Лицо древнего востока
Восточные изоиды
На предыдущих страницах мы рассмотрели большое количество событий, политических и социальных форм, религиозных концепций, литературных и художественных произведений. Но всему этому по-прежнему не хватает единства, уравновешенности, взаимосвязей между фактами и идеями – всего того, что из множества разрозненных элементов создает органичное единство. В чем-то эта задача сродни построению изоглосс в лингвистике; В. Пизани назвал подобные объединяющие элементы изоидами.
Поиск изоидов – необходимый предварительный этап к общей оценке Древнего Востока как отдельного историко-культурного блока и одновременно как центра силы, излучающего в окружающий мир элементы культуры. В то же время поиск изоидов – обязательное условие для выявления тех позиций мысли, которые, если рассматривать их в свете нашего собственного мышления, представляют собой окончательный и наиболее значительный результат нашего краткого обзора древне-восточных цивилизаций.
История
История Древнего Востока началась в двух обширных речных долинах, где географические условия впервые позволили человеку перейти к оседлому образу жизни и сформировать некие политические объединения. Этот процесс двигался, сначала в Египте, а затем и в Месопотамии, от начальной фрагментарной стадии к организованной, от крохотных городов-государств или небольших местных объединений к громадным объединенным царствам.
Когда эта фаза процесса завершилась, два конкурирующих организма начали экспансию за пределы своих границ, хотя и по-разному. Если для Египта главной целью был контроль над соседними народами, то для Месопотамии – аннексия и полное подчинение.
Две силы встречаются и до времени ограничиваются мелкими стычками между собой; наконец, в середине 2-го тысячелетия до н. э. в ситуацию с севера и востока вмешиваются горные народы, превращая исторический дуализм в плюрализм и увеличивая количество активных игроков на политическом поле. Основным местом встречи и взаимодействия цивилизаций становится полоса сирийской земли; вокруг нее складывается баланс сил, продержавшийся около трехсот лет – не слишком стабильно, но почти без изменений.
Затем с моря вторгаются новые народы с железным оружием; равновесие нарушено, те, кто его построил, стерты с лица земли. Но установившееся относительное влияние различных регионов Древнего Востока не в силах разрушить даже вторжение; функцию связующего звена берут на себя народы пустыни, которые в это время покидают свои кочевья, приходят и заполняют оставленную вторжением брешь; именно они занимают регион, которому суждено служить мостом между цивилизациями.
Когда дороги вновь открываются, самые древние и активные действующие лица древне-восточной истории – народы речных долин – постепенно реорганизуются и начинают движение навстречу друг другу. Но на этот раз Египет не может продвинуться слишком далеко: его силы истощены; Месопотамия пользуется этим и впервые распространяет свое влияние на весь Древний Восток.
Речь в данном случае идет о влиянии, не о владычестве. Владычества и долговременного объединения всего региона удалось добиться только персам – последнему из горных народов, которые воспользовались кризисом в центре и пришли с окраин. Теперь Ближний Восток противостоит Западу как единое целое: происходит столкновение, и наступает конец.
Примерно так, если очень кратко, выглядит история Древнего Востока во времени. Если поменять позицию и рассмотреть эту же историю в пространстве и в связи с условиями жизни главных действующих персонажей, то несложно увидеть характерную черту этого процесса: конфликт между народами «плодородного полумесяца», народами пустыни и народами гор. Логическим центром этого конфликта служит «плодородный полумесяц» – земля народов, живущих оседлой сельскохозяйственной жизнью, самый богатый, процветающий и желанный регион. На него давят с одной стороны кочевники-бедуины пустыни, с другой – другие кочевники, коневоды и охотники соседних гор. Тех и других гонит в долины мечта об изобильной жизни и надежда на избавление от нужды. Как только эта надежда сбывается, кочевники переходят к оседлой жизни, их стремления и политика меняются на обратные. Оседлые народы, со своей стороны, пользуются благоприятной географической ситуацией и строят сильные государства; именно они, или запущенные ими силы, периодически определяют механизмы, управляющие ходом истории. Интересно при этом, что перед кочевниками они бессильны – по крайней мере, они не в силах добиться решающего успеха. Их действия носят оборонительный, не наступательный характер; они расчищают границы и защищают коммуникации, но их противник появляется снова и снова, преодолевает сопротивление, проникает, ассимилируется – и все начинается сначала.
В целом – если прибегнуть к аналогии из химии, – историю Древнего Востока можно рассматривать как процесс синтеза. В качестве основных веществ, реагентов, здесь выступают долинные цивилизации, Египет и Месопотамия; они первыми сформировали государства и много веков сохраняли независимость. В роли веществ, которые определяют ход процесса синтеза или способствуют ему, катализаторов, выступают народы гор и пустыни; они соединяют в себе черты противоборствующих сил, что приводит сначала к равновесию, а затем к преобладанию одной из сторон. Последний из катализаторов производит собственно синтез. Но элементы распада уже присутствуют, и полученное сложное вещество быстро распадается.
Политика
Иногда историю Древнего Востока в двух словах описывают так: это возникновение и постепенное усиление идеи, которая в зародыше присутствует уже в самый ранний период: идеи вселенской монархии. Уже аккадская империя Саргона, разделяющая историю шумеров примерно пополам, провозглашает владычество над «четырьмя концами земли»; именно это остается главной целью непрерывного совершенствования политических форм, пока наконец ассирийцы, вавилоняне и, самое главное, персы не реализуют эту идею в полном масштабе.
Несмотря на понятные положительные моменты, мы не считаем такую позицию верной. Начать с того, что она охватывает лишь часть временного периода; более того (и это самое главное), она фокусирует внимание лишь на ограниченной части территории Древнего Востока. Да, в определенные периоды месопотамской и персидской истории концепция владычества над всем известным миром выходит на передний план; но другие регионы и народы разделяют эту идею лишь частично или не разделяют вовсе. Начать с египтян: мы видели, что они рассматривали отношения с другими странами больше с точки зрения контроля, стремились обезопасить свои границы, и не более; оккупация и владычество их не интересовали. Если же говорить о хеттах, то их федеральная система, как нам представляется, полностью противоречит идее вселенской монархии: они мало того что не поглощали и не уничтожали завоеванные государства, они признавали их независимость и подчеркивали ее в юридической форме, заключали с ними договора.
