Они ели свои сэндвичи, греясь на солнце, пили кофе из термоса. Вокруг, в ольховых рощицах, росло множество первоцвета. Кристин ужасно захотелось нарвать его, зарыться лицом в прохладные и нежные лепестки. Эндрю лежал с полузакрытыми глазами, голова его была так близко от нее. Сладостное успокоение сошло на ее душу, измученную темной тревогой. Если бы им вместе всегда было так хорошо, как сейчас!
Эндрю сонным взглядом уже несколько минут смотрел на автомобиль и вдруг произнес:
– Неплохая машинка, а, Крис? Во всяком случае, тех денег, что я за нее заплатил, она стоит. Но нам понадобится новая. Присмотрим на выставке.
Кристин зашевелилась. В ней опять проснулось беспокойство при новом доказательстве его ненасытности.
– Но эта у нас так недавно. И по-моему, лучшей нам и желать невозможно.
– Гм… ход у нее неважный. Разве ты не заметила, как нас все время обгонял этот «бьюик»? Я хочу иметь автомобиль новой марки «Витесс».
– Но к чему?
– А почему нет? Мы можем это себе позволить. Дела у нас хороши, Крис. Да! – Он закурил сигарету и повернулся к Кристин с видом полного удовлетворения. – Если ты, может быть, этого не знаешь, моя дорогая маленькая учительница из Блэнелли, так знай, что мы быстро богатеем.
Она не ответила на его улыбку. Она чувствовала, что ее тело, так сладко разогретое солнцем, внезапно похолодело. Начала выдергивать травинки вокруг и зачем-то вплетать их в бахрому коврика. Сказала медленно:
– Милый, а разве нам действительно так уж необходимо богатство? Я знаю, что мне оно не нужно. К чему эти вечные разговоры о деньгах? Когда у нас их было в обрез, мы… ох, как безумно счастливы мы были! Тогда мы не говорили о них. А теперь мы ни о чем другом не говорим.
Эндрю снисходительно усмехнулся:
– Я столько лет шлепал пешком по грязи, питался колбасой и селедкой, терпел обиды от разных тупоголовых комитетчиков, лечил шахтерских жен в грязных комнатушках, что пора уже, для разнообразия, устроить жизнь получше. Есть возражения?
– Не шути этим, дорогой мой. Ты так не говорил когда-то. Ох, неужели ты не понимаешь, неужели не видишь, что становишься жертвой той самой системы, которую ты всегда ругал, всего того, что ненавидел? – Кристин так волновалась, что на нее жалко было смотреть. – Или ты забыл, как, бывало, говорил о жизни, что она должна быть подъемом вверх, словно штурмом крепости высоко на горе, крепости, которой не видно, но о которой знаешь, что она там и что ее нужно взять.
Эндрю недовольно пробурчал:
– Э-э, я тогда был молод… глуп. То были просто романтические бредни. Ты оглянись вокруг и увидишь, что все думают то же самое – берут от жизни, что могут. Это единственное, что остается.
Кристин мучительно вздохнула. Она чувствовала, что должна сказать все – теперь или никогда.
– Эндрю, милый, нет, это не единственное. Пожалуйста, выслушай меня. Ну прошу тебя! Я так несчастна из-за… из-за этой перемены в тебе. Денни тоже ее заметил. Она нас разделяет. Ты уже не тот Эндрю Мэнсон, за которого я выходила замуж. О, если бы ты был таким, каким был тогда!
– Да что я сделал? – раздраженно возразил он. – Что, я бью тебя, или пьянствую, или совершаю убийства? Назови мне хоть один мой грех.
Она отвечала с отчаянием:
– Дело не в каких-нибудь обыкновенных грехах, дело во всем твоем поведении. Вот хотя бы этот чек, что Айвори прислал тебе. Это, быть может, с виду пустяк, но если вникнуть глубже… Ох, это неблагородно, это некрасивая жадность, это нечестно…
Она почувствовала, что в Эндрю нарастает ожесточение. Он сел, оскорбленно глядя на нее:
– О господи! Опять за старое! Ну что дурного в том, что я этот чек принял?
– Да разве ты не понимаешь? – Все, что копилось в ее душе за последние месяцы, разом нахлынуло, помешало говорить, и она вдруг разрыдалась. Она истерически всхлипывала: – Ради всего святого, милый, не продавай себя!
Эндрю даже зубами заскрипел от бешенства. Сказал с расстановкой, с обдуманной язвительностью:
– В последний раз тебя предупреждаю – перестань вести себя как неврастеничка и дура. Почему ты не можешь попытаться быть мне помощницей, а не помехой, и перестать грызть меня день и ночь?
– Я тебя не грызла, – плача возразила Кристин. – Я давно хотела с тобой поговорить, но не говорила.
– И не надо! – Он вспылил, и голос его перешел на крик. – Слышишь? Не надо! Ты говоришь со мной так, как будто я грязный жулик. А я хочу только выдвинуться. И деньги для меня – просто средство достигнуть цели. У нас судят о человеке по тому, что у него есть. Если он нищий, им помыкают. Ну а с меня этого хватит. В будущем я желаю сам командовать другими. Теперь понимаешь? Больше не смей говорить мне эти проклятые глупости!
