1
Ранняя история ЦРУ в Соединенных Штатах окутана клубком благостных легенд, намертво затянутых вокруг пламенной заботы о «национальной безопасности». «Своим существованием ЦРУ может считать себя полностью обязанным внезапному нападению на Пирл-Харбор и послевоенному расследованию той роли, которую сыграла разведка (или ее отсутствие) в том, что нашим вооруженным силам не удалось получить соответствующего своевременного предупреждения о готовящемся нападении Японии» [86], – объявила в 1955 году комиссия Г. Гувера, занимавшаяся реорганизацией американского государственного аппарата. Мнение по тамошним меркам сверхавторитетное, комиссией руководил экс-президент США.
Г. Трумэн, в президентство которого и было создано ЦРУ, всецело солидаризировался с этим выводом. Он сообщил в мемуарах, оконченных в 1956 году: «По сей день я часто думаю, что, если бы в то время информация, поступавшая правительству, координировалась, было бы значительно труднее, если бы это вообще оказалось возможным, для японцев преуспеть во внезапном нападении на Пирл-Харбор. Ведь в те дни военным не было известно все, что знали в госдепартаменте, а дипломаты не имели доступа к сведениям армии и флота».
После второй мировой войны положение президента стало совсем плачевным, жаловался Трумэн. «Необходимая ему информация поступала от различных ведомств. Военное министерство имело свое разведывательное управление – Джи-2, у флота своя разведка – управление военно-морской разведки. С одной стороны, госдепартамент получал информацию по дипломатическим каналам, с другой стороны – министерства финансов и сельского хозяйства имели собственные источники информации из различных частей мира о валютных, экономических и продовольственных проблемах. В войну ФБР вело некоторые операции за рубежом, и в довершение всего Управление стратегических служб (УСС), созданное президентом Рузвельтом и отданное под руководство генерала Уильяма Д. Донована, собирало за границей информацию. Разнобой в методах получения информации свидетельствовал, на мой взгляд, о дурной организации» [87].
Трумэн и выправил дело, основав в 1947 году в рамках реорганизованного высшего государственного руководства Центральное разведывательное управление в прямом подчинении Совету национальной безопасности (СНБ). В официальной истории ЦРУ, написанной в 1975 году для нужд сенатской комиссии Ф. Черча, сказано:
«В законе (о создании ЦРУ) функции ЦРУ определялись очень неопределенно… На управление возлагались пять главных функций: 1. Давать рекомендации СНБ по вопросам, касающимся национальной безопасности. 2. Вносить рекомендации в СНБ о координации разведывательной деятельности различных ведомств. 3. Соотносить и оценивать разведывательные данные и обеспечивать должный доклад их. 4. Выполнять «функции, представляющие общий интерес». 5. «Выполнять иные функции и обязанности, касающиеся национальной безопасности, которые СНБ сочтет необходимым указать…» Тень катастрофы в Пирл-Харборе довлела над мышлением политиков, определявших цели централизованной разведки. Они считали, что ликвидируют условия, в которых оказался возможным Пирл-Харбор, – существование раздерганной разведки на военной основе, которая, используя современную терминологию, не могла отличить «сигналов» от «шума», не говоря уже о том, что не была в состоянии дать их оценку вышестоящим инстанциям».
Сказано складно, с точки зрения поверхностной логики сомнений не вызывает. Вашингтон собрался на войну с Советским Союзом и, естественно, озаботился упорядочить разведку. Все правильно. В той же официальной истории ЦРУ подчеркивается:
«Генезис Центрального разведывательного управления в мирное время восходит к Управлению стратегических служб (УСС) периода второй мировой войны. В результате напористости и целеустремленной решимости организатора и первого начальника УСС Уильяма Д. Донована эта организация стала первым независимым американским разведывательным ведомством, создав в организационном отношении прецедент для ЦРУ. Функции, структура и особые навыки ЦРУ были в значительной мере почерпнуты у УСС» [88]. Тоже правильно. Но только вот какой вопрос: если УСС и форма для отливки слепка – ЦРУ, то зачем потребовалось разбить эту форму за два года до основания ЦРУ, точнее, 20 сентября 1945 года, когда УСС было ликвидировано приказом Трумэна? Зачем президент собственными руками создал трудности, для преодоления которых, по его словам, и пришлось учредить ЦРУ? Что, в этом отношении он был слеп в 1945 году и прозрел в 1947 году?
Недоуменных вопросов бездна, и для ответа на них уместно обревизовать сжатым образом наследие, оставленное УСС в поучение и как руководство к действию для послевоенных американских спецслужб.
2
Что бы ни утверждали ревнители чистоты американской «демократии», Соединенные Штаты к началу второй мировой войны были в избытке укомплектованы самыми различными службами шпионажа и контршпионажа. В этой сфере Вашингтон всегда предпочитая перебрать, не считаясь с неизбежными организационными издержками и материальными затратами. Они знали свое место и неплохо обслуживали текущие нужды государства. Так, вероятно, Соединенные Штаты и прошли бы через огненную грозу второй мировой войны, если бы руль государственного корабля держал человек меньшего калибра и с меньшей склонностью к тайной политике, чем Франклин Д. Рузвельт, нашедший себе понятливого партнера по делам потаенным – Уинстона С. Черчилля. Хотя по разным причинам (Черчилль – ввиду ограниченности ресурсов Англии, а Рузвельт – ввиду решимости с наименьшими потерями для США ввести мир в «Американский век»), оба положили гранитной основой своей политики стремление добиться победы над державами «оси» минимальной ценой для своих стран. К победе этой они стремились прийти во всеоружии, не растратив людских и материальных ресурсов в ходе вооруженной борьбы, с тем, чтобы продиктовать обескровленному миру свою волю. Наученные российским Октябрем 1917 года, Рузвельт и Черчилль понимали, что повторение кровопролития первой мировой войны для США и Англии – а развитие военной техники к 1939 году оставило бы далеко позади его масштабы – может оказаться роковым, привести к коренным социальным сдвигам. В конечном итоге и эту войну породил тот же строй – капитализм.
Путеводная звезда самой разнообразной тайной деятельности в рамках большой стратегии этих стран – добиться ослабления и уничтожения держав «оси» прежде всего руками других. Теоретически, как добиться этого, секрета для Вашингтона и Лондона не составляло – действовать традиционными методами политики «баланса сил»: двое дерутся, третий радуется. Но вот методы! Тут много труднее…
С началом второй мировой войны Черчилль в воевавшей Англии и Рузвельт в невоевавших Соединенных Штатах стали изыскивать средства к достижению этой цели. За быстро растущей военной мощью англоязычных держав и в ее непроницаемой тени куда стремительнее развертывался потенциал для тайных операций. Многие самые секретные шифры держав «оси» оказались раскрыты криптографами западных союзников. Дешифрованные документы из германских источников докладывались Белому дому и Даунингстрит, 10, под кодовым названием «Ультра». Была поставлена эффективная служба дезинформации на самом высшем уровне, дабы подтолкнуть противника на желательные действия или воспретить проведение им опасных для Англии и США планов. Причем сделать так, чтобы врага ставить на гибельный для него путь, одновременно внушая, что он-де соответствует его лучшим интересам!
Английская разведка Интеллидженс сервис делилась своим необъятным опытом политических интриг и ставила на ноги соответствующие подразделения американских спецслужб. Подразделения такого рода постепенно создал и возглавил друг Рузвельта генерал Донован, до войны процветавший юрист с Уолл-стрита. Коль скоро сильнейшей державой Старого Света, противостоявшей агрессорам, был Советский Союз, то наша страна оказалась в фокусе внимания Вашингтона и Лондона, стремившихся, не спрашивая хозяев, распорядиться нашей мощью в своих интересах. Расчеты эти, в конечном счете, строили на песке, но от этого отнюдь не убывало рвение, скажем, Донована, отвечавшее его кличке «дикий Билл».
Начало Великой Отечественной войны Советского Союза оборвало подготовительную работу. Нужно было торопиться анализировать противоборство Советского Союза с европейскими державами «оси», с тем чтобы Вашингтон мог прийти к своевременным выводам и спланировать собственную политику. В компетентном исследовании вопроса подчеркивается: «Нападение на Россию сделало для него (Рузвельта) политически возможным назначить Билла Донована своим координатором информации» [89], о чем было объявлено исполнительным приказом президента 11 июля 1941 года. Первоначально было избрано самое туманное название «координатор» (термин УСС появился 13 июня 1942 года), чтобы как сбить с толку врагов, так и обезоружить многочисленное ревнивое разведывательное сообщество, разгневанное и недоумевавшее по поводу появления соперника, а недовольными оказались 8 ведомств: ФБР, Джи-2, военно-морская разведка, разведка госдепартамента, таможенная служба министерства торговли, секретная служба министерства финансов, иммиграционная служба министерства труда, федеральная комиссия связи, занимавшаяся и радиоперехватами.
Они не могли взять в толк, что УСС, формально подчиненное комитету начальников штабов, а в действительности президенту, – орган стратегической разведки, подрывной работы и «черной» пропаганды, а все перечисленные ведомства оставались на своем прежнем положении, если угодно, тактической разведки, каждое только в своей сфере. Самое важное, добытое ими подлежало анализу УСС. Негодованию многотысячной армии военных разведчиков не было пределов, они почитали кощунством, что военных вопросов касаются руки каких-то штатских профессоров!
Но власть есть власть, и с ней нельзя не считаться, исполнительный приказ президента возложил на ведомство Донована «сбор и анализ всей информации и данных, которые могут иметь отношение к национальной безопасности». Р. Клин, начинавший в УСС и дослужившийся до заместителя директора ЦРУ, через три с половиной десятилетия отметил в книге «Тайны, шпионы и ученые» (1976 г.):
«Положение, гласящее «сбор и анализ всех данных», многозначительно и, разумеется, отражает дух той разведки «из всех источников», который вдохновлял Донована, Аллена Даллеса, УСС и ЦРУ… В приказе был также изобретен термин «национальная безопасность», который жив и по сей день и является удобным оправданием значительной части разведывательной деятельности и равным образом служит туманным оправданием почти всего, чего желает президент» [90].
Точнее, то, чего желает правящая элита в США. Создание УСС было важным этапом организационного оформления того, что называют «невидимым правительством», или «истеблишментом», в этой стране. В стенах руководящих органов УСС собралось немало представителей подлинных хозяев страны – богачей и сверхбогачей. Собрались, конечно, не для того, чтобы просто копить «информацию», а чтобы на основании оценок ее специалистами (в первую голову первоклассной профессуры, взятой в УСС) действовать – обеспечивать свои классовые интересы методами тайной войны. Патриции взялись служить себе. Обозревая генезис УСС, публицист Г. Уиллс подчеркнул, что генеалогическое древо ведомства в определенной степени восходило к английской Интеллидженс сервис:
«Генерал Донован ставил новую организацию по образцу английских специальных служб… Тайны, как добиваться единомыслия в рамках тайного отборного корпуса, переходили от угасавшего к молодому империализму. Первые подразделения УСС проходили подготовку в Канаде… УСС было собранием «высокорожденных». Здесь во время войны профессора вновь встретились со своими прежними самыми способными (и самыми богатыми) студентами. В УСС служили П. Меллон и его зять Д. Брюс вместе с сыновьями Дж. Моргана, отпрыском Дюпонов и Д. Диллоном. Чины получались легко (каждый из четырех сотрудников УСС был офицером), а военную дисциплину подчеркнуто игнорировали… Общий знаменатель для них – успешное продвижение. Впоследствии из УСС вышли, по крайней мере, двадцать послов» [91].
В УСС потянулись некоторые русские эмигранты – внук Л. Н. Толстого Илья, князь С. Оболенский и другие. На связи УСС с правительством был старший сын Ф. Рузвельта Джеймс. В ведомстве трудилось немало юристов, обслуживавших крупнейшие корпорации. Когда известный в те времена публицист Д. Пирсон сообщил, что УСС «состоит из банкиров с Уолл-стрита», Донован принял это как должное и не протестовал.
Возникновение УСС было, помимо прочего, показателем коренной ломки ведения государственных дел на высшем уровне в США. За фасадом «демократии» в эти годы оформляется структура подлинной власти. Все это было вызвано к жизни чрезвычайными обстоятельствами второй мировой войны, в которой теперь принимал участие Советский Союз. Американские патриции не могли не понимать, что участие социалистического государства в вооруженной борьбе против держав «оси» неизбежно приведет к усилению демократии во всем мире. Учреждение УСС ярко свидетельствовало об их озабоченности будущим.
Очень проницательный американский историк А. Вульф попытался в общих чертах обрисовать подоплеку и цели тогдашних забот Вашингтона о проведении политики тайными методами (разумеется, не только через УСС):
«Создавшаяся атмосфера способствовала возникновению ощущения перманентного кризиса, который превратил представления о свободе речи и самоопределении в устаревшие. Они стали «роскошью», по выражению сенатора Фулбрайта, пусть неудачному, но совершенно правильному. Поставив теории Льва Троцкого с ног на голову, новые государственные деятели вели дело в будущем к перманентной контрреволюции, многие из них, в сущности, копировали теории Троцкого, не понимая этого. Наилучший способ использовать преимущества войны заключается в том, чтобы всегда иметь войну, особенно если окажется возможным сделать это с минимальным участием в военных действиях.
Идеология перманентного кризиса стала ключевым элементом в изменении ценностей патрициев вместе с изменениями общих настроений. Большинство историков согласны, что важнейшей датой трансформации было 19 июня 1940 года, когда Рузвельт назначил двух патрициев-республиканцев в свой кабинет. Один из них, Генри Л. Стимсон, ставший военным министром, был человеком старомодных убеждений, но его роль не в том, что он делал сам, а в том, каких людей он подобрал делать это. Через Стимсона такие люди, как Р. Ловетт, X. Банди, Дж. Макклой, стали служить государству. Они проповедовали новую мораль, согласно которой допустимы любые меры в пользу «национальной безопасности», лишь бы они были действенными. Без них двойственное государство не могло бы существовать, ибо их аристократизм служил прикрытием злонамеренной политики, часто имевшей в виду убийства. Их двойственная мораль, по замечанию Р. Барнета, «заключалась в том, что они начисто не придерживались личного морального кодекса, занимаясь государственными делами» [92].
Сказанное имеет прямое отношение к УСС, ибо именно такая «мораль» отличала ведомство, работавшее в тесном контакте с Пентагоном, где трудились названные Вульфом люди. Всех их в УСС и Пентагоне намертво связывали незримые, но очень прочные, пожизненные узы. Пытаясь проследить эти связи, исследователь вступает на очень зыбкую почву, ибо затрагиваются высшие тайны американской правящей элиты. С разумными основаниями можно утверждать: рекрутский набор на высшие государственные посты объявляется много раньше, чем избранные занимают кабинеты в офисах. По одной версии, сообщенной журналом «Эсквайр» в 1977 году, первые шаги к своей карьере избранные делают уже в привилегированных университетах. В Йельском университете, например, выпестовавшем немало будущих деятелей УСС и Пентагона, обратил внимание журнал, «почти полтораста лет существует общество «Черепа и костей», самое влиятельное тайное общество в стране и, возможно, одно из последних… Спросите-ка Аверелла Гарримана, есть ли в подвале некоего здания, похожего на гробницу, саркофаг, где он, молодой Генри Стимсон и молодой Генри Люс лежали в гробу и повествовали четырнадцати другим членам Ложи общества о тайнах своей юношеской жизни… Член общества военный министр при Рузвельте Стимсон, плоть от плоти американского правящего класса, назвал время, проведенное в гробнице, самым важным в его образовании. Никто, однако, из них не расскажет обо всем этом, ибо они связаны клятвой молчать до гроба» [93].
Признание в юношеских грехах и грешках, надо думать, самая невинная часть ритуала членства в этом обществе, именующем себя масонским. От членов требуется полное доверие друг к другу, а для этого нужно быть искренним до конца, преодолев естественное смущение, раскрыть перед ними даже интимные стороны жизни. Но дело много важнее – уже в университетах молодые люди объединяются в рамках, если угодно, ордена единомышленников и верны этому единству всю жизнь. Фигурально выражаясь, «отделы кадров» этих учреждений лишь штемпелюют пригодность кандидатов, уже проверенную в студенческие годы. По этому критерию, вероятно, Стимсон в описанном случае подбирал, скажем, перечисленных лиц, которым вверялись ответственные посты. Свой корпоративный дух они принесли и на государственную службу.