Таким образом, сделаем вывод. Мы считаем, что политический горизонт древне-восточных народов был более разнообразным и изменчивым, чем полагали прежде. Но одна константа здесь действительно присутствует: не вселенская монархия, но монархия как таковая, институт единоличной и абсолютной власти. Монархия преобладает на Древнем Востоке как в пространстве, так и во времени, неизменно притягивая к себе все – даже то, что изначально плохо к ней приспособлено, как, например, шумерские городские теократии или хеттские монархии, ограниченные влиянием знати.
Религиозная вера на Древнем Востоке преобладала над множеством иных форм цивилизации, поэтому институт монархии мог базироваться только на религии – и ею же оправдываться. Но часто он шел еще дальше: монарх объединял две сферы жизни, человеческую и божественную, воедино и принимал на себя функции посредника между ними, если сам не поднимался в божественную сферу.
В этом отношении между двумя главными очагами ближневосточной цивилизации – Месопотамией и Египтом – существует заметная разница. В Месопотамии царь – посредник, но сам он принадлежит к миру людей; тенденции к обожествлению монарха не слишком серьезны, да ни к чему и не приводят. В Египте, с другой стороны, царь – это бог, снизошедший к людям. Отсюда и разница в отношении к жизни: в Месопотамии постоянная тревога, страх остаться в неведении относительно высшей воли и нарушить гармонию между двумя мирами; в Египте радостное спокойствие, смиренное согласие с предопределением и волей богов, которая доходит до людей напрямую, из первых уст.
Отношения между монархией и божественной волей, особенно интенсивные в регионах с давними культурными традициями, часто порождали проблему, которую невозможно понять до конца, если ограничиваться только одним регионом. Не стоит недооценивать тот факт, что у соседей-кочевников ситуация была совсем иной. Обожествление правителей и, соответственно, их абсолютная власть там были серьезно ограничены. Не важно, идет ли речь о племенном вожде, власть которого ограничивает совет старейшин, или о выборном предводителе ограниченного класса знати, – в любом случае положение вождя кочевников сильно уступало положению царя оседлого народа. Одно можно сказать точно: первые завидовали вторым и всегда стремились усилить свои позиции. К примеру, царь хеттской новой империи отличался от царя старой империи тем, что присвоил себе египетский символ божественного происхождения; кроме того, после смерти его ждало обожествление.
В отношениях между Божественным и человеческим Израиль занимает особое положение. Бог трансцендентален и непознаваем, – а значит, царь Израиля не может выступать в роли посредника. Вообще, разве возможно посредничество между двумя столь разными планами существования? Только верность и преданность Богу могут обеспечить гармонию мира. Таким образом, снижение естественного и человеческого планов существования по отношению к Божественному, характерное для Израиля, логически ведет к снижению позиции царя. Более того, институт монархии возникает только в особых политических обстоятельствах и всегда рассматривается с антипатией или, в лучшем случае, принимается как необходимое зло.
Общество
Постепенный ход исторических событий отмечает также стадии развития общества от самых примитивных условий до более продвинутых и организованных. В этом смысле Древний Восток – отражение долгой и непрерывной трансформации, важнейшие моменты которой неразрывно связаны с поворотными пунктами истории.
Вначале мы можем говорить о жизни пещерного человека, о ее бродячей нестабильности, о добывании пищи путем сбора естественных продуктов и иногда охоты. Затем появились первые селения, а с ними примитивные орудия для зарождающегося сельского хозяйства и одомашнивания животных; одним словом, переход к оседлому образу жизни.
Затем возникают города. Последние исследования подтверждают, что города, вне сомнения, существовали в некоторых районах задолго до начала письменной истории. Но правда также и то, что в других районах начало истории четко связано с возникновением городов или «урбанистической революцией». Городское сообщество и государство придают производству потребительских вещей коллективный характер, возникает профессиональная специализация: помимо крестьян, появляются торговцы, чиновники, воины, жрецы. Теократическая монархия – центр, к которому тяготеют все эти категории людей.
Но эти категории пока в меньшинстве. Около двух тысяч лет – большую часть своей истории – цивилизация Древнего Востока живет в медном или бронзовом веке. Это относительно редкие и дорогие металлы, пользоваться ими в виде оружия или инструментов могут только представители ограниченной политической и религиозной элиты. Огромное большинство граждан исключено из этой категории, они не участвуют в определении курса общественной жизни, у них мало прав и еще меньше возможностей. Невозможно переоценить тот факт, что историю и цивилизацию Древнего Востока в значительной части определяла именно ограниченная элита, за которой стояла аморфная людская масса, в жизни которой огромную роль играло рабство.
С началом железного века, то есть примерно с 1200 г. до н. э., использование металлов ширится. Вследствие этого возникает и начинает расширяться средний класс. Ближе к концу древне-восточной истории появляется денежное обращение, что резко стимулирует развитие торговли, особенно розничной. В самом конце нашего периода появляются банки и начинает развиваться финансовая система. Но в этот момент вмешивается классический мир, и время древне-восточной цивилизации заканчивается.
Как мы уже говорили, развитие элементов и средств материальной культуры оказывает на ход истории заметное влияние. Так, наступление металлической эры совпадает с началом письменной истории; появление железа – с вторжением людей моря; в каждой фазе истории именно материальные элементы и орудия (к примеру, семитский лук и стрелы или стремительная военная колесница горных народов) определяют развитие событий.
Религия
Тем не менее нам представляется, что в общем ходе событий курс цивилизации на Древнем Востоке определялся концепциями и отношениями духовного характера.
