Хэмптон вскочил с места:
– Ты что, рехнулся?
– Может быть. Но я хочу попробовать не думать больше о деньгах и материальном успехе. Не это дорога честного врача. Если врач зарабатывает пять тысяч фунтов в год, значит с ним неблагополучно. И как… как можно использовать для наживы человеческие страдания?
– Проклятый идиот! – воскликнул Хэмптон, повернулся и вышел из кабинета.
А Эндрю продолжал сидеть за столом, одинокий, безутешный. Наконец он встал и отправился домой.
Подъезжая к Чесборо-террас, он почувствовал, что у него сильно бьется сердце. Был уже седьмой час. Все пережитое за этот трудный день сказалось в нем разом большой усталостью. Рука его сильно тряслась, когда он поворачивал ключ в замке.
Кристин была в гостиной. При виде ее бледного, застывшего лица Эндрю пронизала дрожь. Он жаждал, чтобы она спросила его о чем-нибудь, проявила хоть какой-нибудь интерес к тому, как он провел эти часы вдали от нее. Но она только произнесла тем же ровным, невыразительным голосом:
– Поздно ты сегодня. Не выпьешь ли чая перед приемом?
– Сегодня приема не будет, – ответил он.
Она посмотрела на него:
– Но ведь сегодня суббота – твой самый большой приемный день!
В ответ он только попросил ее написать объявление, что сегодня амбулатория закрыта. Это объявление он сам приколол на дверях. Сердце у него колотилось так сильно, точно готово было разорваться. Когда он шел обратно по коридору, Кристин стояла в кабинете, бледнее прежнего… В глазах ее читалась безумная растерянность.
– Что случилось? – спросила она не своим голосом.
Эндрю поглядел на нее. Тоскливый ужас рванулся из сердца, хлынул безудержным потоком, лишил его последнего самообладания.
– Кристин! – Все, что он чувствовал, вложил он в это одно слово. И, зарыдав, упал к ее ногам.
Это примирение было самым чудесным из всего пережитого ими со времени первых дней их любви. На другое утро, в воскресенье, Эндрю лежал рядом с Кристин, как когда-то в Эберло, и говорил, говорил без умолку, словно и не было всех этих лет, изливал перед ней всю душу. За окнами стояла тишина воскресного дня, доносился колокольный звон, мирный, успокаивающий. Но в душе Эндрю не было покоя.
– Как я мог дойти до этого? – стонал он. – С ума я сошел, Кристин, что ли? Как вспомню все – не верится самому. Мне… мне связаться с такой компанией… после Денни, после Хоупа. О боже! Меня повесить мало.
Кристин утешала его:
– Все это произошло так быстро, милый. Кого угодно могло сбить с ног.
– Нет, честно говорю тебе, Крис. Когда я об этом думаю, мне кажется, что я схожу с ума. И какое ужасное время, должно быть, пережила ты! Боже! Какая пытка!
Она улыбалась, да, на самом деле улыбалась! Как чудесно было видеть ее лицо, уже не отсутствующее, не застывшее, а нежное, счастливое, полное заботы о нем! Он подумал: «Мы оба снова живем».
– Остается сделать только одно. – Он решительно сдвинул брови. Несмотря на нервность и сумятицу мыслей, он теперь чувствовал себя сильным, освобожденным от тумана иллюзий, готовым действовать. – Отсюда мы должны уехать. Слишком глубоко я завяз, Крис, слишком глубоко. Здесь мне на каждом шагу все напоминало бы о том, как я обманывал людей. И может быть, меня бы потянуло опять… Нам легко будет продать практику. И, о Крис, у меня есть одна замечательная идея!
– Какая, любимый?
Хмурое лицо Эндрю осветилось нежной и робкой улыбкой.
– Как давно ты не звала меня так! А я люблю, когда ты меня так называешь. Да, я знаю, что сам виноват… Ох, Крис, не напоминай мне об этом опять! Да, эта новая идея меня осенила сегодня, как только я проснулся. Я лежал и думал все о том же – о Хэмптоне, который приглашал меня работать с ним в компании, и вдруг мне пришло в голову: почему бы не учредить настоящее сообщество? Так делают врачи в Америке. Стиллман постоянно хвалит эту систему, хотя сам он не врач. Но у нас в Англии она еще как-то не привилась. Понимаешь, Крис, даже в самом маленьком городке можно открыть клинику, подобрать небольшую группу врачей, где каждый делал бы свое дело. Теперь слушай, дорогая: вместо того чтобы связываться с Хэмптоном, Айвори и Фридманом, почему бы мне не привлечь Денни и Хоупа и образовать настоящую честную компанию? Денни возьмет на себя всю хирургическую часть – ты знаешь, какой он отличный хирург! – я – терапевтическую, а Хоуп будет нашим бактериологом. Здесь выгодно то, что каждый из нас будет специализироваться в своей области и, так сказать, вносить свои знания в общий фонд. Ты, может быть, помнишь все, что говорил Денни, – и я тоже – относительно нашей бессмысленной системы «вольной практики», о том, что такой врач предоставлен самому себе, должен один ковылять своей дорогой, неся все на своих плечах. Ведь это немыслимо! Ответ один – и ответ совершенно правильный: коллектив врачей. Это будет звеном между государственным лечением и практикой врачей-одиночек. Потому только, что наши крупные врачи желают все удержать в своих руках, у нас до сих пор еще нет коллективов. Но разве не замечательно было бы, если бы нам удалось учредить такой коллектив пионеров, который, составляя одно научное и духовное целое, будет бороться с предрассудками, сбрасывать старых идолов с пьедестала, а может быть, и начнет полнейший переворот во всей постановке врачебного дела?
