асные преступления, что он, даже являясь нравственным человеком, должен в конце концов забыть о своей нравственной ответственности, чтобы выжить. (2, 184)
«Злобность» коллективного человека в наше время приняла самую ужасную форму за всю историю человечества, и только этот стандарт является объективной мерой значительности и незначительности грехов. Нам нужна более казуистическая тонкость, поскольку сейчас речь уже идет не об искоренении зла, а о сложном искусстве замены большого зла меньшим. Время «огульных заявлений», столь милых сердцу проповедника-моралиста, ибо они представляют его задачу в наиболее выгодном свете, давно прошло. Конфликта также нельзя избежать и с помощью отрицания нравственных ценностей. Сама мысль об этом чужда нашим инстинктам и противоречит природе. Какие бы ни давались нравственные оценки добру и злу, конфликт между ними никогда не будет погашен и никто никогда не сможет забыть о нем. Даже христианин, ощутивший себя свободным от злой воли, когда у него проходит первый восторг, вспоминает о тернии в теле, который не смог вынуть сам святой Павел. (2, 184)
…если прислушаться к совести, то охватывает одиночество и становится слышным субъективный голос, о котором поначалу не известно, какие им движут мотивы. Никто не дает гарантии, что им руководят лишь благородные побудительные причины. Себя знаешь иной раз слишком хорошо, чтобы фиглярствовать по поводу стопроцентности своих исключительно добрых намерений – до мозга костей альтруистических. При самых благих наших деяниях за спиной всегда стоит дьявол, который отечески похлопывает нас по плечу и нашептывает: «Ты это сделал просто замечательно». (3, 87)
Утрата видения собственного зла лишает нас даже способности как-то с ним обходиться. Здесь мы сталкиваемся с принципиальным предрассудком христианской традиции, завлекающим нас в политические затруднения. А именно будто зла следует избегать, по возможности не касаться, не упоминать. Это неблагоприятно, это табу, это страшно. Благородная поза и обхождение зла стороной (пусть лишь кажущееся) соответствуют естественному стремлению уже первобытного человека: избегать зла, не воспринимать его, а по возможности прогонять куда-нибудь за границу, как то происходило с ветхозаветным козлом отпущения, уносившим зло в пустыню. Если держаться противоположной точки зрения, согласно которой зло сидит в самой природе человека независимо от его выбора, то оно выходит на психологическую сцену как прирожденный противник добра. Эта точка зрения прямо ведет к психологическому дуализму, хотя он предшествует всякому видению, он преформирован политическим расколом мира и еще более бессознательным расщеплением современного человека. Дуализм приходит не с этой точкой зрения, мы преднаходим его в расколотости. Невыносимой кажется мысль, что мы сами несем ответственность за подобную вину. Поэтому стремятся локализировать зло вокруг отдельных преступников или групп, а самим в невинности умывать руки. Но долго в позе безобидности не удержишься. Опыт показывает, что исток зла лежит в человеке, пока мы обходимся без метафизического принципа зла в соответствии с христианским мировоззрением. Этот постулат имеет то огромное преимущество, что слишком тяжкая ответственность сваливается с человеческой совести и возлагается на дьявола. Психологически это верная оценка того факта, что человек является скорее жертвой своей психической конституции, нежели ее своевольным изобретателем. Если вспомнить все беды и мучения человечества, то неизбежно возникает вопрос: откуда все это, почему одновременно со всеми благодеяниями прогресса в юриспруденции, медицине и технике, при всех заботах о жизни и здоровье были изобретены неслыханные средства разрушения, которые с легкостью могут уничтожить человечество? Из того, что усилиями современных физиков произросли такие цветы человеческой изобретательности, как водородная бомба, вряд ли следует, что все они преступники. Огромная духовная работа, востребованная ядерной физикой, была осуществлена людьми, способными на такое напряжение сил и самопожертвование ради осуществления этой задачи, что с точки зрения моральных усилий они заслуживают не меньшего восхищения, чем если бы они потрудились ради изобретения чего-нибудь полезного и доброго для человечества. Даже там, где путь к великому открытию пролагается сознательным волевым решением, важную роль играет спонтанность интуиции. И здесь свою роль играет бессознательное, зачастую именно оно вносит решающий вклад. За результат несут ответственность не только сознательные усилия, к ним внезапно примешивается бессознательное со своими загадочными целями и намерениями. Достаточно вложить оружие в руки, чтобы тут же был наведен прицел. Познание истины – это благороднейшее стремление науки, и там, где в тяге к свету истины она обнаруживает опасные ее последствия, возникает впечатление не преднамеренности, а фатальности. Сегодняшний человек не более зол, чем, скажем, человек античности или дикарь. Только под рукой у него несравненно более действенные средства осуществления зла. Расширение и дифференциация его сознания сопровождались отставанием от них его морали. В этом огромная проблема современности: одного разума уже недостаточно. (3, 159)