Первое и главное из них – религия, которая определяет и интерпретирует все стороны жизни без исключения. Более того, каждая сторона жизни формируется и мотивируется в соответствии с религией. Именно единство религиозной веры снова и снова появляется в древне-восточных цивилизациях как доминирующий, самый главный мотив. Это мера всех вещей, равных которой вы не найдете среди других цивилизаций древности: нам придется добраться до Средневековья, чтобы обнаружить нечто подобное в нашем собственном мире. Возьмите, к примеру, правовые институты: религиозное и светское законодательство слиты воедино и никак не разделяются; мало того, человек Древнего Востока не увидел бы никакого смысла в их разделении, поскольку источником того и другого является одна и та же власть. Это же можно сказать в отношении науки: астрономия и астрология развиваются как единый организм; никто не видел ни смысла, ни нужды разделять их. То же в искусстве: это служанка религии, Ближний Восток не знал свободного художественного творчества, искусства ради искусства. «Отдайте Цезарю цезарево, и Богу Богово» – такой мудрости не было места на Древнем Востоке.
Но даже в этих обстоятельствах было бы поверхностно не рассмотреть абсолютное господство религии, которое мы только что постулировали, более подробно и конкретно; возможно, придется наложить на это утверждение некоторые ограничения. Возможно, никто не сформулировал так хорошо эту проблему, как немецкий ученый Х. Шмёкель. Рассуждая о верованиях шумеров, он задался вопросом: что думал крестьянин, которого постоянно отрывали от плуга и заставляли рабски трудиться на сооружении храмов? Что думал царь Лугальзаггиси, когда завоеватель Саргон посадил его в клетку перед храмом того самого бога, который ранее через своих жрецов даровал ему власть над шумерами? Этого мы не знаем и, скорее всего, никогда не узнаем. Другими словами, нам известна лишь религия ограниченного правящего класса – официальный государственный культ; о религиозном мире остального народа – громадного большинства его – мы можем узнать очень и очень мало.
Все это правда. Но можно в ответ указать на рассказ Геродота о паломниках, которые толпами собирались в ладьи и плыли на праздник в Бубаст с музыкой и песнями. Или напомнить о празднике в Папремисе, когда паломники лупили друг друга палицами, разыгрывая на городских улицах сражения богов. Дело в том, что вопрос нужно формулировать иначе: мы не знаем, до какой степени отдельные люди были вовлечены в религиозную жизнь, это правда; но правда и то, что официальная религия была тесно связана с народными верованиями – питательной средой для официального курса всегда служат традиционные религиозные чувства народа.
Анализ древне-восточных религий позволяет выделить моменты и концепции, которые пронизывают и определяют их от начала до конца. Во-первых, религии эти в основе своей натуралистичны и основаны на поклонении космическим силам. Небеса, земля и вода обожествляются, одухотворяются и ставятся на первое место; человек занимает более скромное положение. Божественность приписывается также звездам, которые определяют ход жизни во Вселенной. Характерные черты божественных сил создаются по образцу человеческих: макрокосм подгоняется под микрокосм, и боги любят, ненавидят и совершают ошибки. Так у сверхчеловеческого мира появляется своя последовательность событий, своя история, призванная в первую очередь объяснить происхождение Вселенной и всего, что в ней есть, ее законов и судеб. Речь идет о мифологии. Мы встречали разные типы мифов: мифы о сотворении мира; о происхождении труда; о жажде бессмертия; о путешествиях в иной мир. Но один миф возвышается, как башня, над всеми остальными сюжетами: это растительный цикл, воплощенный в фигуре умирающего и воскресающего бога; часто в нем присутствует также богиня-мать, символ плодородной земли.
Но миф на Древнем Востоке не имеет собственной независимой жизни. Прежде чем принять литературную форму, он используется в богослужениях и всевозможных священных обрядах. Действия богов представляются не как фантастические истории, а как реальные происшествия; к ним присоединяются действия людей, которые решительным образом оживляют и обновляют древние сюжеты. Особенно хорошо можно проследить взаимодействие мифа и обряда в двух центрах древне-восточной цивилизации – в Египте и в Месопотамии. Религиозная жизнь и обряды приспособлены к смене времен года и сельскохозяйственных сезонов. Доминирует здесь картина увядающей и расцветающей природы, умирающей и вновь оживающей растительности. Но между двумя центрами существует глубокая разница, которую мы можем определить как разницу в настроении и которая берет начало непосредственно в разных представлениях о том, как управляется Вселенная. В Месопотамии, где царь – всего лишь человек, ни один обряд не обходится без тревоги и страха, без метаний между радостью и болью: никогда нельзя быть уверенным, что человек правильно понял волю богов и действует в строгом соответствии с ней. В Египте, где царь – одновременно бог, ритуал строится на куда более прочной основе: все хорошо, иначе и не может быть. Надо ли напоминать, что в основе этой разницы отношений лежит разница условий существования в двух землях? Месопотамия открыта для вторжения со стороны гор и пустыни и зависит в своем существовании от неверных дождей и непредсказуемых рек; Египет отрезан от остального мира и защищен пустыней, а разливы Нила, хотя и различаются по интенсивности и качеству, никогда не подводят.
Таким образом, главной целью всякого обряда являются обновление и, соответственно, сохранение жизни. Но и в этом отношении между двумя великими долинами есть глубокая разница. В Месопотамии главный объект – жизнь природы, ее плодородие, поскольку жизнь человека неверна; несомненные следы веры в загробную жизнь дают довольно безрадостную картину этой самой жизни (бесконечные тоскливые скитания несчастных душ). В Египте, напротив, жизнь природы и жизнь человека текут параллельно: следующая жизнь без всякого разрыва продолжает нынешнюю в тех же мирных и часто радостных формах. Душа продолжает жить; тело сохраняется благодаря мумификации; гробница – новый дом. Кто-то удачно сказал, что древние египтяне, как ни парадоксально, отвергали реальность смерти.