Сам Стимсон на посту военного министра руководил, помимо официально обозначенных и обширных функций, делом первостепенной важности для успеха в тайной войне – в его ведении была служба дешифровки вражеских кодов, в которой были заняты многие тысячи людей. Как так, спросит читатель, искушенный в истории международных отношений между двумя мировыми войнами, ведь Г. Стимсон навсегда вошел в нее как поборник, если угодно, «чистоты» в дипломатии. Не кто другой, как он, будучи государственным секретарем при Г. Гувере в 1929 году, уничтожил пресловутый «черный кабинет», где перехватывалась и дешифровывалась переписка других правительств. Эта хрестоматийная история, повторяющаяся в бесчисленных американских трудах, в изложении специалиста Д. Кана выглядит следующим образом:
«Когда Стимсон узнал о существовании «черного кабинета», он решительно осудил всю затею. Он считал: это низкое занятие – подглядывание в замочную скважину с грязными намерениями, нарушение принципа взаимного доверия, на котором он строил свои личные дела и политику. Так оно и есть, и Стимсон отверг мнение, что патриотизм целей оправдывает эти средства. Он был убежден – США должны быть праведны, как сказал позднее: «Джентльмены не читают переписку друг друга». Посему Стимсон прекратил финансирование «черного кабинета» из средств госдепартамента».
После рассказа об этом бесчисленные благонамеренные авторы повествуют о золотом веке «наивности» в ведении политики Вашингтоном и о других вещах столь же возвышенных, как и малоправдоподобных. На деле же после упражнений Стимсона в высокой принципиальности, дополняет Д. Кан, «стоило Г. Стимсону прекратить финансирование «черного кабинета», как командование армии решило укрепить и расширить работу по расшифровке кодов. Была создана Служба разведки связи» [94].
Вот что произошло в действительности. А со второй половины 1940 года Г. Стимсон по иронии судьбы оказался шефом обширной американской системы радиоперехватов и дешифровки. Вверенные ему подразделения и аналогичные учреждения, находившиеся в ведении флота, передавали добытые материалы Белому дому, а с созданием УСС анализировались и там.
Франклин Д. Рузвельт полагал, что отныне сможет, зная карты противника, в определенной степени направлять его действия. Во многом он преуспел, хотя и потерпел фиаско в самом начале. Тому доказательство – Пирл-Харбор.
3
Итак, шел год 1941-й. Советский Союз сражался с Германией и ее европейскими сателлитами. В Вашингтоне не могли не знать, что агрессоры, в первую очередь Япония, заносят руку и на пока не воевавшую Америку. Знали, помимо прочего, и из перехваченных и дешифрованных данных потенциальных противников. Какие же выводы сделало правительство Ф. Рузвельта? Конечно, поддерживать противников держав фашистской «оси», дравшихся и за национальную безопасность Соединенных Штатов.
Но вот замечание У. Бакли, человека весьма просвещенного в тайных делах. В прошлом работник ЦРУ, мультимиллионер, один из прочнейших идеологических столпов «новых правых», ныне руководитель подрывных радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа». В общем, по критериям американской элиты все при нем, потребное для нынешних правителей США. Этот Бакли как-то сказал, думаю, что обмолвился, сорвалось все-таки с языка, а именно:
«Известное замечание Стимсона 1929 года о том, что джентльмены не вскрывают переписки других лиц, было бы уместно при ином состоянии мира, однако угроза коммунизма делает для нас настоятельно необходимым прежде всего сделать мир безопасным для самих джентльменов» [95].
В той тяжелейшей в истории человечества войне правители США стремились уничтожить своих непосредственных противников – державы «оси», но одновременно подорвать силы доблестного союзника – СССР. По понятным причинам вторую по непосредственной военной значимости, но первостепенную по классовым соображениям задачу пытались решать в основном тайными методами.
Ф. Рузвельт перед лицом нараставшей угрозы милитаристской Японии не видел ничего зазорного в том, чтобы отвратить нападение остервенелых токийских военных лордов на США, соблазнив их походом против СССР. Эту задачу он пытался решить в сложных переговорах с Японией на протяжении почти всего 1941 года. Мне довелось рассказать обо всем комплексе проблем в книге «Загадка Пирл-Харбора», вышедшей двумя изданиями в СССР в шестидесятые годы, переведенной и выпущенной в социалистических странах (в Венгрии, например, она выдержала четыре издания), а также в Японии. Всплеск интереса к Пирл-Харбору в США в 1981 году, то есть в сорокалетнюю годовщину, привел к появлению многих новых книг и рассекречиванию массы американских документов. Из последних видно, что Пирл-Харбор подготовила японская агрессия и промахи Белого дома, где самоуверенно решили, что США во всеоружии секретных служб вольны формировать развитие событий.
В самом деле, по сей день в США дебатируется вопрос о причинах внезапности японского нападения на Пирл-Харбор 7 декабря 1941 года. Рассекреченные в 1981 году в США около полумиллиона страниц документов дают возможность продвинуться в понимании большой стратегии Рузвельта – попытаться отвратить неизбежную японскую агрессию от США. Он затеял очень сложную игру, опираясь на казавшееся ему полным знание намерений врага – ведь в Белом доме читали шифропереписку Токио. С холодной расчетливостью Рузвельт смело вел свою игру, одновременно создавая впечатление, что связан по рукам и ногам внутренней обстановкой в США. В Токио поверили. Рассекреченные среди этих документов японские материалы «ныне просто увлекают, – заметил английский историк Дж. Костелло. – Из них видно, что японцы относили покладистое отношение Рузвельта (в переговорах с ними) за счет возрастающего воздействия кампании изоляционистов».
Вот это представление о неких внутренних силах, будто бы ограничивавших возможности Рузвельта (представление, созданное им самим!), подогрело тех в Токио, кто очертя голову решился на войну против, как им казалось, политически разъединенных Соединенных Штатов. Своей «покладистостью», имевшей в виду растолковать тогдашнему правительству Тодзио, что перед ним открыты иные, многообещающие перспективы, Рузвельт навлек беду на Соединенные Штаты. Ибо военная аксиома – ударить по слабейшему врагу, каким в свете сказанного предстали перед японскими руководителями США по сравнению с Советским Союзом, сорвавшим гитлеровский блицкриг и уверенно отражавшим натиск вермахта.
Не вдаваясь в детали, можно уверенно утверждать – в Токио судили по реальным фактам, а не руководствовались их интерпретациями, которые пытался навязать японским политикам Рузвельт, взявший себе в помощники для этого Черчилля. Уже на основании первого ознакомления с рассекреченными в 1981 году документами Костелло заключает: «Президент и премьер-министр затеяли колоссальную игру, от которой зависели судьбы всего Тихоокеанского бассейна. Преисполнившись уверенности, что разведывательные материалы заблаговременно предостерегут их ото всех враждебных действий, они считали, что сумеют вести Японию на нитке дипломатии. При ретроспективном взгляде это оказалось одним из крупнейших стратегических промахов западных союзников в годы второй мировой войны» [96].
Потом выяснилось, что далеко не все японцы доверяли шифропереписке по радио, не все коды в 1941 году сумели разгадать американские криптографы и т. д. Рузвельт, наверное, сделал надлежащие выводы на будущее из прискорбной истории. В наследие историкам остались бесконечные споры по поводу образа действий президента, которые оживились в 1982 году неожиданным открытием. Оказалось, что в 1940 году Рузвельт записывал беседы в Белом доме. Микрофон был вмонтирован в настольную лампу на столе президента, а довольно громоздкое по тем временам экспериментальное оборудование находилось в подвале Белого дома. Профессор Д. Бутоу опубликовал эти записи, касавшиеся, помимо прочего, политики США в отношении Японии. Последовала небольшая буря в американской печати, припомнили никсоновский Белый дом и Уотергейт, журнал «Тайм» вскользь заметил о вновь открытом, «что это еще одно доказательство: нет героев перед звукозаписывающей аппаратурой» [97].
Так. Только встают новые вопросы, на которых нет ответа. Бутоу настаивает, что «Рузвельт вовсе не преследовал злоумышленные цели в стиле Макиавелли, звукозаписывающая аппаратура никогда не использовалась как ловушка для кого-либо». И вообще, подчеркивает он, она действовала каких-нибудь 11 недель [98]. Близкий в свое время к президенту Никсону У. Сафайр мстительно припомнил в статье в «Нью-Йорк таймс», озаглавленной «Грязные дела Рузвельта»: «Глава ведомства, из которого выросло ЦРУ, генерал У. Донован предостерегал своих сотрудников в 1942 году (об этом рассказал мне один из них), чтобы они были сдержанны во время бесед в кабинете президента, ибо там „все записывалось“ [99]. Значит, «11 недель» – легенда. Но главное в другом. По личным мотивам никсоновец У. Сафайр приоткрыл завесу тайны – УСС, надо думать, было одним из инструментов, при помощи которых Рузвельт вел пресловутую игру, приведшую к Пирл-Харбору. Провалились все – президент и великие умы из УСС – ведомства Донована.
4
К концу войны в УСС работало свыше 30 тысяч человек. Исполинский мозг ведомства, занимавший, вероятно, до половины его туловища, – Главное управление исследований и анализа (РА), возглавил маститый профессор истории Гарвардского университета У. Лангер. Первоначально разместившееся в библиотеке конгресса и никогда не порывавшее с ней, это гигантское подразделение УСС, напомнил К. Форд, биограф Донована, «в конечном итоге стало крупнейшим сосредоточением преподавателей и ученых, когда-либо собранных вместе в государственном учреждении. РА сняло сливки с факультетов общественных наук по всей стране, забрав специалистов всевозможных отраслей знаний. Географы давали сведения о землях и климате за рубежом, психологи изучали радиопередачи держав «оси», доискиваясь скрытого значения, экономисты прорабатывали прессу, устанавливая размеры военного производства, историки разъясняли смысл и причины международных событий. В конце войны в РА работали 1600 ученых в области общественных наук из одного только Вашингтона. Так возник своего рода национальный университет, не имевший равного ни раньше, ни после… В 1964 году М. Банди в книге «Возможности дипломатии» писал: «Для истории науки поучительно, что первый громадный центр комплексных исследований в США был создан не в университете, а УСС в Вашингтоне во время второй мировой войны. В подавляющей степени программы комплексных исследований, введенные в американских университетах после войны, были укомплектованы или руководились людьми, прошедшими через УСС, это замечательное учреждение, состоявшее наполовину из оперативников, а наполовину из ученых. И на сегодня верно, а я верю, что так будет всегда, – между университетами и разведывательными органами правительства США существует высочайшая степень взаимодействия… РА послужило моделью для создания профессором Лангером в 1950 году в ЦРУ управления национальных оценок» [100].
Если взяться перечислять представителей старшего поколения американских ученых в области общественных наук, то есть тех, кто возглавил их после второй мировой войны, то труднее обнаружить не работавших в УСС. Большая часть из них отдала годы службе там. Напомним в дополнение к упоминавшимся именам историков А. Шлезингера, У. Ростоу, Э. Глисона, Ш. Кента, философа Г. Маркузе, экономистов Э. Масона, У. Хитча, Э. Деспрее, синологов Д. Фербанка, М. Вилбура.
Историк А. Шлезингер, вспоминая о своей работе в УСС, с оттенком гордости написал: «Там я встретил старого друга из Гарвардского университета Ф. Хортона, в свое время написавшего отличную биографию Харта Крейна. В тридцатые годы Хортон был куратором зала поэзии в Библиотеке Виденера» [101]. Вердикт Р. Клина, несомненно, справедлив: Донован «поднял разведку с ее скромного статуса в военном мире, в котором она имела небольшой престиж и динамизм, превратив работу там в карьеру для предприимчивых гражданских лиц, обладавших широким кругозором. Традицию поддержало ЦРУ, которое систематически вербует к себе часть самых способных выпускников американских университетов. Они овладевают профессией разведчиков, учась у ветеранов УСС» [102].
Мощным дополнительным стимулом для адептов науки была возможность в стенах УСС быть, конечно внешне, на равной ноге с отпрысками самых богатых и влиятельных в США семей. Ученым в заокеанской республике, несомненно знающим структуру власти, не могло не льстить общение с представителями семей Дюпонов, Райанов, Вандербильтов, Меллонов, Арморов, Брюсов.
Засилье ученых в УСС приятно поражало коллег – работников английских спецслужб, где также были широко представлены ученые. Это обнаруживалось по самым различным поводам. Когда зимой 1943/44 года английские штабы пытались оценить возможный ущерб от предстоящего обстрела Британских островов самолетами-снарядами, начальник английской научной разведки Р. Джонс получил приказ – принять американского инспектора. «Я был раздражен, – припоминал Джонс, – я знал, что мы работаем точно и не требуется никакой проверки со стороны, тем более что это влекло за собой раскрытие наших методов разведки». Приказ подтвердили, и вот «где-то в январе 1944 года прибыла американская инспекция, к нам пришел спокойный крупный мужчина, представившийся профессором прикладной математики Принстонского университета X. Робертсоном. Он умолчал о том, что мы узнали впоследствии, – Робертсон был одним из ведущих мировых авторитетов в области теории относительности и входил в самую вершину руководства РА УСС в Вашингтоне. С таким человеком нам нетрудно было обсуждать все» [103].
Интеллектуалы и даже жрецы чистой науки, оказавшись среди профессиональных разведчиков и дельцов, приобретали неожиданные качества. Во всяком случае, они на диво не боялись крови и с величайшим увлечением погрузились в кровожадные предприятия. К временам УСС восходят в США опыты над людьми и попытки разработать методы контроля над их поведением, различные средства для увеличения эффективности допросов и многое другое в том же роде. Давняя практика американских спецслужб ликвидировать опасных противников без следствия и суда была «научно» обоснована, а применительно к задачам ведения войны от нее ожидали великих результатов.
Некий неназванный профессор отчеканил положение: против держав «оси» необходимо «бороться террором против террора… Мы должны стать чудовищами, чтобы уничтожить чудовище». Новатор, описанный как «бормотавший под нос профессор», ввел в разведку прием, ставший практикой работы РА УСС. «То было прекрасное оружие при должном применении. Собирались все мельчайшие подробности о том или ином человеке, и вот вы могли представить его, как будто он был перед глазами». Первой жертвой новой техники стал Гейдрих [104]. Был составлен «психологический портрет», из которого явствовало, что нацистский палач весьма опасен. УСС и британские спецслужбы нашли чешских патриотов, которые убили Гейдриха и погибли в последовавшей немецкой облаве, а жители деревни Лидице пополнили многомиллионный мартиролог замученных фашистами.
Ближайший коллега Донована руководитель английской разведки У. Стефенсон много лет спустя после войны объяснял мотивы УСС и британских спецслужб в этом деле: «Нужно было морально подготовить население внутри «Крепости Европы», наши партизанские действия должно было поддержать большинство населения. Был единственный путь обеспечить народную поддержку тайных армий – устроить побольше драматических актов сопротивления и контртерроризма» [105]. Это отлично вписывалось в американо-английскую стратегию воевать чужими руками, но ведь, за исключением убийства Гейдриха, не слышали о других крупных «драматических актах», что, вероятно, неплохой критерий возможностей УСС. Не интриги спецслужб США и Англии, а беззаветная борьба советского народа пробудила и организовала европейские силы Сопротивления. Вооруженный до зубов фашизм могла сокрушить и сокрушила только превосходящая военная мощь – Красная Армия.
Бушевала гигантская война, а ученые-невидимки в УСС с патетической склонностью решать мировые проблемы предлагали руководству богатейший ассортимент планов, рожденных нетерпеливым воображением неофитов разведки. Уолтер Лангер, психоаналитик по профессии, приведенный в УСС маститым братом Уильямом Лангером, взялся выполнить поручение Донована – составить «психологический портрет» Гитлера, что, закатил глаза шеф УСС, будет иметь величайшее значение для судеб войны. Рассекреченное и изданное в начале семидесятых годов под заголовком «Внутренний мир Адольфа Гитлера», исследование это скорее рисует «психологический портрет» руководства УСС, а следовательно, и ЦРУ. Написанного на 200 страницах о Гитлере достаточно, чтобы заставить даже современных психоисториков воскликнуть: «Довольно!» То внушительный коллективный экскурс в сферу фрейдизма.
