– Слава богу, это позади! Она выглядит ничуть не лучше, чем прежде. О ад!.. Но я уверен, она ни о чем не догадалась. А это теперь главное.
Вернулся он поздно, но такой же неестественно веселый и суетливый. Кон был очарован:
– Господи боже мой, да в вас теперь больше жизни, чем когда-либо в прежние годы, Мэнсон, дорогой мой.
Раза два он ловил на себе взгляд Кристин, моливший о каком-нибудь знаке душевной близости. Он видел, что болезнь Мэри ее расстроила, встревожила. В разговоре выяснилось, что она просила Кона телеграфировать Мэри, чтобы она выехала завтра же, если возможно. Кристин высказала надежду, что можно будет немедленно сделать что-нибудь, вернее – все, для Мэри.
Все вышло лучше, чем ожидал Эндрю. Мэри ответила телеграммой, что приедет завтра утром, и Кристин занялась приготовлениями к ее приезду. Суета и возбуждение, царившие в доме, помогли Эндрю скрыть неискренность его веселости.
Но когда приехала Мэри, он вдруг опять стал самим собой. С первого взгляда видно было, что она нездорова. Превратившись за эти годы в высокую, худенькую, слегка сутулую двадцатилетнюю девушку, она поражала тем почти неестественно красивым цветом лица, в котором Эндрю сразу увидел грозное предостережение.
Мэри была утомлена ездой, и хотя ей хотелось посидеть и поболтать с Кристин и Эндрю, которых она была очень рада увидеть снова, ее убедили лечь в постель уже около шести. Когда она легла, Эндрю пошел наверх выслушать ее.
Он оставался наверху не больше четверти часа, и, когда потом спустился в гостиную к Кону и Кристин, лицо его выражало глубокое огорчение.
– Боюсь, тут нет никаких сомнений. Левая верхушка. Луэллин был совершенно прав, Кон. Но не тревожьтесь. У нее первая стадия. Можно кое-что сделать.
– Вы думаете… – сказал Кон уныло и испуганно. – Вы думаете, это излечимо?
– Да. Беру на себя смелость это утверждать. За ней надо постоянно наблюдать, окружить ее наилучшим уходом. – Он хмуро размышлял. – Мне кажется, Кон, что Эберло для нее самое неподходящее место, и туберкулез в первичной стадии дома всегда лечить трудно. Почему бы вам не согласиться, чтобы я устроил ее в больницу Виктории? Доктор Тарэгуд ко мне хорошо относится, и мне, несомненно, удастся поместить ее к нему в палату. А я бы за ней присматривал.
– Мэнсон! – прочувствованно воскликнул Кон. – Вот это истинная дружба! Если бы вы только знали, как эта девочка верит в вас. Если ее кто-нибудь может вылечить, так только вы!
Эндрю сразу же пошел переговорить по телефону с Тарэгудом. Он вернулся через пять минут с известием, что Мэри примут в больницу Виктории в конце недели. Кон заметно повеселел и уже со свойственным ему оптимизмом решил, что лечение в специальной больнице для легочных больных под наблюдением Эндрю и доктора Тарэгуда обещает верное выздоровление.
Два дня прошли в усиленных хлопотах. В субботу, когда Мэри была отвезена в больницу, а Кон сел на поезд в Паддингтоне, Эндрю сохранял еще самообладание, чтобы держать себя по крайней мере подобающим образом. Он еще был способен, уходя в амбулаторию, сжать руку Кристин и беззаботно воскликнуть:
– Приятно опять очутиться вдвоем, Крис! Боже, что это была за неделя!
Это звучало совершенно естественно. Но хорошо, что он не видел лица Кристин. Оставшись одна, она сидела, опустив голову, уронив руки на колени, не шевелясь. В первый день приезда она была полна надежд. Теперь же в ней росло жуткое предчувствие. «О боже милосердный, когда же и как все это закончится?»
Все выше и выше вздымался прилив его успеха, и вечно шумящий, вечно растущий поток, прорвав плотину, непреодолимо нес его вперед.
Связь его с Хэмптоном и Айвори стала еще теснее, еще выгоднее для него. Фридман, уезжая на неделю играть в гольф в Ле-Туке, предложил ему заменять его в отеле «Плаза», а доход разделить пополам. Обычно Фридмана замещал Хэмптон, но с недавнего времени Эндрю подозревал, что отношения между ними испортились.
Как льстило Эндрю сознание, что он может войти без церемоний в спальню какой-нибудь припадочной звезды экрана, сидеть на ее шелковом одеяле, ощупывать уверенными руками ее бесполое тело, выкурить иной раз сигарету в ее обществе, если у него было свободное время.