Подобная концепция человека и его места во Вселенной делает понятным то важнейшее место, которое занимают в религиозной жизни гадания и магия. Если закон существования заключается в постоянных взаимоотношениях человека и обожествленной природы – божества, хотя и бесконечно более могущественного, чем человек, но обладающего вполне человеческими качествами, – понятно, что человек приложит все силы и всю свою энергию, чтобы поддержать на должном уровне свою сторону взаимоотношений. Он использует все возможности, которыми снабдило его божество, ради двойной цели – понять волю божества и направить ее в желаемую сторону. Гадания и магия – крайние способы соединить различные уровни Вселенной; вполне логично, что усилия в этом направлении должны быть больше – а соответствующая литературная продукция обширнее, – там, где связь ненадежна, где преобладают отделенность и неуверенность.
В заключение мы должны еще раз привлечь внимание к тому обстоятельству, что все сказанное относится в основном к главным представителям древне-восточной цивилизации. В остальных случаях можно выделить два варианта. Иногда концепция Вселенной похожа – или, если угодно, копирует религиозную концепцию великих держав; правда, здесь она выглядит менее развитой; многие черты находятся в зародышевом состоянии из-за ограниченных возможностей. Больше здесь, в сущности, обсуждать нечего. Но есть и другой вариант – создание независимой концепции, своего рода реакция, преодоление существующего положения. Этический монотеизм, зародившийся в Палестине и Иране, отбрасывает концепцию Вселенной, преобладающую в двух речных долинах, полностью отрывает божественное от человеческого и приписывает ему черты, которые не повторяют, а сублимируют человеческие черты и, соответственно, противоположны им. Природный культ приходит в упадок, а проблема космического единства становится частью вопроса о высшей божественной воле. Исчезают даже узы государства: Бог в своей абсолютности уже не замечает границ, не ограничивает свое внимание одним народом и не в состоянии делить власть над Вселенной с другими божествами.
Именно теперь, когда религия отделяется от государства, становится понятно, что достижение максимальных высот духа никак не связано с политической властью. Скорее наоборот, создается впечатление, что развитие религии вступает в конфликт с государством и чем дальше, тем больше провоцирует кризис: так христианство, утвердившись в Риме, привело в конце концов к его падению.
Литература
Литература Древнего Востока демонстрирует черты, которые, как правило, выглядят вполне сформированными и доминирующими уже на самом раннем этапе истории. Эти черты обычно едины для литературы и искусства – то есть для искусств в широком смысле слова. Этого следовало ожидать, поскольку оба этих вида деятельности берут начало в том же духовном мире.
Первая черта – анонимность. Несмотря на громадное количество произведений, которыми может похвалиться Древний Восток, имя автора дошло до нас лишь в нескольких случаях, и то не наверняка. Имена копиистов упоминаются гораздо чаще; из этого следует сделать вывод, что творческой личности автора тогда не придавалось такого значения, как в нашем мире. Далее, отметим относительно неизменное качество форм и тем; а поскольку подражание и повторение встречаются очень часто и никак не маскируются, причем не только от текста к тексту, но и внутри одного текста, заключаем, что творческая оригинальность не была главной целью художественной деятельности, как у нас.
Как мы уже видели, обе названные особенности берут начало в концепции искусства не как субъективного творения отдельного человека, а как коллективного проявления общества. Художник здесь скорее мастеровой, он выполняет заказ и должен максимально следовать образцу, избегая всяких личных моментов и нововведений.
Но если так, то каков смысл этого искусства? Оно преследует практическую, а не эстетическую цель: официальное выражение политической власти и религиозной веры; или, скорее, поскольку на Древнем Востоке эти две вещи практически слиты воедино, выражение веры в ее политическом и религиозном проявлении. Поэтому здесь не существует концепции искусства ради искусства, эстетической жажды как таковой, а искусство не является самоцелью, как в Греции.
Другое дело, что искусство в нашем понимании все-таки возникает; и другое дело, что художники Востока, как позже Греции, сами того не сознавая, часто ощущали в себе ту самую художественную волю, что является необходимой движущей силой всякого творчества. Но мы должны обязательно помнить об этом, если хотим понять, как, несмотря на все путы и препоны, несмотря на отсутствие соответствующих понятий, искусство в нашем понимании все же возникло во многих регионах древнего Ближнего Востока. Некоторые творческие личности слишком сильны и масштабны, чтобы ограничиться традиционными схемами, даже если сами этого хотят. В области литературы это, судя по всему, сильнее всего проявилось в Египте, ибо мы обнаруживаем там куда больше выдающихся личностей, больше развития по форме и содержанию; даже религиозное единство не раз уступает, давая дорогу новым литературным формам, таким как любовные и пиршественные песни, исторические романтические истории и сказки. Судя по всему, мы не должны воспринимать это как сознательное художественное творчество – скорее как инстинктивное самовыражение эстетического духа, жившего вопреки теории.
Переходя к рассмотрению различных литературных жанров, мы обращаем внимание в первую очередь на широчайшее распространение эпико-мифологической поэзии, рассказывающей о деяниях богов и героев. В целом этот жанр, похоже, берет начало в Месопотамии, где он присутствует и процветает с самого начала и откуда его темы распространяются во внешний мир, особенно на север в Анатолию. В Египте мифология тоже присутствует, но там эти сюжеты по большей части разбросаны по произведениям других жанров; а героический эпос вообще отсутствует, поскольку отсутствует главная тема такого типа поэзии: борьба со смертью.