Исследование, законченное осенью 1943 года, было написано на основании уже тогда объемистой литературы о Гитлере, опроса лиц, знавших его лично и оказавшихся по тем или иным причинам доступными УСС. Извлеченное из печатных публикаций и устных сообщений сравнили со скорбными листами душевнобольных и сделали вывод: «Гитлер, вероятно, психопат на грани шизофрении. Это не означает, что он безумен в общепринятом смысле, а неврастеник без надлежащих сдерживающих импульсов. Плюс страдающий раздвоением личности, в общем, тип, известный как «доктор Джекил и мистер Хайд».
Поставив диагноз душевного состояния фюрера, психоаналитики от УСС поднялись на высоты обобщений, заключив: «Ведущие войну против Германии… должны осознать, безумие фюрера стало безумием наций, если не большей части (Европейского) континента. Речь идет не о действиях индивидуума, а о взаимоотношении между фюрером и народом, безумие одного стимулирует безумие других, и наоборот. Не только безумец Гитлер создал германское безумие, но германское безумие создало Гитлера… С научной точки зрения мы должны рассматривать фюрера, Гитлера, не как воплощение дьявола с его отвратительными делами и философией, а как выражение умонастроений миллионов людей не только в Германии, но, пусть в меньшей степени, во всех цивилизованных странах. Устранение Гитлера только первый необходимый шаг, а не лечение… Мы должны обнаружить и исправить основные факты, которые вызвали этот нежелательный феномен. Мы должны вскрыть психологические истоки, питающие этот разрушительный склад ума, с тем чтобы направить их в должные каналы, что позволит дальнейшее развитие нашей цивилизации». От общего к конкретному – личности фюрера, и тут широко распахнулись двери творческой лаборатории УСС. за которыми оказался порядком изношенный инструментарий Фрейда.
В кучу было свалено все – мессианские наклонности Гитлера и слезы над мертвой канарейкой, механизм воздействия на толпу и народ вообще. Отсюда парализующая эффективность, по мнению экспертов УСС, речей фюрера. И, конечно, весьма документированная история его личной жизни от первоначальных наблюдений за родителями трехлетнего Адольфа! Отвергнув расхожие представления о гомосексуалистских наклонностях фюрера, психоаналитики со смаком описали в мельчайших подробностях, как Гитлер валялся под ногами женщин, умолял бить его… Клинический случай классического мазохизма, потрясавший не осведомленных в патологии партнерш настолько, что две из них покончили с собой, а пресловутой Еве Браун согласие на экстравагантные просьбы фюрера далось с трудом, через две попытки к самоубийству. Впрочем, привыкла, надо думать, и автоматически вогнала ему в бункере под имперской канцелярией в апреле 1945 года пулю из «вальтера» 6,35 в висок. Выполнила последнее пожелание фюрера.
Боги мои, боги! Зачем все это и к чему хвалебное и гадостное послесловие к отчету Д. Байта, писанное в начале семидесятых годов с подтверждением на основе послевоенных разысканий? И зачем заставлять читателя карабкаться по генеалогическому древу Гитлера, чтобы убедиться – его дед был евреем. Какое отношение это имело к жесточайшей войне и чем помогло выяснение этих обстоятельств Вашингтону? Как объяснил руководитель исследования У. Лангер во введении к своему опусу в 1972 году, «если бы такой анализ Гитлера был проведен на несколько лет раньше, в меньшей спешке и с большими возможностями получить информацию от очевидцев, тогда не было бы Мюнхена… президента Нго Дин Дьема и глубокого вовлечения США во Вьетнам. Исследования такого рода не могут разрешить международные проблемы. Ожидать от них этого слишком. Но они, однако, могут помочь избежать ряда серьезных просчетов, которые мы, вероятно, сделали из-за незнания ряда психологических факторов и характера лидеров, с которыми мы имели дело».
По Лангеру – блистающее беспристрастностью исследование. В части странных повадок Гитлера весьма возможно, но в целом анализ Гитлера убеждает: в УСС дисциплина была поставлена на славу, и давали «наверх», в Белый дом, только то, что могло польстить самолюбию получателя.
В самом деле, в исследовании сказано: «Есть все доказательства того, что единственный человек в мире, кто может бросить вызов Гитлеру в роли лидера, – Рузвельт. Все информаторы согласны: «Гитлер не боится ни Черчилля, ни Сталина. Он считает, что они схожи с ним, он понимает их психологию и может возобладать над ними. Для него загадка Рузвельт. Как можно возглавлять 130-миллионный народ и вести его без ругани и злоупотреблений, остается для него тайной. Он не может взять в толк: лидер и в то же время джентльмен. В результате он втайне восхищается Рузвельтом независимо от того, что публично говорит о нем. Вероятно, он в той же степени боится его, как не может предвидеть его действий» [106].
Коль скоро Лангер с ученейшими коллегами списали со счетов публичные высказывания фюрера об американском президенте, а обратились к тому, что фюрер думал о нем «втайне», то «Застольные беседы Гитлера», изданные в 1953 году, – стенографические записи его изречений в тесном кругу – очень подходящий источник для выяснения именно этих мыслей Гитлера.
Генеральная оценка им Рузвельта – президент «слабоумный». Он внушал своим приближенным: «Оба англосакса стоят друг друга… Черчилль и Рузвельт, что за шуты!… Рузвельт как в политике, так и вообще ведет себя как изворотливый, мелкотравчатый еврей… а Черчилль разнузданный боров, пьяный восемь часов из двадцати четырех». Что касается Сталина, то он, «безусловно, заслуживает уважения» и в «своем роде великолепный деятель» [107]. Риббентроп, в разгар войны ознакомившись с оценкой СССР службой В. Шелленберга, говорил ему: «Я хорошо изучил ваши специальные доклады о России и обдумал положение. Затем я пошел к фюреру и откровенно заявил ему, что наш главный и самый опасный противник – Советский Союз, а Сталин обладает большими способностями как стратег и государственный деятель, чем Черчилль и Рузвельт, вместе взятые. Фюрер разделяет это мнение. Он заметил, что относится с должным уважением только к Сталину» [108].
Современные историографы американских спецслужб наверняка знают все это, но не придают этому решительно никакого значения, они горой стоят за честь мундира и настаивают – описанный анализ УСС Гитлера безупречен. Больше того, от написанного Лангером и К° ведется отсчет аналогичных «исследований», выполненных и выполняемых в ЦРУ. Р. Клин, например, бесхитростно бросает в пользу этой точки зрения не только свой профессиональный вес бывшего высокопоставленного работника ведомства, но и авторитет своей побочной профессии – заметного в США историка (его перу принадлежит один из основных томов 99-томной истории армии США во второй мировой войне – «Командный пункт в Вашингтоне»). Он без колебаний заявил: «У. Лангер руководил созданием в высшей степени точного анализа личности Гитлера, опубликованного в виде книги много лет спустя, который открыл дорогу для проведения аналогичных исследований иностранных руководителей психоаналитиками ЦРУ» [109].
И снова хочется воскликнуть – боги мои, боги! Могли ли помыслить крупные историки – из американцев приходят на ум К. Беккер и Ч. Бирд, – какое применение найдет их методологический принцип релятивизма в руках ученых на чиновничьих постах в спецслужбах. Что очень устраивает их руководителей. Г. Розицкий в 1977 году положительно гордился тем, что ЦРУ «выдает психологические портреты ведущих политических деятелей в традициях опубликованного анализа УСС Гитлера, выполненного профессором У. Лангером» [110]. Уже и «традиции»!
Очень вероятно, что круг лиц, на которые составляются пресловутые «портреты», не ограничивается крупными деятелями. Еще более вероятно, что в ЦРУ сложилась практика заниматься этим в отношении людей, которые сочтены опасными для существующего в США строя, не только иностранцев, но и американцев. Похоже на то, что расследование, предусмотренное законом, заменяется совершенно произвольной процедурой составления анонимными специалистами секретного «психологического портрета», на основании которого наверняка могут быть сделаны выводы в отношении этого лица, опять-таки вне пределов, очерченных законом. Оперативность налицо – вместо многотомного следственного дела тощее досье «психологического портрета», являющееся основанием для внесудебной противозаконной расправы.
Конечно, это дела не такого рода, о которых кричит ЦРУ на каждом перекрестке.
Случилось это уже в 1971-1973 годах. В июне 1971 года «Нью-Йорк Таймс» начала публикацию отрывков из 47-томной секретной истории политики США в отношении Вьетнама. Она была написана в 1967 – 1968 годах по приказу отчаявшегося министра обороны Р. Макнамары, который, видя, что американская агрессия терпит поражение, поручил группе специалистов разобраться в причинах этого. 36 составителей доклада, официально именовавшегося «История принятия американских решений по Вьетнаму», получившего в прессе название «Бумаги Пентагона», «знали, – как сказано во введении к публикации, – что это, разумеется, неполная история» [111]. Но и преданного гласности было достаточно. Собранные документы неопровержимо свидетельствовали о том, что именно США развязали агрессивную войну.
При обмене мнениями в Белом доме министр обороны М. Лэйрд заверил, что более 95 процентов содержания материалов может быть рассекречено, «но нас беспокоил любой процент, пусть 1 процент, не подлежавший огласке», – вспоминал Р. Никсон [112]. Правительство реагировало очень быстро, попыталось запретить дальнейшую публикацию. Безуспешно. Губернатор штата Джорджия Дж. Картер воззвал к некоему сенатору позаботиться о «принятии федерального законодательства, вводящего уголовную ответственность для средств массовой информации» [113] и т. д. и т. п.
Скандал! Однако правительство не имело полной свободы действий, ибо продолжение войны во Вьетнаме уже вызвало глубокие разногласия в самой правящей верхушке. Конечно, публикация «Бумаг Пентагона» ничего не изменила в американской политике в Юго-Восточной Азии. Р. Зигфорд, автор неопубликованной диссертации о войне во Вьетнаме, хранящейся в библиотеке Л. Джонсона, заключил: «После сказанного и сделанного это исследование имело ничтожные результаты, если вообще о них приходится говорить, для войны во Вьетнаме» [114]. Больше того, быстро обнаруженный виновник «утечки» Д. Эллсберг по мимо своей возмущенной совести – он провел 1964 – 1966 годы во Вьетнаме в качестве эксперта Пентагона, улетел туда «ястребом», а прилетел «голубем», – мог предъявить более существенный аттестат человека, связанного с ЦРУ. Что до «Бумаг Пентагона», то подборка, по словам Ф. Праути, «несомненно, преследовала цель – восхвалить высочайшим образом роль ЦРУ как разведывательной организации» [115] – правительство не вняло советам ведомства, и вот вам результат!
Это создало особое положение для Д. Эллсберга. Он совершил, следовательно, поступок, похвальный в глазах могущественных противников Никсона. Эллсберга предали было суду, но обвинение провалилось. Он купался в лучах славы, его имя не сходило с первых страниц газет. Коль скоро Эллсберг оказался в фарватере мощного течения к Уотергейту, он оказался малоуязвимым.
В мае 1973 года выяснилось, что вслед за передачей «Бумаг Пентагона» в печать Эллсберг стал предметом зловещего внимания ЦРУ, получившего указание расправиться с ним. И вовсе не за то, что Эллсберг обратился из «ястреба» в «голубя». Как рассказал публицист В. Ласки в книге «Это началось не с Уотергейта» (1977 г.), Г. Киссинджер, лично хорошо знавший разрекламированного правдолюбца, доложил президенту:
«Эллсберг знает важнейшие военные тайны, такие, как цели ядерного сдерживания». Речь шла о том, что в середине шестидесятых годов Эллсберг работал под руководством министра обороны Роберта Макнамары над выбором объектов, предназначенных для ядерных ударов. Эта тайна из тайн содержалась в секретнейшем документе – Главном интегрированном оперативном плане (СИОП). Киссинджер заявил Никсону, что утечка сведений о СИОПе будет иметь ужасающие последствия для национальной безопасности. СИОП намечал время и способы американского нападения с использованием ядерных бомб, в нем была конкретная информация о всех военных объектах, намеченных в качестве целей за железным и бамбуковым занавесом, включая количество и мощность ядерных боеголовок, предназначенных для каждой цели».
Хотя не было никаких данных, что Эллсберг собирается говорить публично о драгоценном плане СИОП, приказ президента был более чем категоричен: «Мне плевать, как это будет сделано, но сделать все, чтобы прекратить утечку информации. Я не желаю слушать, почему это не может быть исполнено» [116]. По команде приказ поступил на исполнение к ЦРУ, которое провело операцию под кодовым названием «Одесса» – составление «психологического портрета» Эллсберга. Вооруженные специальным оборудованием ЦРУ, взломщики по указанию ведомства проникли в кабинеты домашних врачей супругов Эллсберг, чтобы и там собрать недостающие материалы.
К ноябрю 1971 года ЦРУ сочинило «психологический портрет» Эллсберга. Руководитель операции Г. Лидди напомнил помощникам президента: «Открытая часть программы – судебное преследование (имелись в виду газетчики. – Н. Я.) по соответствующим федеральным законам. Остальные злоумышленники должны быть найдены, и с ними надлежит расправиться не менее сурово, но иными методами» [117]. По стечению бесчисленного количества обстоятельств, а скорее ввиду заинтересованности тех, кто хотел свалить Никсона, операцию «Одесса» предали гласности. Уотергейт начинался!
У. Колби, директор ЦРУ, написал в своих мемуарах:
«В мае 1973 года я прочитал в газетах историю, которая коренным образом потрясла мою жизнь и ЦРУ. Сообщалось, во время суда над Даниэлом Эллсбергом за раскрытие им «Бумаг Пентагона» всплыло, что в кабинет пользовавшего его д-ра Льюиса Д. Фелдинга проник со взломом, использовав инструменты, полученные от ЦРУ, X. Хант. Он искал материалы, которые затем должны быть переданы в ЦРУ и на основании которых ЦРУ предстояло подготовить «психологический портрет» Эллсберга для Белого дома. Я был потрясен и никакие мог понять, почему я ничего не знал об этом, хотя на меня возложили сбор всех материалов в ЦРУ, касавшихся Уотергейта» [118].
Мемуары Колби, конечно, отмечены особенностью жанра – ограниченной достоверностью. Но все же он мог недоумевать, ибо недоумевали и те в Белом доме, кто дал команду провести операцию «Одесса». Там наверняка смутно представляли технику работы ЦРУ, не допускали мысли, что и умудренное опытом ведомство оставляет следы. 17 марта 1973 года состоялся поразительный разговор между президентом Никсоном и его верным помощником Дином:
«Дин: Вот теперь эти оба – Хант и Лидди… Эти типы, должно быть, идиоты, о чем мы узнали, к сожалению, поздно. Они вломились в кабинет врача Эллсберга, обвешанные с ног до головы всей этой снастью ЦРУ – фотоаппаратами и прочим. Потом они вернули аппараты в ЦРУ с непроявленными пленками. ЦРУ до сих пор не понимает, к чему все эти материалы… Президент: Какого черта, боже мой, зачем это?… Дин: Они пытались, что и было частью операции в связи с «Бумагами Пентагона», ну в общем, получить записи психиатра Эллсберга для каких-то целей. Ей-богу, я не приложу ума, зачем… Президент: (непечатная брань)… Дин: Вот и получается – есть материал по поводу Ханта. Есть фото, проявленное в ЦРУ. На них Гордон Лидди стоит, красуясь как кретин у таблички «Вход в кабинет врача», а видно имя врача. И (непонятно) для следователя не составит труда сообразить и спросить – а зачем ломиться в кабинет врача, – обнаружат взлом, и пойдут по цепочке – выяснят, что Лидди занимался этим, займутся им…» [119].
Собеседники совершенно точно предсказали дальнейшее развитие событий. Так и случилось. Взлом кабинета врача занял виднейшее место в том, что называют Уотергейтом. Виновные пошли в тюрьму, что Никсон в воспоминаниях, вышедших в 1978 году, назвал «трагедией», ибо «Даниэл Эллсберг разгуливает на свободе» [120].