Прижавшись щекой к подушке, Кристин глядела на мужа сияющими глазами:
– Ты говоришь совсем как в старые времена. Если бы ты знал, как я люблю тебя таким! Мы точно все начинаем сначала. Я счастлива, мой милый, счастлива!..
– Мне многое надо искупить, – мрачно сказал Эндрю. – Я был глупцом. Нет, еще кое-чем похуже. – Он сжал лоб руками. – Не выходит у меня из головы бедный Гарри Видлер. И я не хочу о нем забывать, пока не сделаю чего-нибудь во искупление этой своей вины. – Он вдруг застонал. – Да, Крис, я виноват не меньше Айвори. Слишком легко я выпутался. Это несправедливо. Но я буду работать как вол, Крис. И я надеюсь, что Денни и Хоуп согласятся работать вместе со мной. Ты знаешь их взгляды. Денни до смерти хочется ринуться снова в треволнения практики. А Хоуп – если бы ему предоставили небольшую лабораторию, где он, изготавливая для нас сыворотки, сможет между делом заниматься и своей собственной работой, – он пойдет за нами куда угодно.
Эндрю вскочил с постели и с прежней порывистостью начал ходить взад и вперед, обуреваемый и радужными надеждами на будущее, и стыдом за прошлое, на все лады анализируя в уме случившееся, волнуясь, надеясь, строя планы.
– У меня будет столько всяких хлопот, Крис! – воскликнул он. – Но одно я должен сделать сегодня же. Вот что, дорогая. После того как я напишу несколько писем и мы позавтракаем, не прокатишься ли ты со мной за город, а?
Она посмотрела на него вопросительно:
– Но раз ты занят…
– Для этого я урву время. Честное слово, Крис, меня ужасно заботит Мэри Боленд. Она не поправляется в больнице, и я уделял ей слишком мало внимания. Тарэгуд очень неуступчив и плохо разбирается в ее болезни, по крайней мере, мы с ним не сходимся во мнении. Господи, если, после того как я взял на себя перед Коном ответственность за нее, с Мэри что-нибудь случится, я просто сойду с ума. Страшно говорить о больнице, где работаешь, то, что я скажу, но Мэри там никогда не выздоровеет. Ей надо быть за городом, на чистом воздухе, в хорошем санатории.
– Ну и что же?
– Вот потому-то я хочу съездить с тобой вместе к Стиллману. «Бельвью» – самое чудесное местечко, какое ты когда-либо видела. Если я сумею убедить Стиллмана принять Мэри… О, я не только буду доволен, я почувствую, что сделал что-то настоящее!
Кристин сказала решительно:
– Мы поедем, как только ты будешь готов.
Одевшись, Эндрю сошел вниз, написал длинное письмо Денни и второе – Хоупу. У него было сегодня только три необходимых визита, и по дороге он отправил письма. Затем, после легкого завтрака, они с Кристин поехали в Уиком.
Несмотря на то что нервы у Эндрю все еще были взвинчены, поездка его развеселила. Он более чем когда-либо чувствовал, что счастье внутри нас и, что бы ни говорили циники, не зависит от мирских благ. Все те месяцы, когда он гнался за богатством и положением в свете и всеми видами материального успеха, он воображал себя счастливым. Но он не был счастлив. Он жил в какой-то лихорадке и чем больше имел, тем большего жаждал. «Деньги, – думал он сейчас с горечью, – все из-за этих грязных денег». Сначала он уверял себя, что хочет зарабатывать тысячу фунтов в год. Когда же добился такого заработка, он тотчас удвоил намеченную себе цифру. Но когда и этот предел был достигнут, он им не удовольствовался. И так продолжалось все время. Он хотел все большего и большего. Это в конце концов погубило бы его.
Он посмотрел украдкой на Кристин. Как она, должно быть, страдала по его вине! Но если он нуждался в подтверждении того, что теперь принял здравое решение, ему стоило только посмотреть на ее преображенное, сияющее лицо. Оно больше не было красиво, потому что на нем лежал след жизненных тревог: темные круги под глазами, легкая впалость щек, когда-то таких крепких и румяных. Но это лицо всегда оставалось ясным и правдивым. А оживление, которым оно горело теперь, было так трогательно-прекрасно, что новый взрыв раскаяния больно ударил Эндрю по сердцу. Он поклялся себе, что никогда в жизни больше ничем не огорчит Кристин.
Они приехали в Уиком около трех часов, направились вверх по проселочной дороге, которая шла по гребню гор за Лейси-Грин. Клиника «Бельвью» была расположена в очень живописном месте, на небольшом плоскогорье, несмотря на то что с севера его защищали горы, отсюда открывался вид на обе долины.
Стиллман принял их сердечно. Этот сдержанный, замкнутый человек редко выражал энтузиазм, но в доказательство того, что приезд Эндрю ему приятен, он показал им свое создание во всей его красоте.
Клиника был небольшой, но, несомненно, образцовой. Два боковых крыла соединялись средним зданием, где помещалось управление. Над вестибюлем и конторой расположен был прекрасно оборудованный лечебный кабинет, южная стена которого вся была из специального стекла. Такое же стекло было во всех окнах; отопление и вентиляция представляли собой последнее слово техники. Эндрю осматривал здание с его новейшими усовершенствованиями и невольно сравнивал с ветхими, построенными сотни лет назад лондонскими больницами и теми старыми, плохо оборудованными жилыми домами, которые изображали собой лечебницы.