Главные темы эпико-мифологической поэзии – сотворение мира, загробная жизнь и растительный цикл: другими словами, происхождение, конец и законы Вселенной. Решение этих проблем в мифологии соответствует общему отношению к ним древне-восточной мысли, особенности и ограничения которой мы рассмотрим позже. Что до героев, то, как мы уже говорили, главной темой для них является проблема смерти. Почему человек обречен на смерть и не в состоянии избегнуть такой судьбы? Ответ на этот вопрос дается в форме рассказа: это ошибка, непонимание в рамках божественной воли. Но это не вина человека: концепция смерти как следствия моральной вины возникает лишь в тех культурах, где мораль считается фундаментальным свойством божества. Конечно, огромное место в эпической поэзии занимают подвиги героев: и над всеми ними поднимается фигура Гильгамеша – предшественника Геракла, попавшего из Месопотамии в литературу и, более того, в художественную тему всего окружающего мира.
Еще один жанр, ориентированный в первую очередь на религиозные темы, – лирическая поэзия. Поскольку сюжеты могут легко варьироваться в зависимости от представлений того или иного региона, лирическая поэзия находит широкое распространение на всем Древнем Востоке и является, по существу, единственным жанром, который можно обнаружить везде. Не вдаваясь в детали, мы можем упомянуть две широко распространенные категории – гимны и молитвы богам, где звучат темы плача и жалобы, облегчения, благодарности и хвалы. Деление на личную и коллективную лирику, справедливое для Израиля, можно распространить и на другие народы. Существуют также гимны, посвященные царям, которые состоят в особенно близких, хотя и разных, отношениях с божественной сферой. Однако там, где божественный и человеческий планы полностью разделены – в Израиле и зороастрийской сфере, – таких гимнов нет.
Вне религиозной сферы лирическая поэзия существует (за исключением достаточно противоречивой Песни песней) только в Египте. Здесь светские темы расцвели в жанрах любовной и пиршественной песни. Ни в одной из них нет ни внутренней, ни внешней связи с религией: напротив, они демонстрируют независимые, очень толерантные и разнообразные представления о жизни, каких и следует ожидать от египетского народа.
Характерную литературную композицию – плач о павших городах – можно рассматривать как дополнение к лирической поэзии. Примеры таких произведений есть в Месопотамии и Израиле. В других регионах их нет – и если в некоторых случаях это можно объяснить тем, что тексты еще не найдены, то в других исторические и политические условия едва ли согласуются с подобным жанром: было бы странно, к примеру, обнаружить такой плач в Египте или Иране.
Поучительная или назидательная литература имела широкое распространение на всем Древнем Востоке. Она включала в себя множество подтипов, таких как: размышления о жизни, пословицы, афоризмы, басни, проблема страданий благочестивого человека, проблема человеческого горя вообще. Эта литература развивалась в Месопотамии и Египте параллельно и, насколько мы можем судить, независимо; позже она появляется в Израиле; но в других регионах, если исключить историю Ахикара (происхождение которой сомнительно), ничего подобного пока не обнаружено.
Здесь возникает тонкий вопрос, который мы уже упоминали: вопрос о соответствии такого типа литературы местному менталитету. Необходимо указать, что если говорить о содержании, то часть этой литературы прямо или косвенно противоречит принятой концепции Вселенной и особенно религиозным взглядам соответствующих народов. Правда, то здесь, то там возникали всевозможные адаптации и комбинации, но это не решает нашу проблему, а лишь переносит ее в другой регион. Мы скорее сказали бы, что древне-восточное сознание, похоже, не чувствовало необходимости приводить свои представления о повседневной жизни в строгое соответствие с религией; вместо этого оно время от времени давало волю собственным размышлениям, результаты которых закреплялись в литературных произведениях. Но там, где организационная деятельность сильнее, как в Израиле, достигается гармония и выражение сомнений завершается декларацией веры в установленный свыше порядок.
История в древне-восточной литературе представлена списками династий, монархов, анналами и памятными надписями. Но все это только хроника без органичного видения событий, без анализа причин и следствий. Подлинно исторический взгляд на события проявился, кажется, лишь в двух регионах древнего Ближнего Востока, не самых древних и не самых главных: у хеттов и в Израиле. Отношение хеттов к исторической мысли воистину замечательно: лучше всего оно проявилось в анналах, где исследование причин и следствий доходит до разбора намерений обеих сторон, а также в нескольких текстах, образующих отдельный класс и легко отличимых от остальных по характеру и ценности, таких как «Завещание» Хаттусили I и автобиография Хат-тусили III. Политические договоры с их преамбулами также раскрывают для нас скрытые пружины исторического процесса. В Израиле историография возникла в совершенно иной форме. Здесь отправной точкой служит религиозный взгляд. Новая концепция политической власти позволяет свободно и отстраненно рассматривать и обсуждать события и главных действующих лиц истории, в том числе и царей, с точки зрения их верности или неверности религиозным догмам и моральному завету с Богом. Именно с этой позиции стартует историография, которая временами, особенно в рассказе о правлении Давида, проводит весьма критический разбор событий.
Примечательно, что, несмотря на высокий уровень культуры, ни египтяне, ни месопотамцы не создали ничего подобного. Несмотря на активные поиски в их богатейшей литературе, получается, что организованная способность к историческому мышлению у них отсутствовала.
Еще один жанр, повествование, появляется в Египте в двух формах: рассказ, основанный на реальных фактах, и рассказ о воображаемых событиях. Первый тип существует также на арамейском, – к примеру, это рассказ об Ахи-каре; но даже в этом случае сам текст исходит из Египта. Это в основном светская литературная форма, по крайней мере по происхождению, этим и объясняется ее появление в регионе, демонстрирующем в этой области наибольшую независимость. Тем не менее сложно отделить мирское от священного, и другие народы Древнего Востока – а именно хетты и еще больше хурриты – оставили нам тексты, очень близкие к описанию воображаемых приключений, хотя и связанные с мифологическим эпосом.