Но мы занимаемся не Уотергейтом, а констатируем в связи с ним – в этих условиях было совершенно невозможно принимать оперативные меры по «психологическому портрету» Эллсберга. На этот раз ЦРУ потрудилось впустую.
История эта, помимо прочего, показывает: «наука» ЦРУ, восходящая к УСС, – дело очень тонкое, требующее высокой степени координации между высшей властью и исполнителями. Вероятно, механизм, по крайней мере в этом случае, разладился. Конечно, этого не могли предвидеть те, кто в годы второй мировой войны строил УСС и уверенно планировал продолжение деятельности такого рода на мирное время. Под водительством Донована УСС записало в актив множество новинок, среди которых процедура «психологических портретов» наверняка не из самых выдающихся, во всяком случае по важности.
5
Хотя в центре забот УСС по очень понятным причинам находились державы «оси», там никогда не обходили вниманием союзника – Советский Союз. Это констатируется в американской специальной литературе, разумеется, только в общих чертах и, несомненно, с порядочной дозой дезинформации.
В исследовании Т. Пауэрса, вышедшем в 1979 году и являющемся, в сущности, историей ЦРУ, эскизно прослежены заботы УСС по поводу СССР в годы войны. Сославшись на работу Р. Смита «УСС: тайная история первого централизованного разведывательного ведомства» (1972) и присовокупив собственные разыскания, Пауэрс замечает: «История УСС, которая неразрывно связана с секретной политической историей войны, отмечена столь же ревностной работой против коммунистов, как и заботой о достижении победы над Германией. Некая женщина, работавшая на Аллена Даллеса в Берне, полагает, что фокус его внимания – примерно о чем думают, отходя ко сну и просыпаясь поутру, – стал перемещаться от Германии к России уже во время Сталинграда. В УСС, включая Хелмса, принимали как факт советско-американское соперничество на протяжении всей войны» [121]. To было дело, конечно, не только оперативного состава, но и ученых, работавших в УСС.
В истории советско-американских отношений в годы войны можно найти примеры попыток западных союзников дезориентировать нашу страну. Одна из наиболее памятных – информация, оказавшаяся ложной, о направлении предстоявших немецких ударов весной 1945 года. Обращают на себя внимание усилия США и Англии на самом высшем уровне привлечь внимание СССР к химерическому «Альпийскому редуту» в канун битвы за Берлин. Попытки сговора западных союзников (например, к Берне в 1945 году) слишком хорошо известны и были поводом для острого обмена мнениями между И. В. Сталиным и Ф. Рузвельтом.
Но в целом интриги УСС против нашей страны в годы второй мировой войны не увенчались успехом. СССР выходил победителем. Это удваивало рвение УСС, занявшегося планированием политики США в отношении СССР в послевоенный период. Профессор Дж. Гэддис, просмотревший разрешенную ему часть архивов УСС, заметил в своей книге, вышедшей в 1982 году: «Больше всего и наиболее последовательно УСС в годы войны занималось при анализе советско-американских отношений вопросом о том, в какой мере политика Запада сможет определить поведение Советов. См. доклады РА, № 523: «Политическая ориентация и мораль в СССР», 23 февраля 1943 года; № 959 «СССР и Югославия», 19 июня 1943 года; № 1109 «Основы советской внешней политики», 1 сентября 1943 года; № 2073 «Русские цели в Германии и проблемы трехстороннего сотрудничества», 11 мая 1944 года; № 2284 «Интересы американской безопасности в европейском урегулировании, 29 июня 1944 года; № 2669 «Возможности и намерения СССР в послевоенный период», 5 января 1945 года». Естественно, не раскрывая содержания этих докладов, Дж. Гэддис замечает, что в них исследовался вопрос «увязок», а именно: как соразмерить «морковки» и «дубины» в усилиях Вашингтона «добиться уступок» от СССР [122]. Вашингтонские руководители, решавшие, например, что предоставить СССР по ленд-лизу, в этой связи пытались определить «подлинные» потребности нашей страны, с тем чтобы ничего из отправленного нам не перешло на послевоенный период. Как в отношении врага, так и в отношении союзника – СССР американские и английские спецслужбы объединяли свои усилия, продолжает биограф Донована Форд:
«Оценки РА мощи Советского Союза отличались от выводов англичан, и прилежный исследователь русской истории профессор Героид Т. Робинсон из Колумбийского университета, который впоследствии возглавил Русский институт в этом университете, отправился в Англию в имевшееся там сходное с РА ведомство, размещавшееся в Оксфорде. После недельного обсуждения английские коллеги признали: «У вас лучшие ученые, у вас больше информации, мы согласны с вашими оценками». Профессор Лангер настаивает, что ни одно правительство не имело в своем распоряжении ведомства, хотя бы приближавшегося к РА. «Включая немцев, – добавлял он, – они могли бы учредить такое ведомство, если бы захотели, но не обладали для этого должной компетенцией» [123].
Нет никаких сомнений, что усилия УСС во многом содействовали практически бескровной высадке войск западных союзников в Северной Африке в 1942 году. Несомненно, УСС сыграло определенную роль в организации Движения Сопротивления в европейских странах, оккупированных Германией. Конечно, УСС строго следовало классовому подходу, который препятствовал мобилизации Демократических сил на борьбу с фашизмом. А. Гольдберг, в годы войны возглавлявший подразделения УСС, пытавшиеся внедриться в рабочее движение в европейских странах, в 1946 году бросил упрек: США «из-за невежества и страха» не оказали «демократическим силам Сопротивления в Европе ту помощь, которой они заслуживали… что сузило размах и поддержку УСС наших союзников в подполье». Упрек, заметил в 1978 году бывший сотрудник американских спецслужб У. Пек, «противоречит собственным усилиям Гольдберга, ибо именно он сужал размах и эффективность деятельности УСС, не финансируя в равной степени все группы Сопротивления, особенно коммунистов, а они и составляли большинство движения» [124]. Впрочем, с какой точки зрения смотреть – для руководства УСС то и был успех ведомства, который дал мощный толчок последующей послевоенной карьере А. Гольдберга, превратившегося к исходу семидесятых годов в великого знатока проблемы «прав человека» в американской интерпретации.
Длинная рука УСС и Интеллидженс сервис достигла ряда немецких штабов в преддверии высадки войск США и Англии во Францию в июне 1944 года. В новейшей западной литературе книга Д. Ирвинга «По следу лисицы» – тому один только пример. В ней не ставится под сомнение, что методы психологической войны оказались необычайно результативными для дезорганизации немецкого сопротивления во время вторжения. Успехи союзных войск, твердо вступивших на Европейский континент, должны разделить по крайней мере поровну Д. Эйзенхауэр с УСС и другими спецслужбами. Те, кто содействовал этому с немецкой стороны, генерал Г. Шпейдель и другие, впоследствии были вознаграждены, заняв высокие командные посты в НАТО в пятидесятые годы.
По сей день не совсем ясна роль УСС в организации оппозиции Гитлеру в высших кругах Германии. Этим занимался А. Даллес, и, хотя заговор против Гитлера 20 июля 1944 года провалился, мало похоже, судя по последующему пути А. Даллеса, чтобы в Вашингтоне сочли его банкротом в этой важной операции тайной войны. Побочным результатом этой неудачи был неслыханный успех западных спецслужб: сыграв на подозрительности маньяка Гитлера, они помогли подвести под расправу нацистами самого популярного военачальника рейха фельдмаршала Роммеля. Верный служака рейха, он был отправлен на тот свет нацистами как «заговорщик» против Гитлера, каким он никогда не был!
Наконец, известно: помимо действий на «высшем уровне», УСС направляло на оккупированные территории вооруженные группы, создало, по крайней мере в Западной Европе, густую агентурную сеть. Донован, несомненно, гордился в первую очередь ролью УСС в формировании событий, а только потом как разведывательного органа. Это оказалось возможным только потому, что УСС сумело создать обширную агентуру в самых, если угодно, «чувствительных» ведомствах нацистской Германии.
В сентябре 1982 года были рассекречены показания А. Даллеса перед одним из комитетов конгресса еще в 1947 году. Тогда, похваляясь успехами УСС, он указал: около 10 процентов личного состава гитлеровской разведки – абвера – были настроены против Гитлера и сотрудничали с УСС. Руководитель абвера адмирал В. Канарис и его заместитель находились в прямом контакте с А. Даллесом, возглавлявшим резидентуру УСС в Швейцарии. По словам Даллеса, он «достиг определенных успехов, проникнув в германскую разведывательную службу, МИД Германии и некоторые другие ведомства» [125]. Как известно, Канарис был казнен гитлеровцами по делу о заговоре 20 июля 1944 года. После войны ЦРУ приобрело для его вдовы виллу в Испании и выплачивало ей пенсию из своих фондов.
Когда глубокой осенью 1944 года войска западных союзников, оставив за собой Францию, встали на границу Германии, Донован начал хлопотать о будущем для своего ведомства. По всей вероятности, он счел именно этот момент наиболее удачным, успехи УСС, несомненно облегчившие марш союзным армиям к рейху, должны были быть свежи в памяти высших руководителей США.
18 ноября 1944 года Донован, очевидно, после предварительной устной договоренности подал Рузвельту бумагу, предлагая учредить после войны «центральное разведывательное ведомство» с обязательным подчинением его президенту. Задача ведомства – централизовать и координировать деятельность всех органов разведки, что «требуется для правительства в планировании и выполнении национальной политики и стратегии». Донован приложил к докладной проект директивы президента, в которой на будущее ведомство, помимо указанных целей, возлагалось «проведение подрывных операций за рубежом» (пункт 3, подпункт «е»), и даже с одобрения президента ему «предоставлялись армейский и военно-морской персонал для выполнения своих функций и обязанностей» (пункт 10) [126]. Итак, идеи Донована, определившие в конечном итоге структуру и деятельность ЦРУ, с самого начала предусматривали: на так называемую «разведку» возлагается задача подрыва государственного строя тех государств, на которые укажет правительство.
Не успел Рузвельт обдумать предложения Донована, как в декабре 1944 года разразилось немецкое наступление в Арденнах. Оно было полной неожиданностью, в Вашингтоне стали винить разведку, прошляпившую удар гитлеровцев. Кивали и на УСС, хотя провалилась в первую очередь Джи-2 и т. д. По горячим следам за этим 9 февраля 1945 года «Вашингтон таймс геральд» и «Чикаго трибюн» намекнули в лихих статьях о плане Донована, что президент-де собирается завести «гестапо», а оно «заменит все существующие федеральные полицейские и разведывательные органы, включая в армии Джи-2, военно-морскую разведку, ФБР, Службу внутренних доходов». Утечка информации была беспримерной, но кто осмелился вынести дело на страницы газет? К. Форд в 1970 году сокрушался: «Источник не был обнаружен». Р. Клин в 1976 году предположил: «Э. Гувер… вероятно, сообщил о предложении прессе», но только в 1978 году У. Колби авторитетно заключил: «Гувер передал это (текст докладной Донована Рузвельту) журналисту» [127]. В 1978 году быть смелым на книжных страницах ничего не стоит. Э. Гувер уже несколько лет как ушел в иной мир.
Смерть Рузвельта выбила почву из-под ног Донована. УСС было очень личным учреждением Рузвельта, и он унес в могилу замыслы, связанные с предлагавшейся Донованом «разведкой» на послевоенное время. На Трумэна насели все соперники УСС, стаю вел Гувер. Они указали на очевидное – исход войны решили многомиллионные армии, а где вклад УСС? Ведомство не отвоевало для США ни одной страны, следовательно, претензии его преувеличены. Хорошо, УСС делало многое, но сфера Донована простиралась только от Европы до Бирмы. Генерал Макартур не пустил УСС на Тихий океан и прекрасно обошелся с Джи-2. Взгляните на итог войны на Тихом океане! Латинская Америка всю войну оставалась за ФБР. Что, там хуже боролись с агентурой держав «оси»? А вот свежайший пример: лейтенанта из УСС Джона Бэрча после капитуляции Японии послали в Китай с простейшей миссией: помочь вызволить американских военнопленных из японского лагеря. Ротозей дал застрелить себя китайцам! [128]
Соперники атаковали именно то, чем был силен Донован, – тайные операции УСС. Вероятно, они просто не знали, по каким извилистым дорожкам правительство Ф. Рузвельта шло к тому, что со стороны представлялось только победами американских вооруженных сил. Трумэн? Что Трумэн! Оружие, изготовленное по руке политического тяжеловеса Ф. Рузвельта, – УСС – оказалось неподъемным для человека, который каких-нибудь полгода назад был сенатором. Подтянуть тайные нити, ослабевшие со смертью Рузвельта, да и вообще с концом войны, еще предстояло, а постный Гувер поджимал рядом губы. Трумэн и распустил УСС, точнее, разделил на две части: РА ушло в госдепартамент, а подразделения агентурной разведки и контрразведка – в военное министерство.
Но уже 22 января 1946 года Трумэн учредил Центральную разведывательную группу, восстановившую некоторые функции УСС. Летом 1946 года Трумэн дал понять Гуверу, кто хозяин, – компетенция над Латинской Америкой была отнята у ФБР и передана этой группе. Было сделано то, чего не мог добиться Донован при Рузвельте. Тем временем, сказано в официальной истории ЦРУ, «в марте 1946 года разведки армии, флота и авиации получили приказ совместно с Центральной разведывательной группой в максимально кратчайший срок дать самую квалифицированную разведывательную оценку Советскому Союзу. Широко задуманное исследование начали в атмосфере лихорадочной поспешности… При его выполнении с самого начала выявилось резкое противоречие… Каждое ведомство было заинтересовано в нем только с точки зрения своих интересов… Предполагавшееся значение Центральной разведывательной группы как связующего звена между различными министерствами было сведено до роли заурядного редактора. Доклад был закончен лишь спустя два года, в марте 1948 года» [129].
Закончен тогда, когда ЦРУ уже было создано и приступило к функционированию.
6
Американские историки, особенно так называемые «ревизионисты», на протяжении десятилетий жарко спорили о генезисе «холодной войны». «Ревизионисты» убедительно показали на рубеже шестидесятых и семидесятых годов, что ответственность за «холодную войну» лежит полностью и исключительно на американском империализме. При полном согласии в этом они расходились в деталях – когда именно США начали «холодную войну». Некоторые относили этот момент к апрелю 1945 года, первым дням Г. Трумэна в Белом доме, другие указывали на март 1946 года – речь У. Черчилля в Фултоне и т. д. Спорят по сей день!
«Длительные дебаты по поводу генезиса холодной войны, – замечает Т. Пауэрс, – для ветеранов УСС представляются просто глупостью. По собственному опыту они знают – с самого начала холодная война была продолжением настоящей войны». Подразделения УСС явились в Берлин вместе с американскими оккупационными войсками и «занялись теми же делами в отношении русских (установлением размеров и дислокации воинских частей), органов политического контроля и теми же методами (через агентов), что они делали всего за несколько недель до этого в отношении Германии. Никто еще не называл Россию врагом, но к ней относились именно так» [130].
Американские спецслужбы немедленно подобрали тех, кто служил гитлеровцам на оккупированной территории СССР и успел унести ноги вместе с отступавшим вермахтом. О том, как сначала УСС, а затем ЦРУ пригревали и использовали матерых палачей и убийц, известно очень мало. По сей день это тайна за семью печатями ЦРУ В мае 1982 года бывший сотрудник министерства юстиции США Дж. Лофтус передал в печать сведения: после победы над Германией УСС, а затем ЦРУ тайно обеспечили въезд в США примерно 300 гитлеровских наймитов, бесчинствовавших в Белоруссии.
Иммиграционные законы в США, как известно, достаточно жестки. Великая «демократия» похваляется, что не даст у себя приюта «фашистам», каковыми, вне всяких сомнений, являлись названные Лофтусом подонки. Последовал небольшой скандал. Проверили списки лиц, въезжавших в США в те годы, в том числе по закону 1948 года, дающему право президенту допускать в страну 100 человек по собственному усмотрению в обход иммиграционных властей. Никаких следов об этих 300 из Белоруссии. Оно и понятно, их, сообщила «Вашингтон пост», в США «использовали как шпионов и пропагандистов против Советского Союза в «холодной войне» [131]. А на руках некоторых из них кровь десятков тысяч людей, убитых в Белоруссии во время нацистской оккупации.