– Ну хорошо, не буду, – плакала Кристин. – Но поверь мне, когда-нибудь ты сам пожалеешь…
День был испорчен для обоих, особенно для Кристин. Хотя она перестала плакать и собрала большой букет первоцвета, хотя они провели еще целый час на залитом солнцем пригорке, а потом, спускаясь вниз, сделали привал в «Лавендер леди», чтобы напиться чая, хотя они разговаривали внешне дружески на обычные темы, вся прелесть поездки пропала. Когда они ехали домой в рано наступивших сумерках, у Кристин было бледное застывшее лицо.
Гнев Эндрю понемногу перешел в возмущение. С какой стати именно Кристин нападает на него? Другие женщины, и женщины очаровательные, восторгаются его успехами!
Через несколько дней позвонила Франсиз Лоренс. Она провела зиму на Ямайке (Эндрю за эти два месяца получил от нее несколько писем), но сейчас возвратилась и жаждала видеть своих знакомых, излучая впитанное ею солнечное сияние. Она весело объявила Эндрю, что хочет его увидеть раньше, чем сойдет ее загар.
Он отправился к ней пить чай. Она действительно красиво загорела: руки, тонкие запястья, узкое лицо были золотисто-коричневого цвета. Удовольствие, которое испытал Эндрю, увидев ее, усилилось от приветливого выражения ее глаз, этих глаз, что смотрели равнодушно на столь многих людей, а на него – так дружески-ласково.
Да, они беседовали как старые друзья. Она рассказывала о своем путешествии, о коралловых садах, о рыбах, видных сквозь стеклянное дно лодок, о райском климате. Эндрю в свою очередь рассказал подробно о своих делах. Быть может, в словах его проскользнуло нечто от его тайных мыслей, потому что Франсиз заметила легким тоном:
– Вы полны священной серьезности и непозволительно прозаичны. Это с вами бывает всегда, когда я в отсутствии. Впрочем, нет. Откровенно говоря, я думаю, вы слишком много работаете. Разве так уж необходимы вам все эти приемы у себя на дому? Я того мнения, что вам пора бы уже снять комнату поближе к центру Вест-Энда, скажем на Уимпол-стрит или Уэлбек-стрит, – и открыть прием там.
В эту минуту вошел ее супруг, высокий, с ленивыми и изысканными манерами. Он кивком поздоровался с Эндрю, с которым теперь был уже довольно хорошо знаком, так как они раза два играли в бридж в клубе «Саквилл», и принял от жены чашку чая.
Хотя Лоренс весело объявил, что ни в коем случае не намерен им мешать, его приход помешал разговору принять серьезный оборот. Они, шутя и смеясь, начали вспоминать последнюю пирушку у Румбольд-Блэйна.
Но когда Эндрю через полчаса ехал домой на Чесборо-террас, совет миссис Лоренс крепко засел у него в голове. Почему бы ему и в самом деле не снять себе кабинет на Уэлбек-стрит? Время для этого явно назрело. Он сохранит целиком паддингтонскую практику, амбулаторный прием – слишком доходное дело, чтобы от него отказаться. Но он легко сможет совместить его с кабинетом в Вест-Энде и в своей корреспонденции и счетах будет указывать новый, более приличный адрес.
Эта идея воодушевила его на новые, еще большие победы. Какая Франсиз славная женщина, такая же полезная, как мисс Эверетт, но бесконечно более обаятельная, более соблазнительная. Однако он в прекрасных отношениях с ее мужем. Он может спокойно смотреть ему в глаза. Ему нет надобности крадучись выходить из их дома, подобно какому-нибудь низкому будуарному герою. О, дружба – великая вещь!
Ничего не сказав Кристин, он стал присматривать удобное помещение. А когда, приблизительно через месяц, отыскал такое, то с большим удовлетворением, скрытым под маской безразличия, объявил об этом Кристин, выглядывая из-за утренней газеты:
– Да, между прочим, тебе, может быть, интересно будет узнать – я снял комнату на Уэлбек-стрит. Там я буду принимать пациентов высшего круга.
Комната на Уэлбек-стрит, 57-а, вызвала в душе Эндрю новый прилив торжества. «Наконец-то, – тайно ликовал он, – наконец-то я здесь!» Комната, хотя и небольшая, хорошо освещалась окном с фонарем и расположена была на первом этаже – несомненное преимущество, так как больные большей частью терпеть не могут взбираться по лестницам. Кроме того, хотя приемной пользовалось еще несколько врачей, чьи красивые таблички сияли рядом с табличкой Эндрю на двери подъезда, но зато кабинет принадлежал ему одному.
Девятнадцатого апреля, когда подписано было условие о сдаче, он приехал в новый кабинет в сопровождении Хэмптона. Фредди был ему чрезвычайно полезен при всех предварительных хлопотах и нашел для него хорошую сестру милосердия для помощи во время приема. Это была подруга той сестры, которая служила у Фредди на Куин-Энн-стрит. Сестра Шарп была некрасивая женщина средних лет, с кислой физиономией, но явно знающая свое дело. Фредди коротко изложил Эндрю свою точку зрения:
– Врачу завести хорошенькую сестру милосердия – это самое гибельное дело. Понимаешь, старик, что я хочу сказать? Баловство баловством, а дело делом. Совмещать то и другое невозможно. Никто из нас этого никогда себе не разрешает. Ты, как чертовски трезвый человек, это должен одобрять… Я предвижу, что теперь, когда ты перебрался поближе ко мне, мы с тобой наладим тесную связь.
В то время как они с Фредди стояли и обсуждали вопросы устройства нового кабинета, неожиданно явилась