Пробегая взглядом по оставшимся, не чисто литературным, произведениям, сделаем, как обычно, несколько замечаний о восточных законах. В Месопотамии законы в виде прецедентного права, никак не нормализованного, приняли литературную форму кодексов и как таковые разошлись по миру. Хеттское законодательство организовано примерно так же, с некоторыми тематическими нововведениями. Израильское законодательство перенимает некоторую часть этого материала, но расцвечивает его новыми религиозными взглядами и добавляет к прецедентному праву серию абсолютных предписаний. Наконец, в Египте кодексов вообще не было, и если это не простая случайность, во что трудно поверить, то причину нужно искать в том, что источником всякого закона был живой бог-царь.
Астрономия, математика, медицина и другие науки тоже процветали, хотя и в меньшей степени, в главных центрах нашего региона: долинах великих рек. Следует ли интерпретировать это явление как указание на способность к научному мышлению в том смысле, как мы сегодня это понимаем? Можно возразить, что астрономия и математика неотделимы от астрологии, а медицина – от магических практик. Но вопрос лишь в уровне развития. Астрономические и математические вычисления, медицинские диагнозы и рецепты, безусловно, существовали: какой смысл спрашивать, понимали ли авторы этих работ, что занимаются наукой? Они делали это, даже если теоретической концепции науки еще не существовало вовсе. Можно сказать, что именно этой концепции древним ученым Востока и не хватало; была мысль, но не было рефлексии по этому поводу. Для этого нам придется подождать Грецию.
И в заключение скажем: литература Древнего Востока имела два основных центра: Месопотамию и Египет; там она создавалась, оттуда расходилась по всему региону. Сравнивая два эти центра, можно сказать, что литература Месопотамии была более экспансивна, зато египетская меньше зависела от ментальности среды, была более оригинальна и, возможно, имеет больше достоинств с чисто эстетической точки зрения. Что касается остальных регионов Ближнего Востока, то Анатолия полностью зависела от Месопотамии, но демонстрировала оригинальные черты, в первую очередь в области истории и права; Сирийский регион отчасти зависим и подчинен, поскольку является местом встречи месопотамского и египетского течений; но в Израиле он, благодаря новому религиозному мышлению, достигает независимости. То же происходит и в Иране.
Искусство
Очевидно, все сказанное выше об искусстве в широком смысле этого слова относится и к более узкому понятию. В самом деле, искусство, даже больше чем литература, демонстрирует указанные свойства: оно официально и публично, служит политической власти и религии.
В этой сфере, как и во многих других, Египет выделяется среди всех регионов Древнего Востока. Здесь из тьмы безвестности появляются несколько имен художников; здесь искусство развивается во времени, иногда очень заметно, тогда как в остальных местах оно преимущественно статично; и наконец, частная жизнь здесь входит в число художественных тем. Остается всего один небольшой шаг до высших художественных ценностей; и несомненно, по абсолютным эстетическим меркам высший на Древнем Востоке художественный уровень достигнут именно в долине Нила.
Фундаментальными задачами религиозной архитектуры всегда служили храм и гробница; последняя имела особое значение в Египте в связи с развитостью соответствующих верований. В гражданской литературе главными были царский дворец и крепость: последняя всегда важнее в тех регионах, которые открыты чужеземным вторжениям и которые дольше сохраняют политическую организацию городов-государств.
Решение архитектурных задач зависит в первую очередь от используемых материалов. В Месопотамии, особенно на юге, главным материалом служил саманный кирпич, обожженная на солнце глина: из такого кирпича строили сплошные массивные стены без окон, потому что любое отверстие ослабило бы конструкцию. В других регионах, благодаря обилию камня, можно было использовать колонны как функциональную часть сооружения, вставлять окна, поскольку это не ослабляло стены, и вообще делать конструкцию менее массивной.
Это средства решения задачи, а формы это решение может принимать самые разные; мы можем назвать несколько основных. В Месопотамии сооружение в плане обычно представляет собой центральный двор (или несколько дворов), вокруг которого располагаются и в который выходят небольшие комнаты. В Египте главная форма сооружения – открытый двор, из которого открывается проход в большой зал с колоннами, а затем во внутренние закрытые помещения; у этой формы существует множество вариантов, но обязательно при входе в здание человек попадает из более открытых помещений в более закрытые и темные. Форма с передним гипостильным залом была затем унаследована религиозной архитектурой Сирии, Анатолии и даже Ассирии, а затем и гражданской архитектурой Ирана.
Скульптура на Древнем Востоке, если говорить о крупномасштабных работах, не всегда многочисленна и даже не всегда имеется. В Месопотамии, в частности, ее создание было затруднено практическим отсутствием камня; но есть и еще одна причина: для вотивных изображений уменьшенные размеры были существенны. Что касается скульптурных изображений человека, то надо отметить: в некоторых регионах – в Анатолии, израильской Палестине, Иране – их почти не было, по крайней мере, насколько нам на данный момент известно. В случае Израиля дело, скорее всего, в религиозном запрете, но в других случаях подобного объяснения нет. Только в Египте, судя по всему, скульптура развивалась без всяких ограничений.
Предметом скульптурных изображений человеческой фигуры служили боги и цари, главные персонажи официальной жизни. Иногда, особенно в Египте, в эту категорию попадали и высшие чиновники; наконец, только в Египте делались скульптурные изображения частных лиц, тогда как в Месопотамии – только вотивные статуэтки.
В отношении стиля изображения можно припомнить принцип, который мы упоминали, говоря о Египте, но который можно отнести и к остальной части Древнего Востока: если в западном мире скульптура призвана передавать в первую очередь движение и события, то здесь – состояние человека. Боги и цари изображались неподвижными, замершими в стоячей или сидячей позе, в состоянии величественного покоя. Такая традиция могла легко привести к однообразию и даже монотонности; это действительно произошло, в большей степени в Месопотамии, в меньшей в Египте, – в соответствии с особенностями характера каждого из двух этих регионов.