Но еще более лестно было покровительство Джозефа Ле-Роя. За последний месяц Эндрю дважды завтракал с ним. Он знал, что в голове Ле-Роя зреют важные для него планы. В их последнюю встречу Ле-Рой сказал ему испытующим тоном:
– Знаете, док, я давно к вам присматриваюсь. Я затеваю большое дело, и мне понадобится уйма дельных медицинских советов. Я больше не желаю связываться с двуличными, надутыми знаменитостями. Старый Румбольд не стоит собственных калорий, и мы намерены дать ему отставку. И вообще, мне не нужно, чтобы вокруг толпилась целая свора так называемых экспертов. Мне достаточно одного врача-консультанта с трезвой головой, и я начинаю думать, что вы подходящий для нас человек. Видите ли, мы снабжаем нашими продуктами множество народа. Но, по правде говоря, я считаю, что пора расширить сферу нашей деятельности и придать ей научную окраску. Расщепляйте составные части молока, обрабатывайте их электричеством, светом, приготавливайте из них таблетки «Кремо» с витамином В, «Кремофакс» и летицин против малокровия, рахита, истощения, бессонницы. Вы меня понимаете, док? И затем, я полагаю, что если мы будем действовать в духе ортодоксальной медицины, то можем рассчитывать на поддержку и сочувствие всех людей вашей профессии и, так сказать, каждого врача сделать нашим комиссионером. Значит, нужна научная реклама, док, научный подход, и вот тут-то, я полагаю, молодой и ученый врач, работая в нашем предприятии, может нам быть полезен. Я хочу, чтобы вы меня поняли правильно: дело тут вполне чистое и научное. Мы в самом деле поднимаем наше производство на новую высоту. И если вспомнить ничего не стоящие экстракты, рекомендуемые врачами, например «Марробин С», и «Вегатог», и «Бонибрен», так, мне думается, мы, повышая общую норму здоровья, делаем большое общественное дело, служим нации.
Эндрю не задумывался над тем, что в одной зеленой горошине, вероятно, больше витаминов, чем в нескольких жестянках «Кремофакса». Он был взволнован мыслью не о жалованье, которое будет получать, а о доходах Ле-Роя.
Франсиз объяснила ему, как извлечь пользу из рыночных операций Ле-Роя. Приятно было заезжать к ней на чай, видеть, что у этой обворожительной и многоопытной женщины есть для него особый взгляд, беглая и дразнящая улыбка интимности! Общение с ней придало и ему опытности, уверенности в себе, отполировало его. Он незаметно для себя проникся ее философией. Под ее руководством он учился ценить внешние, поверхностные красоты жизни и пренебрегать более глубокими.
Его больше не смущала Кристин. Он теперь умел, приходя домой после того, как провел часок с Франсиз, держать себя совершенно естественно. Он не задумывался над этой поразительной переменой в себе. А если и задумывался иной раз, то лишь затем, чтобы успокоить себя, что он не любит миссис Лоренс, что Кристин ничего не знает, что в жизни каждого мужчины бывают такие затруднения. Почему он должен быть исключением?
Как бы желая загладить свою вину перед Кристин, он старался изо всех сил угодить ей, разговаривал с ней предупредительно, даже делился своими планами. Ей было известно, что он рассчитывает весной купить дом на Уэлбек-стрит и, как только все приготовления будут закончены, переехать с Чесборо-террас. Теперь она никогда с ним не спорила, не делала ему никаких упреков, и если у нее и бывало скверное настроение, Эндрю ничего не знал об этом. Она казалась спокойной и равнодушной. А для Эндрю жизнь неслась слишком быстро, не оставляя времени для размышлений. Ее темп опьянял его. Создавал обманчивое ощущение силы. Он чувствовал, что полон жизненной энергии, что становится все более видным человеком, господином своей судьбы.
И вдруг с ясного неба грянул гром.
Вечером пятого ноября в амбулаторию на Чесборо-террас пришла жена одного мелкого торговца с соседней улицы.
Миссис Видлер была маленькая, похожая на воробья женщина, немолодая, но живая и яркоглазая, коренная жительница Лондона, за всю свою жизнь ни разу не бывавшая дальше Маргейта. Эндрю хорошо знал Видлеров, он лечил их мальчика от одной из детских болезней, когда только поселился в этом квартале. В те времена он отдавал им чинить обувь, так как Видлеры, почтенные и трудолюбивые люди, имели в начале Паддингтон-стрит мастерскую из двух отделений под довольно громким названием «Обновление». В одном отделении чинили обувь, во втором – чистили и утюжили платье. Хотя в лавке имелось двое подмастерьев, самого Гарри Видлера, плотного, бледного мужчину, часто можно было увидеть сидящим без пиджака и воротничка над зажатой между колен колодкой или за гладильной доской, если в другом отделении была спешная работа.
Вот об этом самом Гарри и пришла поговорить миссис Видлер.
– Доктор, – начала она со свойственной ей живостью, – мой муж нездоров. Он давно уже чувствует себя нехорошо. Я ему сколько раз твердила, чтобы он сходил к вам. А он не хотел. Вы можете приехать к нам завтра, доктор? Я уложу его в постель.
Эндрю обещал приехать. На следующее утро он застал Видлера в постели и выслушал жалобу на боль внутри и на то, что он толстеет. За последние несколько месяцев живот его необыкновенно увеличился, и, как большинство людей, всю жизнь обладавших крепким здоровьем, Гарри объяснял свою болезнь различными причинами, например, тем, что он любил выпить лишнюю каплю эля, или, может быть, всему виной был его сидячий образ жизни.
Но Эндрю, осмотрев его, вынужден был опровергнуть эти предположения. Он убедился, что у Гарри киста, хотя не опасная, но требующая операции. Он постарался успокоить Видлера и его жену, объяснил, что такая киста может расти и вызывать бесконечный ряд неприятных явлений, а если ее удалить, все будет в порядке. Он ничуть не сомневался в благополучном исходе операции и посоветовал Видлеру сразу же лечь в больницу.