которая стоит в центре такого шумного города, как Лондон, города туманов? Черт возьми, это все равно что отправлять больных воспалением легких в угольную шахту. И так же обстоит дело с другими больницами и лечебницами. Их шлепнули в самую гущу уличного движения, фундамент их сотрясается от подземки, даже койки больных дребезжат, когда мимо дома проезжают автобусы. Если бы я, здоровый человек, попал туда, мне понадобилось бы каждую ночь принимать десять таблеток веронала, чтобы уснуть. А вы подумайте о больных, лежащих среди этого гама и суеты после тяжелой операции брюшной полости или с температурой сорок градусов и менингитом.
– Ну хорошо, что же вы предлагаете? – Филип поднял одну бровь с этим своим новым, раздражающим выражением. – Учредить объединенный больничный попечительский совет и назначить вас главным директором?
– Не будьте ослом, Денни! – сердито возразил Эндрю. – Децентрализация – вот что помогло бы. Нет, это не просто вычитанные из книг слова, это мое убеждение, результат всего того, что я наблюдал со времени приезда в Лондон. Почему бы нашим крупным больницам не стоять в зеленой полосе за городом, скажем, в пятнадцати милях от него? Возьмите такое место, как Бенхам, например: всего десять миль от Лондона, зеленые поля, свежий воздух, тишина. Не бойтесь затруднений с проездом. Подземка (а почему бы и не провести отдельную больничную ветку?) – прямой и бесшумный путь, доставит вас в Бенхам ровно через восемнадцать минут. Если принять во внимание, что самый быстрый санитарный автомобиль доставляет пострадавшего в среднем за сорок минут, то это уже шаг вперед. Вы скажете, что, переместив больницы, мы лишим районы медицинской помощи? Чепуха! Аптеки и врачи останутся на месте. А больницы можно переместить. Да и весь этот вопрос об обслуживании больницами районов – одна сплошная безнадежная неразбериха. Когда я только сюда переехал, то убедился, что единственное место, куда я мог отвезти больного из Вест-Энда, – больница в Ист-Энде. И в больницу Виктории тоже поступают больные откуда угодно – из Кенсингтона, Илинга, Масуэл-Хилла. Не делается никаких попыток разграничить участки, все стекается в центр города. Я вам прямо говорю, друзья: беспорядок в этом деле невообразимый. А какие меры принимаются против этого? Ничего, абсолютно ничего. Мы продолжаем старую-старую рутину, грохочем жестяными копилками, продаем на улицах флажки в пользу больных, печатаем воззвания, заставляем студентов кривляться в маскарадных костюмах, собирая пенсы. О молодых европейских странах можно сказать одно – там дело делают! Боже, если бы мне дали действовать! Я бы разрушил до основания больницу Виктории и поставил новую легочную больницу в Бенхаме, проведя туда прямое сообщение. И, видит Бог, я бы увеличил этим процент выздоравливающих!
Это было только вступление. Спор разгорался.
Филип сел на своего конька. Говорил о том, как глупо требовать от практикующего врача, чтобы он был мастером на все руки, заставлять его тащить на своих плечах каждого больного до того восхитительного момента, когда за плату в пять гиней является какой-нибудь специалист, которого он до тех пор никогда в глаза не видел, и заявляет ему, что уже слишком поздно.
Хоуп без всяких смягчений и сдержанности охарактеризовал положение молодого бактериолога, угнетенного духом торгашества и консерватизма, зажатого между фирмой химиков, которая платит ему жалованье за приготовление патентованных лекарств, и комитетом слабоумных стариков.
– Можете себе представить, – шипел Хоуп, – братьев Маркс, сидящих в расхлябанном автомобиле с четырьмя рулями и неограниченным числом рожков? Это наш комитет!
Они засиделись за полночь, а затем неожиданно перед ними на столе очутились сэндвичи и кофе.
– О миссис Мэнсон! – запротестовал Хоуп с учтивостью, которая показывала, что он, как насмешливо объявил Денни, в глубине души приличный молодой человек. – Мы уж, верно, здорово вам недоели… и отчего это, когда долго разговариваешь, непременно проголодаешься? Надо подать Винни новую идею: исследовать влияние утомления на желудочную секрецию. Ха-ха-ха! Это замечательная формулировка в стиле нашей Лошади!
Хоуп распрощался, горячо уверяя, что он чудесно провел вечер, а Денни по праву старого друга остался еще на несколько минут. Когда Эндрю вышел, чтобы вызвать по телефону такси, он смущенно извлек из кармана небольшую, очень красивую испанскую шаль.