Как мы уже указывали, регулярность стиля изображения человеческих фигур подчеркивалась геометрическим каноном. Готовая статуя должна напоминать своими очертаниями некую правильную фигуру; в Месопотамии это цилиндр или конус, в Египте – куб или параллелепипед. Конечности также должны были укладываться в общие геометрические формы; поэтому, к примеру, у месопотамских статуй руки всегда прижаты к туловищу. Утверждению канона еще больше способствовал официальный характер искусства, который предписывал избегать непубличных тем и поз.
Хотя черты лица иногда воспроизводятся очень точно, тело человека не подвергается анализу, сравнимому, скажем, с греческим. Изображение обнаженного тела запрещено или ограничено. Одежда стоит колом, до греческого мастерства в изображении складок и драпировок еще далеко.
В Месопотамии бытовали более строгие каноны изображения человеческой фигуры, чем в Египте, где всегда находилось место живым наблюдениям природы. Тем не менее каноны продолжают действовать и несколько ослабевают лишь при изображении фигур животных: в этой области Месопотамия достигает результатов, ничуть не уступающих лучшим образцам из других регионов. Среди животных или полуживотных значительное место занимают фантастические создания. Некоторые типы принимают почти схематические формы: это сфинкс в Египте и крылатый бык с человеческой головой в Месопотамии. Последние фигуры часто встречаются в ортостатах – форме, занимающей промежуточное положение между скульптурой и рельефом. Ортостаты устанавливались парами в воротах городов и храмов; именно они в значительной степени олицетворяют собой искусство древней Западной Азии.
Барельеф как художественный жанр был широко распространен на Ближнем Востоке и по темам близок к живописи, насколько мы можем судить по немногочисленным дошедшим до нас образцам рисунков. Нет такого региона, где рельеф полностью отсутствовал бы; и даже там, где искусство избегает любых образов – в Израиле, – рельеф в малых декоративных формах присутствует.
Сюжеты рельефной резьбы охватывают весь спектр политической и религиозной общественной жизни. Особенно широко представлены военные предприятия – на стенах царских дворцов Месопотамии, на стенах и колоннах египетских храмов; временами изображение обладает не только декоративной, но и по-настоящему документальной ценностью.
Сцены религиозной жизни также очень многочисленны, но здесь не место подробно перечислять все их темы. Тем не менее необходимо отметить значительное место, которое среди египетских рельефов и живописных произведений занимали темы из частной жизни; это явление особенно необычно, если вспомнить общие особенности восточного искусства, и тем более примечательно, но обнаруживаются такие сюжеты в основном в гробницах. Их цель определенно религиозна, но сюжеты от этого не становятся менее частными и индивидуальными.
Как мы знаем, в рельефной резьбе и живописи художнику приходится решать проблему изображения трехмерных объектов на одной плоской поверхности. Перспективы нет, поэтому фигуры накладываются одна на другую, причем каждой придаются те размеры и пропорции, которые приличествуют ей в представлении художника; размеры фигур с расстоянием не уменьшаются. Мы уже говорили, что такая практика типична для «интеллектуального» подхода, когда объекты изображаются такими, какие они есть, а не такими, какими выглядят. Хотя даже в Египте перспектива в изобразительном искусстве не появилась, именно там было достигнуто максимальное приближение к реальности – все фигуры размещались преимущественно на одной плоскости. Художественному интеллектуализму Месопотамия обязана и еще одной традицией, распространившейся позже и на территории, подверженные ее влиянию, – традицией менять размеры фигур в соответствии с их статусом.
Изображение элементов фигур определялось строгими традициями, которых художники придерживались с завидным постоянством: лицо в профиль, глаз и плечи фронтально, таз в три четверти, конечности в профиль. Вероятно, эти традиции возникли из стремления показать фигуру наиболее эффективным образом.
Искусство малых форм процветало по всему Древнему Востоку. Месопотамские печати удивительно тонкой работы распространились по огромной территории, их цилиндрическая форма превалирует над плоской формой печатей, которые находят в Анатолии и Иране. Резьба по слоновой кости, прекраснейшие образцы которой можно обнаружить в Месопотамии и Сирии, представляет собой миниатюрные образцы искусства рельефа. Бронзовые изделия, присутствующие во всем Древне-восточном регионе, не уступают, а часто даже превосходят, хотя и в меньшем масштабе, стандарты каменной скульптуры. Деревянные изделия мастерской работы – от статуй до мебели – обнаруживаются в основном в Египте. Наконец, в том же Египте и Финикии можно увидеть прекраснейшие изделия из стекла.
Мы сказали бы в заключение, что в искусстве центры распространения и зоны влияния согласуются в основном с тем, что происходило в литературе. Но следует отметить и несколько различий. Из двух центров, где была создана новая религиозная мысль, – Израиля и Ирана – ни в одном не наблюдалось параллельного художественного развития. В случае Израиля это результат откровенного отказа; в случае Ирана причина в том, что в этом отношении он адаптировался к моделям окружающего мира, привнеся в них тем не менее свою способность к синтезу и декоративный талант. Поэтому Месопотамия и Египет преобладают в художественной области даже больше, чем в остальных. Более того, Египет уже не замыкается на себя, а оказывает на своих соседей влияние, не уступающее влиянию Месопотамии и уравновешивающее его.
«Интеллектуальное приключение»
Сложный исторический, религиозный, литературный и художественный мир, который мы описывали, представляет собой необъятный блок, существовавший на самом пороге классической эры. Мы не намерены в подробностях излагать широко известные факты о связи между двумя регионами. Хорошо известно, что Восток дал Западу средство, при помощи которого культура может выражать себя и передаваться от человека к человеку: а именно алфавит. Хорошо известно, что именно на Востоке родились многие легенды и мифы, дошедшие до нас благодаря грекам, а также соответствующие концепции, имеющие отношение к человеку и его судьбе. Наконец, хорошо известно, что религиозные верования Востока, от растительного цикла до иранского дуализма добра и зла, нашли свое отражение в западном мире, пока рожденная в Палестине религия не одолела их все и не заняла главенствующего положения.