За давностью – некоторые из них-де умерли, другие на пенсии – совместными усилиями ЦРУ и заинтересованных ведомств дело замяли. Представитель подрывной радиостанции «Свободная Европа», которому указали, что иные из упоминавшихся лиц все еще подвизаются у него на радио, нагло ответил: «Не берусь выносить суждение по поводу того, что делали эти люди 40 лет назад» [132].
Шпионаж в общепринятом смысле, конечно, был заботой ЦРУ с первых дней его существования, но это была рутинная деятельность, не вызывавшая особых эмоций у сотрудников ведомства. Работа как работа. Подлинный душевный подъем у тех, кто заполнял бесчисленные вакансии в стремительно развертывающемся ведомстве, вызывала официально санкционированная функция ЦРУ – «тайные операции», проще говоря, подрывная работа. Подавляющее большинство сотрудников ЦРУ видели в этом смысл создания ведомства и смысл собственной жизни.
Знаток тайных дел Ф. Праути во всеоружии долголетнего опыта указал:
«ЦРУ использует свою функцию разведки для прикрытия оперативной работы. Больше того, ЦРУ использует собственную разведку как инициатора своих тайных операций. Именно это понравилось в свое время генералу Доновану, когда президент Рузвельт спустил его с цепи во главе УСС, и именно это является движущей силой кадровых работников ЦРУ с тех пор» [133].
То были волнующие дни и годы для ветеранов УСС, вернувшихся к своим занятиям. Пишет Г. Розицкий:
«Весной 1948 года Белый дом считал, что война с Советским Союзом на пороге… В умах работников управления специальных операций ЦРУ на этот счет не было никаких сомнений. Враг – Советский Союз, и «советская цель» – наша миссия. Мы профессионально и эмоционально посвятили себя только этой задаче. Мы рассматривали себя такими же участниками американского крестового похода против Сталина, как против Гитлера. Мы работали днями и ночами без выходных в обстановке нарастающего напряжения. «Холодная война» была «горячей» для наших оперативников, на карте стояла жизнь агентуры. Даже ныне, когда о настроениях того времени можно судить относительно спокойно, трудно определить общую общественную атмосферу, в которой мы начали нашу работу. На ум сразу приходят термины «истерия» и «паранойя». И если основное значение первого – «эмоциональная возбудимость», а второго – «постоянная мания преследования», то они подходят. Однако термины эти несут очень большую смысловую нагрузку, и стоит прибегнуть к более спокойному определению – «образ мышления холодной войны» [134].
Настроения эти генерировались на вершине американской государственной пирамиды, откуда исполнителям, в том числе ЦРУ, спускались надлежащие директивы и инструкции. В официальной истории ЦРУ особо выделяется, что «предложения о начале тайных операций» первоначально исходили не от разведывательного сообщества, и были выдвинуты правительством, которое уже в декабре 1946 года дало указание о ведении «психологической войны» в мирное время.
Первоначально постановили возложить проведение ее государственный департамент, получили на это одобрение Трумэна, но быстро одумались. Государственный секретарь Дж. Маршалл «яростно выступил против, указан, что если такая деятельность госдепартамента будет разоблачена, это поставит его в затруднительное положение и дискредитирует американскую внешнюю политику». Директивой Совета национальной безопасности СНГ 4/А от 14 декабря 1947 года ведение «психологическое войны» было закреплено за ЦРУ. Официальная история ЦРУ продолжает:
«Дипломаты и военные, разумеется, хотели сохранить контроль за тайными операциями «психологической войны», но не хотели нести ответственности за оперативную работу. Министерства боялись разоблачения их связи с проведением этих деликатных операций. ЦРУ предоставляло все преимущества для проведения тайных операций. Больше того, по положению на 1947 год треть сотрудников ЦРУ были выходцами из УСС. Наличие кадров бывшего УСС, имевших опыт в этих делах в военное время, давало возможность ЦРУ быстро планировать и проводить надлежащие действия. Это в сочетании с имевшимся аппаратом обеспечения за рубежом дало возможность ЦРУ немедленно приступить к действиям. Кроме того, ЦРУ располагало неподотчетными фондами для шпионажа, следовательно, не было необходимости обращаться к конгрессу за дополнительными ассигнованиями. Коль скоро министерства не захотели взять на себя риск, связанный с тайными операциями, ЦРУ и явилось подходящим механизмом для проведения их».
Операции «психологической войны» согласно директиве СНБ 4/А определялись примерно следующим образом: «Ведение пропаганды, в том числе с использованием анонимных, фальсифицированных или негласно субсидируемых публикаций; политические действия с привлечением лиц без гражданства, изменников и поддержка политических партий; квазивоенные методы, включая помощь повстанцам и саботаж; экономические действия, связанные с валютными операциями» [135].
ЦРУ по уши окунулось в эту работу, естественно, в первую очередь в более доступной сфере – в капиталистических странах, начав борьбу с прогрессивными силами. Теперь уже хорошо известно, что именно через ЦРУ Соединенные Штаты стремились подорвать в Западной Европе рост авторитета и влияния коммунистических партий, в особенности в Италии и Франции.
Директивы Совета национальной безопасности, например, относительно действий в Италии, опубликованные в США с тех пор, пестрят отточиями после указания на необходимость принятия «всех осуществимых мер». Р. Клин замечает: «Эти три-четыре точки в документах СНБ точно указывают, когда «все осуществимые меры» – не допустить победы коммунистов на апрельских (1948 г.) выборах – переходили в такие тайные действия, в которых дипломаты из американского посольства не могли прямо участвовать». Хорошо, оставим это. Но и в опубликованной части директивы СНБ 1/2, касающейся Италии, значилось: в случае победы коммунистической партии на парламентских выборах «поставлять вооружение и снаряжение в Италию при условии, что оно попадет только в руки антикоммунистических сил и не будет допущено, что им завладеют коммунисты» [136]. ЦРУ провело массированное вмешательство во внутренние дела Италии. И все под флагом борьбы с Советским Союзом!
То были времена «плана Маршалла», оглушительной пропагандистской кампании на Западе, расписывавшей на все лады блага американской «помощи». Усиленно лепился образ «бескорыстной» Америки. Как совместить высокую риторику с наглой подрывной деятельностью, которую Вашингтон, в первую очередь через ЦРУ, развернул буквально по всему миру? «Проколы» начались почти немедленно, то там, то здесь вспыхивало возмущение по поводу бесцеремонных действий американских спецслужб.
В Вашингтоне отчетливо видели опасность последствий разоблачения подрывной работы. Великие умы Совета национальной безопасности озаботились сочинить для ЦРУ 18 июня 1948 года директиву СНБ 10/2 по поводу проведения «специальных операций». Впервые опубликованная в 1978 году, эта директива беспримерна по цинизму. В ней упорядочивалось ведение ЦРУ подрывной работы, для чего учреждалось специальное управление. Дабы руководство ЦРУ точно знало, чего от него ждут, в директиву СНБ 10/2 вписали пункт, дававший исчерпывающее определение указанной деятельности:
«Под термином «тайные операции», употребляющимся в этой директиве, следует иметь в виду все виды деятельности (за исключением оговоренных ниже), которые проводятся или одобряются правительством США против враждебных иностранных государств или групп или в поддержку дружественных иностранных государств или групп. Однако эта деятельность планируется и проводится так, что внешне никак не проявляется ее источник – правительство США, а в случае ее разоблачения правительство США может правдоподобно отрицать до конца всю ответственность за нее.
Эти тайные операции включают: пропаганду; экономическую войну; превентивные прямые действия, включая саботаж, противодействие саботажу, разрушения и эвакуацию; подрывную работу против иностранных государств, включая помощь подпольному движению Сопротивления, партизанам и эмигрантским группам освобождения, – поддержку антикоммунистических групп в странах свободного мира, находящихся под угрозой. В число таких действий не входит вооруженный конфликт с участием регулярных вооруженных сил, шпионаж и контршпионаж, прикрытие и обман в интересах ведения военных операций» [137].
Положения, сформулированные в директиве СНБ 10/2, окончательно определили роль ЦРУ как орудия для подрыва государственного строя других стран, в первую очередь Советского Союза. Эта директива, отмечено в официальной истории ЦРУ, «уполномочивала гигантское увеличение размаха тайных операций против Советского Союза, включая политическую и экономическую войну, квазивоенные операции». Один из инициаторов директивы СНБ 10/2, Дж. Кеннан, давая показания в комиссии Черча в 1975 году, прослеживая меры, принятые в ее исполнение, заметил: «Дело пришло к созданию внутри ЦРУ управления для ведения этой деятельности, в котором занято очень много народу. Развитие пошло не так, как полагал я и мои коллеги в государственном департаменте. Мы-то думали, что этот орган будет действовать только в случае необходимости».
Речи Кеннана в 1975 году носили, мягко говоря, странный характер, та самая «необходимость» подрыва государственного строя СССР в глазах, определяющих работу ЦРУ, введена как постоянная функция. Соответственно и развертывались надлежащие подразделения ЦРУ, объединенные тогда в рамках управления координации политики (ОПК). Аппарат ОПК действительно был громадным, уже к 1952 году его отделения были в 47 странах.
В официальной истории ЦРУ эпически повествуется: «В политических директивах, спускавшихся ОПК, эта Деятельность поощрялась, причем не предусматривалось ее тщательной проверки и контроля. Должностные лица во всем правительстве считали Советский Союз агрессором, и действия ОПК обосновывались на основании этого всеобщего убеждения. В серии директив СНБ, которыми утверждались тайные операции, выдвигались самые широкие Цели, и в самых дерзких выражениях требовалось лицом к лицу встретить советский вызов. После первой директивы в 1948 году директивы 1950 – 1951 годов требовали усиления этих действий, причем их критерии не устанавливались… Два поколения сотрудников ЦРУ выросли при этой системе» [138]. У. Колби подчеркивает: «С созданием ОПК завершилось развертывание ЦРУ… и на протяжении последующих двух десятилетий ведомство существовало почти точно так, как планировал Донован будущее для УСС» [139].
Помимо чисто оперативных задач, директива СНБ 10/2 ввела в обиход официальной американской политики доктрину «правдоподобного отрицания». Решением Совета национальной безопасности ложь отныне становилась инструментом государственной политики, о чем официально доводилось до сведения американских спецслужб как руководящий принцип их работы. Выдвинутая первоначально для обслуживания нужд ЦРУ, доктрина «правдоподобного отрицаниям завела Соединенные Штаты очень далеко. Как заметил Г. Розицкий, «тайные операции при президенте Трумэне редко становились предметом общественного внимания, и для правдоподобного отрицания требовалось немногим больше, чем заявление «никаких комментариев». При президенте Эйзенхауэре тайные операции достигли своего расцвета, пятидесятые годы – десятилетие широких тайных программ. Эйзенхауэр санкционировал операции в Иране, Гватемале и против Кубы, расширил механизм тайной пропаганды, созданной при президенте Трумэне, и бесконечно вмешивался во внутренние дела других стран» [140]. В результате «правдоподобные отрицания» нарастали как снежный ком.
Если так, тогда проясняется генезис широко известного «кризиса доверия», поразившего Соединенные Штаты на рубеже шестидесятых и семидесятых годов. Он при ближайшем рассмотрении оказывается не результатом стечения обстоятельств и дефектов государственных деятелей, а следствием распространения норм работы ЦРУ на официальную политику Вашингтона. Обо всем этом, особенно в связи с Уотергейтом, было сказано в США немало неприятных слов по поводу вашингтонских порядков.
Конечно, после редакторской правки. А вот уже упоминавшаяся неопубликованная диссертация американского исследователя о риторике президентов Джонсона и Никсона касательно войны во Вьетнаме завершается просто и сурово:
«Самый ужасающий побочный продукт нечестности правительства – полное отсутствие раскаяния. Заявление, которое изобличается как ложное, объявляется Белым домом «недействительным», сознательная ложь перед сенатом – «ошибкой». Правительство, считающее себя выше закона во внешних делах, скоро обращается к нацистской тактике в делах внутренних. В результате «Большая ложь» стала составной частью американской системы правления, и обычный гражданин ныне не защищен от преступных посягательств правительства… Одну и ту же риторику использовали, ввергая страну в войну во Вьетнаме и вытаскивая ее из преступной трясины Уотергейта. Пикантная ирония в том, что президент Никсон воскресил риторику, которая в конечном счете развалила великое большинство, шедшее за Джонсоном, а особенно смехотворно: примитивная и серая риторика, бесконечно вращающаяся в том же круге, дает возможность успешно, без конца обманывать большинство народа» [141].
Оттого, что доктрина «правдоподобного отрицания» была безмерно растянута, примитивности и серости в ней не убавилось. По основательной причине: это средство вполне соответствует целям, для которых оно было изобретено и применяется.
7
У. Колби вспоминал о начале своей работы в ЦРУ в первой половине пятидесятых годов:
«На меня была возложена задача создать необходимую тайную организацию в некоторых Скандинавских странах. Центральные подразделения ЦРУ в этих целях направили в Скандинавию американских агентов под видом бизнесменов и других. Согласно нашей практике американские власти, президент США или его посол могли бы выступить с «правдоподобным отрицанием» своей роли, если бы не была доказана связь этих агентов со мною, штатным сотрудником ЦРУ, работавшим в посольстве США. Это означало, что я должен был поддерживать связь с этими агентами столь же тайно, как будто речь шла о настоящих шпионах».
К чему такие предосторожности? Колби был вовлечен в великолепное предприятие: согласно тогдашним американским планам войны против Советского Союза, как мы видели, на первом этапе боевых действий планировалось отступление перед Советскими Вооруженными Силами из Западной Европы. Поскольку война ожидалась в самом ближайшем будущем, «если русские сумеют взять все или некоторые страны Европейского континента, ОПК хотело заранее создать возможности для введения в дело хорошо вооруженного и организованного движения против оккупантов. В отличие от оперативных групп, которые УСС посылало в годы второй мировой войны для помощи маки и другим движениям Сопротивления, на этот раз ОПК не рвалось вооружать и организовывать этих партизан после оккупации, прибегая к таким опасным и малонадежным операциям, как ночные полеты, сброс вооружения и снаряжения, выброс парашютистов по ту сторону фронта. Теперь мы намеревались создать условия для сопротивления до оккупации, больше того, еще до начала боевых действий. Мы были преисполнены решимости немедленно организовать и снабдить Сопротивление, пока располагали временем с минимальным риском. Итак, ОПК выполнило крупную программу создания в тех европейских странах, которые представлялись потенциальными целями советского наступления, того, что на жаргоне разведки называется «оставленные позади гнезда», – тайную инфраструктуру, руководителей, вооружение и снаряжение. Все это предстояло ввести в действие в надлежащее время для проведения саботажа и шпионажа».
По странам Западной Европы зашныряли американские агенты, насаждая в них агентуру с проблематичной задачей когда-то воевать, а пока поступивших на службу спецслужб США. Устраивались тайные склады оружия, устанавливались радиопередатчики, подбирались места для совершения диверсий на коммуникациях, объектах, имеющих важное значение, и пр. Часть агентуры из местного населения, завербованная ЦРУ, проходила специальную подготовку. Вот что пишет Колби о своей работе в Скандинавии:
«Сеть из местных граждан создавалась так, что их правительства ничего не знали об этом. Я не могу уточнять страны, ибо это не только нарушит подписку, данную мною ЦРУ, но и договоренность, достигнутую с ними о сотрудничестве тогда, на которой основывается и любое сотрудничество в будущем… Во всех странах, не смотря на их очень различные политические отношения с США и СССР, предание огласке того, что ЦРУ создало «оставленные позади гнезда» в предвидении советской оккупации, заставило бы соответствующие правительства немедленно положить конец этой программе» [142].
Вне всякого сомнения, эта деятельность ЦРУ была ярко выраженной подрывной работой, провокационной в отношении Советского Союза, и в то же время наглым вмешательством во внутренние дела государств Западной Европы. Нет необходимости обладать большим воображением, чтобы представить себе, какое давление эта «инфраструктура», созданная для большой войны, оказывает на прогрессивные силы в данной стране.
