миссис Лоренс. Она вошла веселая, объясняя, что заглянула мимоходом, решив посмотреть, хорош ли выбор Эндрю. У Франсиз была приятная манера приходить как бы случайно, не навязывая своего общества. Сегодня она была особенно очаровательна в черном костюме, с дорогим темным мехом на шее. Пробыла она недолго, но дала много советов насчет убранства комнаты, занавесей, портьер – идей, в которых было гораздо больше вкуса, чем в планах таких некомпетентных людей, как Фредди и Эндрю.
После ухода веселой гостьи комната показалась вдруг Эндрю пустой. Фредди излил свои чувства в следующей фразе:
– Первый раз встречаю такого счастливца, как ты. Она премилая бабенка. – Он завистливо ухмыльнулся. – Что сказал Гладстон в тысяча восемьсот девяностом году относительно самого верного способа сделать карьеру?
– Не знаю, к чему ты клонишь.
Когда комната была окончательно обставлена, Эндрю должен был согласиться с Фредди и Франсиз, что она производит именно такое впечатление, как надо: кабинет передового, но профессионально корректного врача. Плату в три гинеи за консультацию, принятую в этом районе, он нашел вполне приемлемой.
Вначале пациентов было немного. Но он написал всем докторам, направлявшим больных в легочную больницу, любезные письма, – разумеется, только по поводу этих больных и обнаруженных у них симптомов, – и благодаря этой уловке скоро раскинул сети, охватившие весь Лондон и начавшие приносить ему пациентов. В эти дни он был очень занят, носился в своем новом автомобиле марки «Витесс» с Чесборо-террас в больницу Виктории, из больницы – на Уэлбек-стрит, успевая сделать еще вдобавок кучу визитов к больным и управиться с битком набитой амбулаторией, где часто принимал чуть не до десяти часов вечера.
Успех ободрял его, был для него как бы тонизирующим средством, шумел в его крови, как чудесный эликсир. Он нашел время заехать к Роджерсу и заказать еще три костюма, потом в мастерскую сорочек на Джермин-стрит, которую рекомендовал Хэмптон. Популярность его в больнице росла. Правда, он теперь уделял меньше времени работе в амбулаторном отделении, но уверял себя, что это возмещается его опытностью. Даже с друзьями он усвоил себе отрывистый тон очень занятого человека, довольно, впрочем, подкупающий благодаря всегда готовой улыбке: «Ну, я должен уйти, дорогой мой! Я просто с ног сбился!»
Раз, в пятницу, через пять недель после того, как он водворился на Уэлбек-стрит, к нему пришла пожилая женщина посоветоваться относительно своего горла. У нее оказался простой ларингит, но это была мнительная и капризная особа, и она непременно хотела услышать мнение еще какого-нибудь врача. Слегка задетый этим, Эндрю раздумывал, к кому бы ее направить. Смешно было беспокоить по пустякам такого человека, как сэр Роберт Эбби. Вдруг лицо его прояснилось. Он вспомнил о Хэмптоне, жившем за углом. Фредди в последнее время очень мило относился к нему. Пускай лучше ему достанутся эти три гинеи, чем какому-нибудь неблагодарному чужому врачу. И Эндрю отправил женщину с запиской к Фредди.
Через три четверти часа она возвратилась в совершенно ином настроении, утешенная, примиренная, довольная собой, Фредди, а больше всего – Эндрю.
– Вы извините, что я пришла опять, доктор. Я только хочу вас поблагодарить за хлопоты. Я была у доктора Хэмптона, и он подтвердил все, что вы сказали. И он… он сказал, что лучшего средства, чем то, что вы прописали, не придумаешь.
В июне вышли на сцену гланды Сибил Торнтон. Они действительно до некоторой степени были увеличены, а незадолго перед тем в «Медицинском журнале» высказывалось предположение насчет связи между заболеванием желез и происхождением ревматизма. Айвори тщательно проделал вылущивание.
– Я предпочитаю не торопиться в тех случаях, когда дело идет о лимфоидных тканях, – сказал он Эндрю, когда они оба мыли руки. – Вы, конечно, видели, как некоторые врачи сразу их убирают. У меня метод другой.
Когда Эндрю получил от Айвори чек – опять по почте, – Фредди как раз сидел у него. Теперь они часто заходили друг к другу. Хэмптон очень скоро «вернул мяч», направив к Эндрю больного с хорошим гастритом в благодарность за ларингит. С тех пор уже не раз больные с записками ходили с Уэлбек-стрит на Куин-Энн-стрит, и наоборот.
– Знаешь, Мэнсон, – заметил Фредди, когда увидел чек Айвори. – Я рад, что ты перестал быть собакой на сене и корчить из себя святого. Даже и теперь, знаешь ли, ты не научился еще выжимать весь сок из апельсина. Держись меня, мой мальчик, и будешь есть более сочные плоды.
Эндрю невольно засмеялся.
В этот вечер, когда он возвращался домой в своем автомобиле, на душе у него было необыкновенно легко. Обнаружив, что у него нет сигарет, он остановился подле табачной лавки на Оксфорд-стрит. Здесь, проходя внутрь, он неожиданно обратил внимание на женщину, стоявшую у соседней витрины. Это была Блодуэн Пейдж.
Он узнал ее сразу, несмотря на то что шумливая хозяйка «Брингоуэра» сильно изменилась к худшему. Ее фигура утратила былую полноту и как-то вся вяло опустилась, а глаза, которые она обратила на Эндрю, когда он ее окликнул, смотрели апатично, в них было что-то пришибленное.