Можно было бы продолжить список; но лучше подумать о том, что выяснилось в процессе недавних исследований. С одной стороны, литературное и мифологическое наследие – к примеру, источник «Теогонии» Гесиода, – которое передал Древний Восток Греции; с другой – новый, помимо хорошо известного финикийского морского пути, путь передачи через Анатолию. Здесь цивилизация Востока (а хетты объединили в себе громадное наследие прибрежной зоны) находилась в постоянном контакте с греческими колониями.
Самое главное, все больше становится ясно: цивилизация Древнего Востока – это потрясающий человеческий опыт, имеющий для последующих поколений громадную ценность благодаря не только собственному вкладу, но и тому факту, что без нее не смогла бы зародиться следующая цивилизация. Проблема теперь в том, можно ли определить этот опыт и если можно, то как; или, возвращаясь к нашей терминологии, существует ли изоид – помимо и превыше всех, о которых мы уже говорили, – который соединил бы воедино и просуммировал мысль Древнего Востока.
Эта проблема может показаться наивной – и была бы таковой на самом деле, если бы заключалась в поиске элемента, общего для всего восточного мира и одновременно чуждого для всего Запада. Но это не так наивно, если говорить о поиске пределов одной культуры перед лицом дальнейшего развития более поздней культуры; о поиске вопросов и ответов на них, характерных для одной эпохи, и сравнении их с вопросами и ответами другой, следующей эпохи.
Во всяком случае, эта проблема была сформулирована группой американских ученых в книге «Интеллектуальное приключение древнего человека». Так что мы можем взять эту книгу в качестве отправной точки, точно так же как использовали ее название в названии настоящей главы.
Авторы пишут, что мысль Востока, по их словам, мифо-поэтична, а выражаясь другими словами, склонна к мифотворчеству. Сталкиваясь со Вселенной, человек Востока видит ее живой, наделенной разумом и волей, подобными его собственным. Поэтому космические события для него – столкновение различных воль, действие и ответ на него: короче говоря, миф. Разлив реки в этом году был ниже обычного? Река отказалась подниматься; она сердита за что-то на человека, ее необходимо умиротворить. Тучи над головой чернеют? Это гигантская птица закрыла небо своими крыльями. Не существует независимой логической мысли, нет никакого различия между наукой и мифом. Только Израиль взбунтовался против мифа; но в ответ он создал собственный миф о Боге, заключившем Завет с избранным народом. Только в греческие времена разум сумеет завоевать независимость.
У нас уже был случай обсудить некоторые пункты этого тезиса; взглянув еще раз на утверждение в целом, мы приходим к выводу, что оно не заслуживает всей той критики, которой подверглось в определенных кругах. Критики указывали, что развитие точных наук, таких как астрономия, математика и медицина, свидетельствует о несомненной способности к логическим рассуждениям; и это правда, поскольку налицо положительные научные результаты. Критики говорили также, что обожествлялись на Древнем Востоке скорее не сами стихии, а стоящие за ними силы: то есть был бог неба, а не бог Небо, речной бог, а не бог Река; это тоже отчасти верно. А вот еще одно возражение, по нашему мнению, гораздо менее существенно; мы считаем, что отсутствие метафизических и теологических трудов не означает, что эти науки не имели на Древнем Востоке широкого распространения. Трудно, нам кажется, предположить, что целый сектор интеллектуальной деятельности оказался полностью исключен из письменной традиции, так что до нас не дошло от него ни малейшего следа, – или что сама традиция, какой бы количественно неполной и обрывочной она ни была, должна при этом быть неполной качественно.
Мы считаем, что проблему надо ставить иначе, в соответствии с уже заявленными принципами. Представляется, что можно говорить о склонности восточного менталитета к мифотворчеству как общей его особенности, – если исключить израильскую и зороастрийскую мысль, которые в религиозной сфере, бесспорно, выступили против мифа. Но даже при этом исключении не стоит понимать мифотворчество как отказ от рациональной мысли, – скорее как включение ее в более высокую единую сущность. Человек Востока не лишен способности мыслить логично, но он не чувствует нужды выделять разум из единой сущности, рассматривать и использовать его как отдельное качество.
Когда миф переходит по наследству Греции, он не исчезает; напротив, он достигает высочайших вершин. Но параллельно с ним постепенно формируется философская мысль как независимый рациональный взгляд на Вселенную. Она, не будучи сама свободна от фантазии и мифа – разве Платон тому не лучший пример? – тем не менее достигает независимости в других моментах. Это происходит, с одной стороны, с постулированием принципов разумной упорядоченности Вселенной, а с другой – с развитием теории познания и логики, размышлений о природе мысли. Это нечто действительно новое по отношению к Древнему Востоку, где Сократовы концепты и Аристотелева логика не нашли бы понимания.
Таким образом, между Востоком и Западом нет никакой революции или пропасти; напротив, есть преемственность и непрерывность развития. Именно благодаря этой непрерывности в какой-то момент на Западе появляются новые элементы: это греческая философия и многочисленные аспекты концепции Вселенной, принадлежащие этой философии или связанные с ней.
К моменту расцвета греческой цивилизации у Ближнего Востока за плечами – тысячи лет истории. Это культурное наследие, где даже научные знания выкристаллизованы в форме освященной веками традиции. У Ближнего Востока не осталось ни сил, ни желания ломать эти застывшие формы. Но греки, принимая результат многовекового культурного развития, не чувствовали себя связанными формой, в которой был заключен этот результат и в которой сами греки, как пришельцы извне, не видели никакого смысла. Они взяли элементы, но отбросили связывающие их узы. Благодаря этому они смогли пойти дальше и создать цивилизацию, в которой древние достижения дополнились новыми материалами и новым духом. Это и есть «чудо, имя которому Греция». Возможно, никто не выразил его проще и точнее, чем кто-то из последователей Платона в диалоге «Эпиномис»: «Все, что эллины перенимали от варваров, они всегда доводили до совершенства».