ЦРУ поторопилось создать вооруженное антисоветское подполье в нашей стране. Засылка агентуры в СССР приобретает широкий размах с 1949 года. Сухопутным, морским и воздушным путями бандиты, прошедшие подготовку в различных школах ЦРУ, пытаются проникнуть на территорию нашей страны из Скандинавии, Западной Германии, Греции, Турции, Ирана и Японии. Помимо попыток создания подпольных вооруженных банд, им вменялся в обязанность сбор военной информации. Разгар этой деятельности падает на 1949 – 1954 годы. Частично самолеты, нарушавшие советское воздушное пространство, принадлежали непосредственно ЦРУ, главным же образом – девятой воздушной армии США, дислоцировавшейся в Западной Германии.
Т. Пауэрс повествует о тех днях, когда в Вашингтоне готовились вот-вот пойти походом на СССР:
«В разгар «холодной войны» в 1948 – 1952 годах задачи перед ЦРУ ставили в основном военные. Комитет начальников штабов составлял заявки, некоторые из них были реальны (например, для агентуры в Западном Берлине), а другие нереальны. В один прекрасный день в 1950 году три полковника связи ВВС явились в одно оперативное управление ЦРУ. Они принесли начальнику управления Ф. Линдсею и его заместителю очередную «заявку». Полковники заверили, что она тщательно обдумана. Нужно готовить диверсии на советских аэродромах.
Прекрасно! Что же конкретно хотят ВВС?
Полковники сказали – в день начала войны, назначенной для целей планирования на 1 июля 1952 года, на каждом аэродроме должен быть агент ЦРУ. Сделаем, ответил Линдсей, вероятно, решив, что это будет много легче по сравнению с некоторыми другими задачами, которые ставились перед ним в это время. Да, мы сделаем это. Но заместитель Линдсея не был в этом уверен. Он спросил:
– Сколько всего аэродромов? – Около двух тысяч, – ответили полковники. – Какие это аэродромы? – продолжил заместитель. – Некоторые с твердым покрытием, некоторые без него.
– М-м-да, – промямлил заместитель Линдсея. А про себя подумал: две тысячи аэродромов по всей России и Восточной Европе. Менее чем за два года подготовить и отправить, по крайней мере, две тысячи агентов. И только бог знает сколько с ними послать взрывчатки. Для выведения из строя аэродрома без твердого покрытия нужен массированный налет, и все равно через несколько часов взлетно-посадочные полосы восстановят… Тут заместитель Линдсея спросил, какие же методы предполагается использовать для диверсии» [143].
Полковники пообещали сообщить позднее, и больше в ЦРУ не слышали об этом плане ВВС.
Решение о заброске важнейших агентов иногда принималось на самом высшем уровне. В одном случае, относящемся к президентству Эйзенхауэра, дело выглядело примерно так. Директор ЦРУ А. Даллес явился на дом к брату – государственному секретарю Дж. Ф. Даллесу и оповестил о великих результатах, каковые воспоследуют от очередной тайной операции. Госсекретарь, не сходя с места, соединился по телефону с Эйзенхауэром. Итак: «Босс, как ваши успехи на «Бернинг-три» (площадка для игры в гольф) сегодня?… Ну, шесть лунок лучше, чем ничего… Да, я говорил с Алленом. Он хочет получить у вас одобрение одного дельца. Он думает, что это важно и поднимет мораль ребят Фрэнка (Ф. Визнер, глава ОПК). Знаете, со времен Гватемалы и Кореи мы их не очень загружали. Вы встретитесь с ним завтра? Прекрасно. Как мама (супруга президента)? Хорошо, босс, я скажу Аллену. В 9.30 утра завтра. Спасибо, всего хорошего» [144]. Только и дела. Операция согласована, господа договорились. А несколько дураков, завербованных ЦРУ, отправляются на верную гибель.
Первоначально, имея в виду предстоявшую вскоре войну против СССР, в ЦРУ были преисполнены самых радужных надежд, засылая агентуру в СССР. В какой-то степени эти надежды питались тем, что ЦРУ получило в наследие материалы гитлеровских спецслужб, работавших против Советского Союза. Например, всю технику изготовления советских фальшивых документов. Однако очень скоро первоначальный оптимизм рассеялся. «Теоретические» представления, господствовавшие в ЦРУ, проводившем прямые аналогии с работой УСС, – американская агентура встретит-де в социалистических странах радушный прием в «подполье» – рухнули. Такового не было в помине. За исключением единичных случаев, агенты ЦРУ не находили сообщников. В этом отношении, сухо комментирует Р. Клин, «наследие УСС оказалось в лучшем случае весьма сомнительным, а иногда оборачивалось катастрофой» [145]. Последнее верно – стопроцентная ликвидация забрасываемой американской агентуры, конечно, была катастрофой для ЦРУ.
Руководство ведомства к середине пятидесятых годов погрузилось в размышления весьма тягостного свойства. Розицкий, один из руководителей засылки агентуры в СССР по воздуху, подвел итог:
«При ретроспективном взгляде нетрудно подвести итог ударной программе заброски агентов: результаты не оправдали затрат… Я имел беседу с новым директором ЦРУ (А. Даллесом). Проанализировав результаты со времен первой выброски в 1949 году, он задумчиво прокомментировал: «По крайней мере, мы получаем опыт, необходимый для следующей войны». А эта война для него, как для многих других в Вашингтоне, была близка. Заброска агентов с радиопередатчиками по воздуху практически прекратилась в 1954 году. Дело было не только в том, что потери и затраты были слишком высоки… Незаконные нарушения советского воздушного пространства были сочтены тем, чем они всегда были, – прямой провокацией» [146].
Отчего вдруг в ЦРУ вспомнили о «законности», в данном случае о международном праве? По многим причинам. Какие бы соблазнительные аналогии руководство ЦРУ ни проводило в соответствии с преобладавшей тогда в Вашингтоне теорией о «тоталитарной модели» социализма, печальный, чисто эмпирический опыт – провал американских агентов – указывал на другое: морально-политическое единство советского общества. Их судьбы были куда красноречивей, чем болтовня «советологов», начавших размножаться в то время в США в академической общине. По всей вероятности, не теоретические споры, а практика ЦРУ именно в это время показала, что направление в «советологии», разрабатывавшее «тоталитарную модель» социализма, является тупиковым. Адепты его были вынуждены переквалифицироваться, сочинять иные теории.
Главное, однако, заключалось в том, что в августе 1953 года Советский Союз разработал термоядерное оружие. Причем транспортабельный образец появился у нас раньше, чем в Соединенных Штатах. Это не могло не потрясти американских политиков и стратегов.
С. Сульцбергер, корреспондент «Нью-Йорк таймс», в 1954 году встретился с американским послом в Англии Д. Брюсом. Ветеран УСС Брюс доверял Сульцбергеру, которого хорошо знали в ЦРУ. Брюс обрисовал в беседе с ним заботы американского комитета начальников штабов:
«Концепция Радфорда (председатель комитета. – Н. Я.) состояла в том, что нынешнее относительное превосходство США ускользает, и русские выигрывают с каждым годом, сохраняя свои преимущества в области обычных вооружений и догоняя по новым видам оружия. Следовательно, согласно мнению ряда теоретиков необходима превентивная война» [147].
Одно дело разговоры о войне, планирование ее, но термоядерная война! Р. Никсон записывал обмен мнениями на заседании Национального совета безопасности 25 марта 1954 года:
«Обсуждалась стратегия США в случае большой воины с Советским Союзом. В комитете начальников штабов возникли разногласия по этому поводу. Президент высказался так пылко, как я никогда не слышал его. Он указал, что это прежде всего прерогатива главнокомандующего. Он указал: единственный образ действия для нас – с началом войны добиться победы. Ни при каких обстоятельствах мы не должны сдерживаться в нанесении ударов из-за того, что кто-то считает, что тотальная победа создает-де больше проблем, чем добытая методами ограниченной войны. Он подчеркнул, что перед лицом врага, имеющего такие виды вооружения, не может быть и речи о ведении ограниченной войны. Дело идет о бомбах фантастической разрушительной силы, потери в первый день войны достигнут 7 миллионов, а на другой, возможно 8 миллионов человек».
Лидеры конгресса, прослышавшие о мрачных предсказаниях президента, явились к нему посовещаться, не пора ли ознакомить народ с ужасами термоядерной войны. Эйзенхауэр призвал крепить гражданскую оборону, что потребует времени. Сенатор Е. Милликин заметил:
«Ну, если дела так плохи, нам остается вымазать зады мелом и бежать как антилопы». Все присутствующие рассмеялись, однако смех Эйзенхауэра был невесел. Когда совещание возобновилось, он довольно сухо сказал: «У нас, пожалуй, не будет времени мазать мелом зады, если они начнут сбрасывать бомбы, а мы не будем готовы» [148].
При сложившемся соотношении сил то, что составляло предмет первоочередных забот ЦРУ, – прямые подрывные действия грозили Соединенным Штатам самыми фатальными последствиями. Усилия ОПК, работавшего в предвидении близкой войны, очевидно, вели к превращению ее из возможности в реальность. Генерал-президент Эйзенхауэр достаточно ясно предвидел, что она принесет самим Соединенным Штатам.
Пришлось забить отбой. Не в том смысле, что США отказывались от своего курса в отношении Советского Союза, определенного высшим государственным руководством, а о пересмотре приоритетов.
На служебном жаргоне ЦРУ СССР во всевозрастающей степени определялся как «твердая цель», о которую обломилось оружие, составлявшее в свое время гордость УСС. Руководство ЦРУ никак не могло взять в толк, что методы, примененные ОПК в пятилетие описанной «ударной» программы», – попытка с негодными средствами экстраполировать возможное в отношении режимов, ненавистных народам, на народное государство с нерушимым единством партии и народа. Несостоятельность подрывной работы в те годы определялась не нехваткой материальных ресурсов или дефектами технических средств – было брошено все, – а глубокой порочностью политической концепции, которую поставило во главу угла ЦРУ, взявшись за подрыв советского общественного и государственного строя.
Коль скоро методы из арсенала УСС оказались негодными, руководители ЦРУ с душевным отчаянием отложили их в сторону. Разумеется, не окончательно и не навсегда, вплоть до наших дней, да и в будущем их рецидивы есть и будут. Задача, как рассудили в ЦРУ, состоит в том, чтобы размягчить ту самую «твердую цель» – Советский Союз, взявшись за дело изнутри. Это, собственно, видно из уже разобранных выше директив Совета национальной безопасности. Перестройка оказалась длительной и мучительной. Ее удобно рассмотреть на взаимоотношениях ЦРУ с Народно-трудовым союзом (НТС), для чего совершенно обязательно нужно проследить генезис и очертить общие контуры этой организации.
8
Скажи, кто твои друзья, я скажу, кто ты. НТС, как лакмусовая бумажка, проясняет самые неприглядные стороны деятельности ЦРУ, хотя эта организация насчитывала к моменту возникновения ЦРУ почти два десятилетия своего существования.
В истории случалось не раз: когда силы новые и могучие побеждали, жизнь для служителей пропащему делу останавливалась на том рубеже, где они потерпели поражение. Они продолжали влачить физическое существование, но годы шли фантомами, а реальную ценность имели только воспоминания. Живя в прошлом и только прошлым, они никак не могли понять, как же все это случилось, и не раз в горестных размышлениях перевоевывали проигранные сражения.
В таком положении оказалась белая эмиграция после Великого Октября и разгрома в гражданской войне в России. Зализывая раны, эмигранты по понятной человеческой слабости были склонны представлять свои прошлые деяния в величественном и очень героическом плане. Родилась легенда о «белом деле», ослепительно чистом, почти стерильном. Эмиграция жила в призрачном мире неосуществленных замыслов. То, что в России победил народ, объяснялось сатанинским наваждением. Достаточно крепко верить, поминать павших, и дьявольские чары рассыплются. А рядом подрастало молодое поколение – дети эмигрантов. Воители проигранного дела видели в них своих продолжателей.
Отцы сумели воспитать в части эмигрантской молодежи лютую ненависть к родине. Отравленные ядом антисоветизма сыновья нашли, что у «белого движения» была нехватка решительности.
Юные фанатики сочли, что отцы промотали не только Россию, но и приличные состояния, обеспечившие бы им безбедную жизнь. В бой за утраченное! Прозаические и глубоко понятные цели – эмигрантские карманы пусты. К тому же дело-то было определенно святое. Не кто иной, как митрополит Антоний, в двадцатые годы утверждал: «Властью, данной мне от бога, благословляю всякое оружие, против красной сатанинской власти подымаемое, и отпускаю грехи всем, кто в рядах повстанческих дружин или одиноким народным мстителем за русское Христово дело. Прежде всего благословляю всякое оружие и работу «Всенародного братства русской правды», которое уже немало лет словом и делом ведет борьбу против красного сатаны во имя бога и России. Милость господня да почиет над каждым, кто вступил в братские ряды либо придет на помощь братству».
В первые годы эмиграции ненавистники Страны Советов объединялись в Российском общевоинском союзе (РОВС). Они продолжали вооруженную борьбу против Советской власти в бандах, переходивших через советский кордон, засылали к нам террористов и диверсантов. Но безуспешно. Примерно по тем же причинам, по каким в 1949 – 1954 годах потерпело поражение ОПК ЦРУ, сунувшееся было по тропам, истоптанным десятилетия назад бандами РОВСа. Выступая в октябре 1977 года на ежегодной конференции НТС во Франкфурте-на-Майне, некий Чикарлеев напомнил: «РОВС вел борьбу своими методами, но в какой-то момент эти методы, может быть, не соответствовали условиям. И когда под ударами врагов РОВС стал терять силу, появились «нацмальчики» (их тогда так окрестили за молодость и национальную направленность), эти вот наши старшие товарищи из НТС». Надо думать, последние вспомнили – речь шла о начале тридцатых годов.
Тогда в Югославии скопилась масса эмигрантов. Полицейский режим в стране, дремавший под жарким балканским солнцем, был беспечно благодушен к правым, и борцы с коммунизмом без труда оформили свою организацию. На белградских пляжах, на, тайных сходках в убогих квартирах молодые люди, не нюхавшие пороха на полях гражданской войны в России, быстро решили, что им под силу свалить Советскую власть.
На балаганных съездах в 1932 и 1934 годах был оформлен НТСНП (Национально-трудовой союз нового поколения), впоследствии переименованный в НТС (Народно-трудовой союз российских солидаристов). Основатели организации тогда постановили: лица старше 1895 года рождения не допускаются.
В теоретические программные тонкости пока особо не вникали. Сурово решили: основной метод борьбы – террор. Штаб-квартиру на Ранковой улице в Белграде обозвали «Ранка-Пуста» аналогично «Янка-Пуста» – так называлось гнездо террористов, убивших в 1934 году в Марселе короля Югославии Александра и министра иностранных дел Франции Барту. И дело завертелось. Началось составление самых сумасбродных прожектов, которые на бумаге выводили молодых антисоветчиков к желанной цели – уничтожению народной власти в нашей стране. Но за словами последовали и дела.
Единственный оставшийся ныне в живых от тогдашне-то исполнительного бюро организации В. Д. Поремский в конце 1974 года с легко различимой тоской о минувшем вспоминал о временах до второй мировой войны: «Больше же всего нас возмущали политические споры, которые сводились к поиску виновных в катастрофе, причем каждый сваливал вину на другого: монархисты на кадетов, кадеты на социалистов и т. д. Мы резко отгородились от всей этой эмигрантской толчеи… Уже к концу тридцатых годов мы стали посылать в Россию наших лазутчиков. Они отправлялись туда не с туристскими визами: они шли через строго охраняемую границу, ползли под проволокой, бежали ночью по вспаханной полосе, посыпая свои следы перцем, чтобы избежать погони сторожевых собак. Шли вооруженные. Некоторые из них погибли от пуль погранохраны, другие были захвачены и расстреляны. Немногие смогли вернуться обратно через ту же границу».
Подпольщиков и террористов из энтээсовцев не получилось. Как дело доходило до практических действий, нервишки сразу подводили, явственно обозначалась дрожь в коленках. Но ненависти к советскому строю не убывало. Правда, методы их борьбы зачастую рождались бессилием. На этот счет есть авторитетное свидетельство председателя НТСНП в 1930 – 1940 годах Дивнича.