– Миссис Пейдж! – подошел к ней Эндрю. – Впрочем, мне бы следовало, вероятно, сказать «миссис Рис». Вы меня помните? Доктор Мэнсон.
Она оглядела его, хорошо одетого, сиявшего благополучием, и вздохнула:
– Да, я вас помню, доктор. Надеюсь, вы живете хорошо. – Затем, словно не решаясь дольше мешкать, она повернулась к тому месту, в нескольких ярдах от них, где ее нетерпеливо дожидался лысый и долговязый мужчина, и сказала испуганно: – Мне надо идти, доктор. Муж меня ждет.
Эндрю смотрел, как она торопливо уходила, видел, как тонкие губы Риса сложились в гримасу упрека: «Что это такое, заставляешь меня ждать!» – а она покорно опустила голову. На одно мгновение Эндрю ощутил на себе холодный взгляд директора банка. Затем оба ушли и потерялись в толпе.
У Эндрю не выходила из головы эта встреча. Приехав домой и войдя в первую комнату, он застал там Кристин за вязаньем, а на столе его уже ждал чай на подносе, так как, услыхав шум автомобиля, она позвонила на кухню. Эндрю метнул на ее лицо быстрый, испытующий взгляд. Он собирался рассказать ей о встрече с Блодуэн, ему вдруг страшно захотелось положить конец размолвке между ними. Но когда он взял из ее рук чашку, Кристин, раньше чем он успел заговорить, сказала спокойно:
– Миссис Лоренс опять звонила тебе сегодня. Передать ничего не просила.
– О! – Он вспыхнул. – Что значит «опять»?
– Она звонит четвертый раз на этой неделе.
– Ну и что же тут такого?
– Ничего, я ведь ничего не говорю.
– Но твое лицо… А я-то при чем, если она мне звонит?
Кристин молчала, опустив глаза на вязанье. Если бы он знал, какое смятение в этом сердце, он не злился бы так, как злился в эту минуту.
– Ты держишь себя так, что можно подумать, будто я по меньшей мере двоеженец. Она превосходная женщина. А ее муж – один из моих лучших друзей. Оба они очаровательные люди. Они не ходят вокруг меня с видом больной собачонки. О черт!..
Он залпом выпил чай и встал. Но не успел выйти из комнаты, как уже пожалел о своей выходке. Он стремительно прошел в амбулаторию, закурил сигарету и в отчаянии стал думать о том, что отношения между ним и Кристин становятся все хуже и хуже. Растущее между ними отчуждение угнетало и раздражало его. Это была единственная темная туча на ясном небе его успехов.
Они с Кристин были безмерно счастливы в своей семейной жизни. Неожиданная встреча с миссис Пейдж разбудила в нем поток нежных воспоминаний о начале их романа в Блэнелли. Он говорил себе, что больше не боготворит Кристин, как тогда, но любит ее. Пожалуй, в последнее время он раз-другой и обидел ее. И он почувствовал внезапную потребность помириться с Кристин, смягчить ее, загладить свою вину. Он усиленно ломал голову. И наконец глаза его засияли. Он посмотрел на часы, сообразил, что до закрытия магазина «Лорье» оставалось еще полчаса. Через минуту он уже сидел в автомобиле и мчался за советом к мисс Крэмб.
Мисс Крэмб, как только он объяснил, чего ему хочется, немедленно и горячо вызвалась ему помочь. Они серьезно обсудили все, потом пошли в отдел мехов, где доктору Мэнсону были показаны различные шкурки. Мисс Крэмб поглаживала их опытными пальцами, указывая Эндрю на блеск, на серебристый отлив, на все, чего надо требовать от того или иного меха. Раза два она мягко поспорила с ним, серьезно объясняя, что именно является ценным качеством, а что – нет. В конце концов Эндрю отобрал шкурки с ее полного одобрения. Затем она отправилась искать мистера Уинча и воротилась, сияя:
– Мистер Уинч сказал, что вы их получите по себестоимости. – (Никогда слова «по оптовой цене» не оскверняли губ ни одного служащего «Лорье».) – Значит, всего это обойдется вам в пятьдесят пять фунтов, и можете мне поверить, доктор, они того стоят. Чудный мех! Ваша жена будет гордиться тем, что носит его!
В следующую субботу, в одиннадцать часов утра, Эндрю взял темно-зеленую коробку с оригинальной маркой «Лорье», артистически нарисованной на крышке, и вошел в гостиную.
– Кристин, – позвал он, – поди сюда на минутку.
Она была наверху с миссис Беннет – помогала ей убирать постели, – но тотчас же пришла вниз, немного запыхавшись, недоумевая, зачем он зовет ее.
– Взгляни, дорогая! – Сейчас, когда наступила решительная минута, он чувствовал ужасную неловкость. – Вот что я тебе купил. Я знаю… знаю, между нами не все шло гладко в последнее время. Но это тебе докажет, что… – Он замолчал и, как школьник, протянул ей коробку.
Кристин была очень бледна, когда открывала ее. Руки у нее дрожали, развязывая тесемку. Затем у нее вырвался тихий, подавленный крик:
– Какой чудный… чудный мех!
В папиросной бумаге лежали две чудесные шкурки серебристой лисы, соединенные вместе. Эндрю торопливо поднял мех, погладив его, как делала мисс Крэмб. В голосе его звучало возбуждение.