Быть идеальным невозможно, и подобное требование повисает в воздухе как неисполнимый постулат. Все эти проповеди и демонстрации идеализма приемлемы лишь в том случае, если видна их изнанка. Без такого противовеса идеализм выходит за человеческие пределы и вырождается в благонамеренный блеф. Надувательство означает незаконную эксплуатацию других, подавление, а оно никогда не ведет к добру. (3, 162)
…самое трудное и даже невозможное дело – принять себя таким, каков ты есть, даже если ты очень жалок. Уже сама мысль, что это предстоит сделать, способна бросить в холодный пот, и потому человек без колебания довольствуется не простым, а сложным, предпочитая вообще ничего не знать о себе и проявлять деловую озабоченность о других с их трудностями и грехами. Тогда зримо выступают его добродетели, обманывающие во благо как самого этого человека, так и других. Слава Богу, человек убежал от самого себя. Несметное число людей способно делать это безнаказанно, но не все; есть такие, которые, не доехав до своего Дамаска, впадают в невроз. Как я могу помочь этим людям, если я сам нахожусь среди беглецов и, пожалуй, сам подвержен невротической morbus sacer (священная болезнь (эпилепсия) (лат.)? «Свободной от предрассудков объективностью» обладает лишь тот, кто принял самого себя. Однако никто не может похвастаться тем, что это ему удалось. Можно указать на Христа, пожертвовавшего своей исторической ограниченностью Богу в себе и сделавшего свою жизнь такой, какой она у него была, – до самого горького конца, действительно без оглядки на условности или благо, как его понимали фарисеи. (5, 64)
Переход от утра к полуденному времени есть переоценка прежних ценностей. Навязывается необходимость уразуметь и постичь цену того, что составляет противоположность юношеским идеалам, воспринять ошибочность прежних убеждений, признать неправду в прежней правде и почувствовать, сколько отпора и даже вражды лежит в том, что прежде мы считали любовью. Совсем немного таких, кто, оказавшись втянутым в конфликт проблемы противоположностей, выбрасывает за борт все, что раньше считалось за благое и желанное, и таких, которые пытаются продолжать жить дальше, противопоставляя себя своему прежнему Я. Изменения профессии, разводы, религиозные обращения, всевозможное отступничество – все это симптомы того, что человек переметнулся в противоположность. Отрицательным моментом столь радикального преобразования в свою противоположность является то, что прежняя жизнь оказывается вытесненной и вместе с тем создается неуравновешенное состояние, какое человек уже преодолел раньше, когда противоположности сознательных добродетелей и ценностей были еще подавлены и бессознательны. Подобно тому, как раньше, вероятно, невротические нарушения возникали вследствие бессознательности инфантильных фантазий, так и сейчас опять возникают нарушения из-за вытеснения прежних идолов. Конечно, величайшее заблуждение полагать, что в том случае, когда мы усматриваем в ценности неценность или когда мы признаем в истине неистину, то тем самым упраздняется ценность или истина. Они становятся только относительными. (5, 306)
Реальное существование врага, на которого можно навесить всю злобу, означает несомненное облегчение совести. По крайней мере, не колеблясь, можно сказать, кто есть черт, т. е. ясно увидеть, что причина злого рока находится вовне, а не где-то там в собственной установке. Как только мы даем себе отчет о неприятных результатах после того, как пришли к постижению на субъектной ступени, тут же навязывается возражение, и мы начинаем прекословить, что-де все-таки невозможно всякое дурное качество, возмущающее нас в других, причислять самому себе. Таким образом величайший моралист, тот фанатичный воспитатель и реформатор мира, оказывается, верно, в самом скверном положении. О соседстве добра и зла можно было бы много чего сказать, да и вообще о непосредственном соотношении пары противоположностей, но это увело бы нас слишком далеко от темы. (5, 401)
…мы стоим перед необходимостью переориентировать свое сознание. Соприкоснувшись со злом, мы всякий раз рискуем уступить ему. Соответственно, мы должны приучить себя к мысли, что не следует уступать ничему – даже добру. Пресловутое добро, которому мы уступаем, потеряло свой этический характер. В этом нет ничего дурного, но, уступая, мы должны быть готовы ко всему, что за этим последует. Любая форма наркомании – болезнь, будь то алкоголизм, морфинизм или идеализм. Противоположности так часто вводят в соблазн! (6, 323)