Отдав организации более тридцати лет, в сущности всю сознательную жизнь, Дивнич увидел свет незадолго до смерти и написал впечатляющую книгу-покаяние. Оглядываясь назад – зарубежье, связи с гитлеровцами в годы войны, работа на западные спецслужбы после нее, – Дивнич писал: «Много лет я пылал злобой ко всему советскому… Все, что мне удалось узнать положительного советской системе, я, точно глухарь на току, пропускал мимо ушей. Мой мозг был приспособлен изыскивать во всем только теневые стороны советской жизни. Смешно вспомнить, до чего я был одержим ненавистью. Я взял себе за правило и прививал его своим единомышленникам: вставая утром, планировать, что я сделаю вредного для Советской власти, а вечером подводить итоги, чтобы «недаром» прожить день. Когда день ничего не приносил, я рекомендовал хоть плюнуть на портрет в газете кого-либо из руководителей… грозил худосочным кулачонком, пугал комариным писком и показывал фигу из кармана несущемуся вскачь не Медному всаднику, вздыбившему покой московской Руси, а стихии, зажегшей освободительный огонь в миллиардах душ. Точно слепой, бродил я в потемках, не подозревая, что сам гасил себе свет».
Еще в тридцатые годы НТС завязал связи со многими разведками – от польской до японской. Зоологический антисоветизм обеспечивал энтээсовцам великолепные верительные грамоты в дверях иностранных разведок. Но уже тогда профессионалы темных дел сообразили: между претензиями и возможностями НТС дистанция громадного размера. Разглагольствования энтээсовцев о том, что у них бездна сторонников в СССР, при ближайшем рассмотрении оказывались липой. Так они мыкались до начала сороковых годов. Звездный час «нацмальчиков» настал 22 июня 1941 года. Фашистская Германия напала на Советский Союз.
О том, что они делали в ту тяжкую для Советской страны годину, безудержно болтливые в других случаях энтээсовцы в наше время предпочитают помалкивать. Но концов не скрыть. В октябре 1974 года разразился очередной скандал на очередном шабаше НТС. 20 октября во Франкфурте собрались на расширенное заседание издательства «Посев» активисты НТС. Они учтиво поздравляли друг друга с тем, что являются врагами коммунизма и любят западные спецслужбы. Тут слово взял некий В. И. Файнберг, приехавший из Израиля. Он горячо поблагодарил НТС за прекрасные намерения и от всего сердца пожелал, чтобы эти намерения претворились в жизнь, НТС необходимо как-то реабилитировать свое поведение в годы прошедшей войны.
В каких точно выражениях оформил свои светлые мысли Файнберг, неизвестно, но даже в пересказе «Посева» его выступление выглядит следующим образом: «Откуда пошел НТС, не знаю… Факт остается фактом, что во время второй мировой войны некоторые из членов НТС служили во власовской армии, а последняя служила немецкой армии. Русский человек знает, что во время войны было потеряно 20 миллионов, что немцы занимались геноцидом не только евреев, но и славян и других народов. Как вы сможете объяснить ему, что у членов НТС и власовцев были далеко идущие цели?… Русскому человеку этого не понять. Скажу откровенно, мне тоже не понять… Поэтому я думаю, что, если вы хотите, чтобы пошли за вами, вы должны отмежеваться от своих старых идей». Ответить сомневающемуся взялись самые крупные тузы НТС. Председатель НТС А. Н. Артемов рявкнул: «Такому сеянию раздора и ненависти мы можем успешно противопоставить только гранитную скалу доверия и братской любви. Мы должны исходить в наших взаимоотношениях из презумпции порядочности». А что делал НТС в войну? Да ровным счетом ничего криминального. Артемов, на его взгляд, привел убийственный аргумент: «Программы НТС до 1946 года не было», а посему у нас руки-де чистые. Поремский тут же поклялся: «Программы у нас не было, а были лишь так называемые идейные положения, изложение которых занимало всего лишь две-три страницы печатного текста». Был мобилизован актив редакции, и косяком пошли статьи. Некий Коржавин изрек: «Ведь не все имеют возможность лично приехать во Франкфурт и лично убедиться, с кем имеют дело. Но те, у кого эта возможность есть, должны все-таки научиться доверять своим глазам и сердцу. И делам – хотя бы того же «Посева». Надо доверять людям, внушающим доверие».
Отчего, в самом деле, не доверять, если так просят. Только как насчет «чистых агнцев» – энтээсовцев, не имевших программы? Вот брошюра, состоящая не из 2-3, а из 96 страниц. На обложке значится: «Программные положения и Устав Национально-трудового союза нового поколения». Белград, 1938 г. Напечатана в типографии «Меркур», Топличан Венац, 10.
Там четко и ясно объявлялось, что цель НТСНП: «1. Свержение коммунистической власти… 8. Установление права частной собственности… 10. Недопущение проявления классовой борьбы». Эти положения набраны большими буквами, жирным шрифтом в начале брошюры, дабы, видимо, подчеркнуть крайнюю решимость. «Нацмальчики» возглашали, что они организуют «национальную революцию», которая явится «завершением начавшейся в 1917 году революционной эпохи». Они мысленно уже победили и поэтому записали: «Вся полнота государственной власти должна принадлежать Правителю России, обладающему диктаторскими полномочиями, и назначенному им правительству».
В «Программных положениях» были указания, особенно зловеще звучащие в канун второй мировой войны, когда фашизм готовился обрушить войну на человечество: «Единственное средство избавления России… полное и безусловное уничтожение большевизма. Борьба с большевизмом не может быть приостановлена никакими обстоятельствами, даже войной. Напротив, в обстановке войны легче и скорее организуются народные массы для борьбы с большевизмом, для участия в Национальной Революции». Таким образом, энтээсовцы заранее объявляли себя союзниками любых врагов Советского Союза.
В то время когда во Франкфурте собралась теплая компания энтээсовцев, нью-йоркская газета «Русский голос» дала беглый обзор послужного списка энтээсовцев в годы войны. Газета писала: «Подлинный «расцвет» организации падает на годы войны гитлеровской Германии против СССР. НТС становится филиалом различных немецких разведывательных и контрразведывательных служб, работает с ними рука об руку на оккупированной советской земле.
Как старые эмигранты, такие, как Околович, Ольгский, Поремский, Столыпин, Редлих, Рар и другие, так и «новые эмигранты» (изменники Родины в годы второй мировой войны) – Артемов, Крушель, Гаранин, Светланин и прочие были в самых задушевных отношениях с гестапо, а многие из них запятнали себя кровью советских людей.
Один из руководителей НТС, Околович, в годы войны под разными фамилиями возглавлял группы гестаповских провокаторов в Смоленске, Витебске, Орше, Минске, Борисове, Бобруйске. Он много раз лично принимал участие в карательных акциях против партизан. Старые эмигранты, члены НТС, Ольгский – резидент гитлеровского контрразведывательного органа «Зондерштаб Р» в Минске и Слуцке; Рар в Латвии сотрудничал с оккупантами, работал в секретариате «власовского комитета»; Артемов преподавал в школе фашистских пропагандистов, а по совместительству был гестаповским осведомителем, присматривал за руководством НТС. Вероятно, в этих же целях гестапо ввело его в состав «власовского комитетам…
По сей день они испытывают ностальгию по 1941-1945 годам, когда фашизм вел вооруженную борьбу против советского народа. Орган НТС журнал «Посев» постоянно напоминает, что это самое драгоценное наследие для врагов Советской страны. В статье Papa «Кто не слышал о власовцах?» дается самая хвалебна» аттестация с нынешних позиций НТС презренным предателям. И тут же перекидывается мостик к современности: НТС объявил «героем» Буковского… осужденного советским судом за антисоветскую работу и отбывающего ныне наказание. «Имя Андрея Андреевича Власова, – кривляется Рар. – служит подтверждением слов В. К. Буковского «Бороться можно – бороться нужно. При всех, даже самых неблагоприятных, обстоятельствах». Что же, все верно. Буковский попытался расстрелять боеприпасы, оставшиеся недострелянными власовцами в советских людей».
Позиция газеты «Русский голос» понятна. Она отражает взгляды той части русской эмиграции, которая с 1917 года отнюдь не ассоциировала себя с врагами Советского Союза. Они клеймили позором соучастников похода вермахта на восток. В действиях нынешних буковских они справедливо усматривают продолжение предательства власовцев и с этой точки зрения не видят между ними никакой разницы. Расхожая легенда НТС в наши дни – утверждение о том, что энтээсовцы и власовцы пытались быть некой «третьей силой» в годы войны, будто бы их путь был отличен от служения фашистскому рейху. Для создания этого мифа истрачено немало чернил и типографской бумаги. Очевидцы событий, в том числе и те, кто не пылает любовью к идеям коммунизма, никогда всерьез не принимали эти разглагольствования. Некоторые власовцы и энтээсовцы, страшась справедливого возмездия за свои преступления, после поражения Германии скрылись за демаркационной линией и оказались в расположении американских войск. Там они распинались о своей ненависти к коммунизму, твердили, что являются «третьей силой», и выясняли возможности поступить на службу к новым хозяевам. Результаты встреч и бесед с американцами оказались тогда для иных предателей неутешительными.
Полковник власовской «армии» А. Г. Алдан (Нерянин), оказавшийся с группой изменников в американской зоне, испытал на собственной шкуре презрение и гнев, который питали сразу после войны простые американцы к тем, кто предал Родину. «При первых встречах с солдатами и офицерами РОА американские солдаты, узнав, что мы русские, немедленно расплывались широкой улыбкой. Хлопали по плечу: «О рашен, рашен», совали в руки сигареты, бисквиты, шоколад и вообще оказывали всякие знаки внимания. Но как только до их сознания доходило, что эти «рашен», то есть русские, не те русские, о которых они думали, сразу же их поведение резко изменялось. Они демонстративно повертывались спиной, перехватывали в руки оружие и, закурив сигарету, равнодушно сплевывали под ноги нашего солдата или офицера».
Оторопевшие предатели сначала списали это отношение за счет темноты рядовых американской армии, но как-то в лагерь приехали несколько американских офицеров. Выслушав дежурные излияния власовцев, они заявили; «Мы не понимаем и не поймем, почему вы, русские люди, пошли против своей страны в то время, когда она вела неравную борьбу против внешнего врага… Вы носите немецкую форму, имеете немецкое оружие, от немцев деньги, ибо ваши так называемые «договорные» отношения с немцами – пустая фикция, и вы сами отлично это знаете… Мы вашей линии поведения не понимаем и с ней категорически не согласны. Средние же американцы, которым в течение всех этих военных лет говорили о русских, плечом к плечу борющихся с нами против наци, вообще никогда не поймут вас».
Это отношение к предателям было порождено не только недавним боевым сотрудничеством советского и американского народов, но и четким осознанием: власовцы, энтээсовцы – фашистское отребье. Они разделяют ту идеологию, носители которой создали смертельную угрозу всему цивилизованному человечеству, в том числе Соединенным Штатам. Другими словами, являются фашистами. Какую бы окраску ни принимал в наши дни НТС, этого клейма не стереть.
Больше того, именно НТС оплодотворил фашистскими идеями безмозглых бандитов, пошедших за Власовым, дал им «идеологию». В лучших традициях геббельсовской пропаганды составители манифеста, оповещавшие в октябре 1944 года о создании власовской «армии», открывали его напыщенным заявлением: «Происходящая мировая война является смертельной борьбой противоположных политических систем. Борются силы империализма во главе с плутократами Англии и США, величие которых строится на угнетении и эксплуатации других стран и народов… Борются свободолюбивые народы (это фашистская Германия с сателлитами! – Н. Я.), жаждущие жить своей жизнью, определенной их собственным историческим и национальным развитием». Все эти глубокомысленные заявления не стоят и гроша, рядовые примеры военной пропаганды. Но о них полезно напомнить, учитывая нынешние ухищрения энтээсовцев, попытаться доказать, что они не имели-де ничего общего с гитлеровской Германией, смертельным врагом антигитлеровской коалиции, во время второй мировой войны.
Собственно говоря, почему такая настойчивость? Что, совесть взыграла? Дело объясняется много проще. После победы над фашистским рейхом НТС перешел на службу тем самым «плутократам», которых поносил в годы войны в угоду прежним хозяевам. Служит по сей день, и, конечно, неловко, да и бесполезно в наше время вспоминать о днях минувших.
История о том, как НТС нанялся на службу британской разведке, еще ждет пера сатирика. В сумятице, последовавшей за крушением фашистского рейха, энтээсовские деятели сумели ловко втереть очки высокомерным гроссмейстерам дел тайных, каковыми с типичным для англосаксов снобизмом считали себя руководители Интеллидженс сервис.
Еще не отдышавшись от бега перед победоносным наступлением Красной Армии, энтээсовцы прерывающимися голосами стали рассказывать о том, какая агентура у них осталась там, в Советском Союзе. И облапошили Интеллидженс сервис! Английские разведчики сочли, что до них добежал только авангард могучей армии НТС, а остальные спят и видят, как бы приступить к выполнению предначертаний Интеллидженс сервис. В штаб-квартире Интеллидженс сервис, видимо, плохо знали историю НТС И просто не могли взять в толк, что беглые борцы с коммунизмом удивительно скоры на ногу и при малейшей опасности снимаются с места, улепетывая без оглядки. Коротко говоря, прибил не авангард, а практически весь НТС в своем очень небольшом составе.
Проходимцам крупно повезло. В обмен на их фантастические истории о бесчисленных сочувствующих в СССР последовала оплата в полновесных фунтах стерлингов, особенно на первых порах, до девальвации английской валюты в 1949 году. Уже тогда в ЦРУ, узнав об «успехе» английских коллег, поторопились вступить в контакт с НТС. Из этой организации были завербованы агенты, которые усилиями ЦРУ и частично Интеллидженс сервис перебрасывались в Советский Союз. В 1951 – 1954 годах органами государственной безопасности были обезврежены агенты американских и английских спецслужб, засланные в СССР: Якут, Кудрявцев, Пищиков, Ремуга, Маков, Лахно, Новиков и другие. Все «кадры» НТС [149]. Не очень известно, как на эти провалы реагировало ЦРУ, но Интеллидженс сервис стали терзать сомнения. Информация, поставляющаяся НТС со ссылками на «источники» в Советском Союзе, оказывалась дутой. Разгульный образ жизни главарей НТС был на виду, и английская разведка не могла не прийти к заключению: деньги, отпускаемые на борьбу с коммунизмом, энтээсовцы прокучивают в кабаках.
28 – 29 февраля 1956 года представители Интеллидженс сервис и ЦРУ собрались на совещание в Лондоне. Там решалась судьба НТС. Англичане встретились со своими заокеанскими коллегами в подавленном настроении и, наверное, избегали смотреть в чистые глаза заокеанских профессионалов шпионажа. И было отчего: не очень приятно сознаваться, что отъявленное жулье много лет водило за нос Интеллидженс сервис. Свое отношение к НТС, разумеется в парламентских выражениях, специалисты Интеллидженс сервис изложили в «Проекте заявления руководству НТС». Там был подбит печальный итог расточения денег налогоплательщиков. В «Проекте» говорилось:
«1. Английская разведывательная служба всегда заявляла руководству НТС, что цель, которую она преследует в проведении совместных операций с НТС, заключается в получении секретной информации об СССР. В обмен на такую информацию или возможность получения этой информации английская служба была готова предоставить НТС широкие возможности в области обучения, снабжения, транспортировки, оперативного совета и всевозможного рода поддержки…
2. Секретные разведывательные сведения могут быть точно оценены как в количественном, так и в качественном отношении. Следовательно, с английской точки зрения, изложенной выше, всегда казалось ясно, что рано или поздно работа НТС, на которую было потрачено много денег, времени и опыта, будет оценена в соответствии с ее результатами…
…4. Англичане считают, что семилетний период вполне достаточен для того, чтобы подвести итог работы, в которой каждый фактор сотрудничества английской разведки с НТС может быть оценен должным образом. Они пришли к выводу, что это сотрудничество было очень непродуктивным с их точки зрения, то есть полученные результаты ни в коей мере не компенсируют то время и те средства, которые были затрачены.
5. Поэтому английская разведка решила прекратить это сотрудничество во всех областях деятельности».
В деликатной области шпионажа словам верить не полагается. Едва ли Интеллидженс сервис оказалась верной своему разгневанному решению. Но не в этом суть, главное заключалось в том, что ЦРУ взяло на свой баланс НТС. С американской деловитостью ревизоры ЦРУ изучили деятельность НТС, несомненно, в свете прискорбного опыта английских коллег. Вероятно, по поводу практических возможностей НТС они пришли к выводам, сходным с изложенными в английском документе. Конечно, никакого запрета на шпионаж и подрывную деятельность НТС не последовало, а было сделано другое – от главарей НТС потребовали отрабатывать доллары не баснями о своих «успехах» в СССР, а подрывной работой в области идеологии. За ней можно было присматривать на месте – идеологи НТС пребывают во Франкфурте-на-Майне, в ФРГ.
Долларовые дотации поставили на ноги издательство и журнал «Посев», радиопропаганду НТС. В общем, создали условия для ведения «психологической войны». Но типографский станок и радиостанция без материалов, а главное, идей мертвы. Что и как печатать и вещать в эфир? Корявый русский язык ряда энтээсовских материалов наводит на мысль, что на подмогу были вызваны западные «советологи». По легко различимым признакам любой грамотный русский опознает: материалы переведены с английского, да и склад мышления определенно приличествует «советологу», прожившему всю жизнь на Западе. Помимо этого, очень убогое содержание.
Вероятно, это поняли и в ЦРУ. Очень скоро американские разведчики с ножом к горлу подступили к НТС: потрудитесь обзавестись идеологией. Понятное дело, что прежние программные установки – программа 1938 года, Пражский манифест и разработки для власовцев – никак не подходят защитникам «свободного мира». Нельзя же, в самом деле, живя на доллары, поносить американских «плутократов»! Как-то не поймут…
Для деятелей НТС наступили тяжкие дни. Они бродили сумрачные и с побелевшими от непривычной умственной работы губами, бормотали как заклинание: «Программа, где взять программу?!» Ну как разъяснить этим настырным американцам, что все устремления НТС направлены к одной «идее»: в обмен на проклятья в адрес коммунизма получать доллары. Пресловутые заокеанские прагматисты теперь требуют идеологических концепций. Да еще оригинальных, а не плагиата у «советологов».
В те времена К. К. Черезов, впоследствии вернувшийся в СССР, был среди активистов НТС. Он дал живые зарисовки неописуемых мук энтээсовцев, брошенных безжалостным ЦРУ на каторжные работы – создание идеологии. «Артемов, – писал Черезов, – вновь активизирует свою деятельность в НТС и, как ни странно, становится ее «идеологом». Правды ради, следует сказать, что в теоретических и идеологических вопросах Артемов полнейший профан. Его «теоретические» выкрутасы довели «идеологию» НТС до таких вершин, что даже самые «посвященные» не могут разобраться, где начало и где конец, где вопрос и где ответ, где вход и где же, наконец, выход! На одном из закрытых собраний руководящего состава НТС его обвинили, в первую очередь Поремский, в том, что он, Артемов, уж слишком любит глубокое и мягкое кресло и что в таком положении не все логические выводы делает головой» [150].
С превеликими трудностями в 1958 году НТС принял свою программу, которая действует по сей день. Это дикая абракадабра, анализировать которую совершенно невозможно. Но уяснить ее общее направление необходимо для оценки потуг ЦРУ на идеологическом поприще. Сочинители «программы» с самого начала объясняют, что их организацию следует величать «Народно-трудовой союз (российских солидаристов)». В двух словах, стоящих в скобках, ключ к идеологии энтээсовцев, которую, в свою очередь, они рассматривают как отмычку для подрыва советской системы. Не больше. Критик Артемова Поремский, собственно, так и ставит вопрос об идеологических задачах НТС: найти в СССР «соответствующую замочную скважину и подобрать к ней соответствующий ключ. Какую скважину? И какой ключ? – вот в этом и состоит социальное изобретение».
В 1941 – 1945 годах, когда НТС верно служил гитлеровцам, энтээсовцы продемонстрировали на практике истинную сущность этого принципа. Е. И. Дивнич снова и снова подчеркивал, что нужно смотреть не на слова, а на дела.
«Мне памятен, – писал Дивнич, – случайный разговор с солидаристом В. Д. Поремским зимою в 1941 году… Разговор происходил в Берлине за обедом в «Итальянском ресторане»… Поремский тогда работал диктором на немецком радио, где числился и я. В то время меня раздирали внутренние сомнения о моей роли. Завязался разговор. Я высказал свое мнение – не пора ли бежать от грязного дела: хозяева требуют от нас призывать советских солдат сдаваться в плен немцам. Мало того что это ведет к поражению России, но мы еще знаем нечеловеческие условия немецкого плена. Поремский не переставал жевать спокойно, слишком спокойно для русского патриота. Так мог жевать человек, у которого совесть в полной гармонии с поступками.
– Меня это ничуть не пугает. Я совершенно сознательно призываю. Главное – свергнуть большевиков.
– Но это захват России немцами!
– Пустяки. Идея солидаризма их растворит. В русской душе, когда жизнь будет построена на солидаризме, потонут немецкие чаяния захвата. Русская водка, русская песня, русская женщина, русское радушие хоть кого переделают.
Какая еще нужна иллюстрация – сколько бы ни определяли солидаризм в программе» [151].
Вероятно, очень уместная характеристика «солидаризма» в действии. Много воды утекло с тех времен, но и в наши дни, разумеется, среди своих энтээсовские главари не скрывают: «солидаризм» всего-навсего наукообразная фраза, а суть в следующем: «солидаризм не столько система идей, сколько метод достижения целей». Так авторитетно разъяснил Редлих единомышленникам в конце 1975 года. При таком понимании нож и пишущая: машинка однозначны для выражения «солидаризма».
Малограмотная стряпня – «программа» НТС рассчитана на ловлю душ самыми низкопробными приемами дешевой демагогии. Сродни ей устав НТС. Чтобы придать «документу» респектабельность, его снабдили «введением», претендующим на некую философию. Первые строки ошеломляют: «Население земного шара подвергается опасности термоядерной, химической и бактериологической войны, опасности перенаселения, голода, отравления воздуха и вод, уничтожения лесов, катастрофических изменений климата. Опасности эти планетарного характера и грозят всем странам независимо от их общественного или политического строя…» Спустившись с заоблачных «философских» высот, энтээсовцы пошли по проторенным антикоммунистическим дорогам.
Рецепт спасения человечества, как и следовало ожидать, вполне в традиционном духе НТС: коммунизм должен быть уничтожен, и все пойдет на лад. Так и сказано: «Освобождение России союз считает непременным условием для мирного разрешения конфликтов, разъединяющих современное человечество», а посему, формулируется в уставе «цель союза – устранение коммунистической диктатуры». После этого, по логике составителей «устава», климат улучшится, леса умножатся и т. д.
Преимущественно для ЦРУ Поремский сочинил «молекулярную» теорию революции. Она была ответом энтээсовцев на требования обзавестись «идеологией». Энтээсовцы вручили ЦРУ наскоро перелицованное старье – «молекулярную доктрину», с которой Поремский носился еще на рубеже сороковых и пятидесятых годов, то есть в пору самых теплых отношений НТС с Интеллидженс сервис. Под крылом ЦРУ Поремский раздул ее значение до явного абсурда: энтээсовцы хором превозносят для внешнего употребления вздор Поремского. «Доктрина» удобна для НТС тем, что всегда можно ответить на требования ревизоров из ЦРУ, где ваши единомышленники в СССР, беспардонной ложью: они-де есть, только их простым глазом не разглядеть, если не вооружиться личным микроскопом Поремского.
Вот как вознес, например, Редлих «молекулярную доктрину» в «теоретическом» докладе, прочитанном на заседании руководства НТС в 1972 году (надо думать, мысленно озираясь на контролеров из ЦРУ): «Совершенно очевидно, что при достаточной мощности пропагандистского потока, оформляющего стремления и чаяния людей, можно настроить их так, что они будут играть как хорошо срепетировавшийся оркестр без дирижера, что, обходясь минимумом организационных начал, можно добиться накопления политического потенциала, который Поремский удачно сравнивает с постепенным охватом молекул переохлажденной жидкости, так называемым «предкристаллическим состоянием» (отсюда и название его идеи «молекулярной» теории, или доктрины). В этой «организации без организации», в элементарной солидарности единомышленников, в готовности искать не то, что разделяет, а то, что объединяет людей, лежит ключ к успеху общего дела».
Этот вздор, адресованный Западу, конечно, поднимается на смех руководителями НТС, которые в своем кругу язвят: у нас завелась «одна революционная молекула, да и то пьяная», они-то уж точно знают, что движет творческим воображением Поремского и каковы цели сочинения бредовой «доктрины» – получать долларовые подачки из кармана американского налогоплательщика.
Если говорить серьезно и по существу, то притягательная сила описанной «идеологии» близка к нулю, а быть может, величина отрицательная.
Разумеется, это понимают хозяева НТС – руководство ЦРУ, которое понукает энтээсовцев, требуя от них отдачи. Отчего случаются истории просто трагикомические.
В ноябре 1979 года «Посев» печатает «Разговор с друзьями в России» Р. Редлиха, сопроводив его фотографией. С кем говорят, неведомо, но кто говорит, документально показано: изрядно потрепанный жизнью Редлих сидит перед микрофоном. «В отношении финансирования нашего дела, – жалуется он, – мы бьемся как рыба об лед, крутимся как белки в колесе и бедны как церковные мыши». Возможно, в последние годы в ЦРУ стали несколько более прижимисты и держат аферистов на приличествующем им пайке – впроголодь. Но ограничения, вероятно, все же касаются личного потребления, а не «дела».
Уж в очень большом противоречии с причитаниями Редлиха по поводу стесненных материальных обстоятельств находятся анонсы в том же «Посеве» с предложениями едущим в СССР туристам снабдить их «бесплатно» различного рода антисоветской литературой, причем с подробными инструкциями «Как провозить литературу в Советский Союз?». Например, в «Посеве» № 6 за 1980 год: «До 30 книг и журналов, до 150 брошюр можно провезти в чемодане среди вещей. Материал надо упаковывать в один пакет толщиной около 10 см. В чемодане пакет разместить не на самом дне, но и не на поверхности, не вплотную к стенкам чемодана, а в середине, со всех сторон прикрыв вещами. Если вы берете с собой не больше 1 – 2 книг, полдюжины, пары газет и журналов, то лучше всего разместить их по карманам. Таким образом, материал может быть с наибольшей вероятностью (порядка 98%) провезен беспрепятственно… Естественно, декларировать (на таможне) литературу не следует, ни устно, ни письменно».
Эту литературу, печатаемую на Западе на деньги НТС, а точнее, ЦРУ, рекомендуется рассылать по неким адресам, а также «оставлять в метро, в телефонных будках, в книжном магазине на полке, в фойе театра, на стадионе – в любом общественном месте». Надо думать, что все это стоит денег и денег, включая услуги нечистоплотных людей, берущих на себя труд выполнить эти поручения, НТС.
На 1980 год пало 50-летие существования НТС. Как и следовало ожидать, главари организации ознаменовали его выдачей порядочной порции «туфты», адресованной западным спецслужбам. В дополнение к «молекулярной теории» они выдвинули тезис о неких «конструктивных силах», которыми будто бы НТС располагает «в верхнем слое советского общества». Это якобы «директора предприятий», «командиры полков», «настоящие ученые». На них, объявил Редлих, «мы делаем ставку… на них ложится задача государственного переворота». Окончательно заврались.
Это все отчаяния выколотить новые долларовые подачки от ЦРУ.
9
Как ни жалки и смехотворны претензии НТС, сочинение аферистами, возглавляющими его «молекулярной теории» революции, разного рода прожектов, изумительных по идиотизму типа описанного обнаружения «конструктивных сил» в СССР, – свидетельство их нелегкой жизни под бдительным надзором бюрократов ЦРУ. Последние также не очень вольны, они, в свою очередь, под прессом контроля высших властей.
Исполнители обязаны быть дисциплинированными. В июне 1982 года скончался американский адмирал Р. Хилленкоттер, прослуживший десятилетия на флоте. «Нью-Йорк Таймс» откликнулась на его смерть некрологом, большая часть которого была посвящена всего трем годам службы военного моряка – в 1947 – 1950 годах. Хилленкоттер был первым директором ЦРУ. Газета нашла некролог уместным поводом для того, чтобы восхвалить рвение адмирала в проведении подрывных операций в те годы. Хилленкоттер, заверила газета, проводил их и тогда, когда «юрисконсульт ЦРУ утверждал, что ЦРУ не имело на это полномочий». Еще «Нью-Йорк таймс» привела слова флотского капеллана: адмирал «являет собой пример, каким должен быть американец» [152]. Прекрасно! Не военная служба (Хилленкоттер был ранен в Пирл-Харборе), а участие в самых темных делах ныне служит в США критерием «патриотизма» и прочего в глазах официальных кругов. Р. Клин замечает:
«Энтузиазм Вашингтона в пользу подрывных действий самого разнообразного характера выражался в серии новых директив, каждая новая шире, чем предыдущая. В 1955 году СНБ изменил процедуру контроля в новой директиве о проведении подрывной работы СНБ-5412. Отныне все планы подрывных операций официально рассматривались органом «5412» или «специальной группой». Ее название и состав с годами менялись: «комитет 303» при президенте Кеннеди, «комитет 40» при президенте Никсоне. Однако в директивах СНБ неизменно предусматривалось, что проекты утверждают именем президента ведущие должностные лица от государственного департамента, министерства обороны, председатель комитета начальников штабов и представитель Белого дома в СНБ. С годами основную ответственность за эти дела постепенно стал нести помощник президента по национальной безопасности – пост, который в шестидесятые и семидесятые годы последовательно занимали М. Банди, У. Ростоу и Генри Киссинджер» [153].
Вот так обстоят дела в этой области на практике. Прямая линия ответственности в правительственной иерархии Соединенных Штатов начисто лишает основы апокрифические истории о мнимой независимости ЦРУ, которое-де может творить дела, неведомые высшим руководителям американского государства. Действительно, как-то трудно представить, чтобы, скажем, отъявленные проходимцы из НТС находились в поле зрения столь высокопоставленных инстанций. Просто непостижимо для здравого рассудка. Но это так. Легенда о пронырливом ЦРУ, способном на явную несуразицу за спиной высшей власти, очень полезна именно для самой этой власти. Собственно, это имели в виду штатные историографы ЦРУ, когда в выводах в официальной истории ведомства, написанной для комиссии Ф. Черча, почти с горькой обидой записали:
«В конечном итоге большая часть ответственности за размах подрывных действий и любые злоупотребления должна быть возложена на высших государственных деятелей. Процедура принятия решений в СНБ создала атмосферу неопределенности, что позволило рассматривать соответствующие акции без ограничений индивидуальной ответственности… По мере расширения масштабов подрывной работы политики сочли полезным сохранять двусмысленность в процессе принятия решений в интересах сохранения тайны и возможности «правдоподобного отрицания» подрывных акций. Ни от кого в правительстве и меньше всего от президента не требовалось официально поставить свою подпись под данной программой подрывной работы. Глава разведывательного сообщества (директор ЦРУ) отвечал за ее выполнение, но не за принятие решения о ее проведении. В СНБ группа лиц несла коллективную ответственность за определение целей политики. Но они даже не пытались установить критерии, вводящие моральные или конституционные ограничения на деятельность в интересах достижения этих целей. Аналогичным образом функционировал конгресс. В конгрессе горстка членов комитета проводила бюджет ЦРУ. Некоторые члены комитета знали о главных направлениях работы ЦРУ, другие предпочитали ничего не знать» [154].
Хотя написавшие эти строки определенно приглашали разрыдаться вместе с ними по поводу печальной участи ЦРУ в джунглях американской государственности, высказанное ими примечательно совершенно в другом плане. Цели любой операции ЦРУ всегда отражают виды государственного руководства. То, что при попытках их достижения случаются осечки, выставляющие США иной раз на посмешище перед всем миром, – другой вопрос.
Терпит очередной провал не только ЦРУ, а вся политика Вашингтона.