За первым попаданием последовали дальнейшие. При каждом из них подымалась новая туча пыли, и по мере того, как попадания участились, казематы погрузились в темноту, среди которой электрические лампочки превращались в едва заметные бледные пятна, а ослепительные оранжево-зеленые вспышки, сопровождавшие выстрелы собственных орудий, превращались в тусклые проблески отдаленного света.
Вскоре к туману угольной пыли прибавился едкий дым от пожаров, возникших от неприятельских попаданий в небронированные отсеки, хотя трехдюймовая броня, прикрывавшая казематы, прекрасно выдерживала прямые попадания японских фугасных снарядов.
Однако наводка из трехдюймовых орудий сделалась очень затруднительной. Угольная пыль запорошила все оптические приборы. Цифры на циферблатах и в таблицах стрельбы стали трудноразбираемыми. Наблюдения за небольшими всплесками трехдюймовых снарядов среди огромных фонтанов воды, которые подымали вокруг вражеских кораблей тяжелые снаряды, и на крупной зыби, покрывавшей море, было очень трудно производить. Меткость стрельбы должна была ухудшиться. Но наводка была облегчена уменьшением дистанции боя до 20 кабельтовых с небольшим.
Снаряды, разорвавшиеся на шканцах, произвели большие разрушения, но первым попаданием был контужен и легко ранен только кок, стоявший на трапе для оказания помощи при переноске раненых. Первую перевязку получил он, не принимавший прямого участия в бою. Это вызвало веселость.
Тем временем количество всплесков вокруг «Орла» росло, и, кроме урона от прямых попаданий, на палубу броненосца начало сыпаться все больше и больше осколков. Число серьезно раненных из находившихся на верхней палубе дальномерщиков, сигнальщиков, комендоров и горнистов увеличивалось в геометрической прогрессии.
При виде разрушений, производимых прямыми попаданиями и осколками, и наблюдая впервые, как люди корчились в предсмертных муках, или как струйка алой крови тянулась вслед за уносимыми на носилках ранеными, команда броненосца, еще не обстрелянная, сначала поддалась некоторому оцепенению. Лик войны был ужасен.
Но когда молодые матросы слышали бодрые напоминания офицеров или шутливо-грубоватые окрики своих товарищей, обладавших более крепкими нервами, оцепенение проходило, и люди работали, как автоматы, не замечая, что смерть чем дальше, тем больше косила обильную жатву в их кругу, и оставались безразличными к собственным ранениям и причиненной ими боли.
Так же, как на «Суворове», и на «Орле» первыми жертвами боя среди офицерского состава были молодые мичмана, едва успевшие попасть на уходящие на Дальний Восток корабли после окончания Морского корпуса. На «Орле» им был князь Язон Константинович Туманов, как раз командовавший батареей трехдюймовых орудий в описанном нами каземате. Первым попаданием в открытые порта этого каземата было выведено из строя одно орудие, убито несколько матросов и тяжело ранен в спину только что отходивший от этого орудия Туманов, вскоре потерявший сознание.
Он очнулся, когда его на носилках доставили к операционному столу. В своих воспоминаниях он скромно умалчивает, что первыми его словами по возвращении сознания были: «Доложите командиру, что орудие номер шесть вышло из строя. Двое при нем убиты. Командование батареей я передал мичману Сакеллари…»
Юный офицер, почти мальчик, не думал ни о ране, ни о боли, а только о своем долге.
Ни врач, ни находившийся на перевязочном пункте корабельный инженер Костенко не могли узнать в чумазом от угольной пыли раненом Туманова, и только, когда принесшие его санитары сообщили, кто он, они его засыпали вопросами: «А как наши дела?»
По молодому лицу с размазанной угольной пылью покатилась слеза от огорчения, что из-за этой пыли его батарея не могла так метко стрелять, как он этого хотел. Сделав попытку отмахнуться рукой, он от внезапной сильной боли только застонал.
Часть вторая. Кризис боя
Глава VI. Сила не берет
Согласно мнению капитана 2-го ранга Смирнова, точка поворота японского флота с целью лечь на параллельный курс с русской эскадрой находилась на курсовом углу в 34° по отношению к курсу норд-ост 23°, который вел русские корабли во Владивосток.
Сейчас же после поворота первых двух японских броненосцев «Суворов» открыл огонь с дистанции в 32 кабельтовых. Если последовательный поворот японского флота занял 15 минут времени, то русская эскадра, идя 9-узловым ходом, за это время должна была бы приблизиться на 10 кабельтовых к последнему поворачивающему японскому кораблю. Но, как мы знаем, этого не произошло – японская эскадра удерживала дистанцию боя между 28 и 32 кабельтовыми. Кроме того, если японская эскадра во время поворота находилась на таком остром курсовом углу по отношению к русскому флоту, то Рожественский, наверно, не пропустил бы возможности со своей стороны склониться влево и прорваться под кормой японского флота.
Поэтому более правдоподобными являются донесения адмирала Рожественского и капитана 2-го ранга Шведе и японские сведения, что в момент поворота японская эскадра находилась несколько выше траверза первых русских броненосцев. Головные японские корабли, развивая 15 узлов хода, начали постепенно выдвигаться вперед по отношению к русскому флоту, а дальнейшие поворачивающие корабли объявлялись на траверзе середины русской линии. Поскольку курсы обоих флотов были мало сходящимися, то дистанция медленно уменьшалась.
Если придерживаться этой последней схемы, то становится понятным, что наибольший эффект русская стрельба произвела на флагманский корабль японского флота «Миказа», по которому некоторое время сосредоточенно стреляли все 4 новых русских броненосца и который получил в первой стадии боя до 10 попаданий крупными снарядами. Следующим наиболее пострадавшим японским кораблем оказался броненосный крейсер «Асама», шедший пятым с конца, т. е. в середине японской линии. Японцам удалось скрыть от русских, что крейсер «Асама» уже в 2 часа дня должен был выйти из строя после того, как три русских снаряда разорвались на корме этого крейсера и повредили рулевое управление.
Таким образом, «Асама» был первым кораблем, вышедшим из строя обеих эскадр, почти на полчаса раньше первых двух русских кораблей, покинувших боевую линию. Во время выхода из строя в «Асама» попало еще 9 снарядов, произведших пробоину около ватерлинии, и, пока крейсер заделывал пробоину, его корма села на 5 футов. После временного исправления повреждений «Асама» в 2 часа 55 минут присоединился к отряду броненосцев под флагом адмирала Того и только в 5 часов вечера вернулся на свое старое место, в эскадру адмирала Камимуры.
Когда русские орудия пристреливались к какому-нибудь японскому кораблю, то он покидал строй, описывал коордонат и шел тем же курсом на несколько увеличенном расстоянии, а потом снова занимал свое место в строю. Русские корабли без крайней нужды этого маневра не делали, так как неприятельский огонь после выхода из строя одного корабля переносился с тем большей интенсивностью на соседние корабли. Временное облегчение для себя покупалось ценой большого количества жертв со стороны своих соратников. Боевые традиции Российского Императорского Флота не знали подобной практики. Наоборот, самоотверженное поведение командира «Осляби», подставлявшего бока своего искалеченного корабля за других, как раз отвечает этим освященным веками традициям. Но японский флот был более молодым и не обремененным правилами рыцарского поведения в морском бою. Японские корабли выходили из строя чаще русских, и это обстоятельство помогло им скрыть факт повреждения крейсера «Асама».
Поэтому на русских кораблях не заметили эффект своей стрельбы по японским судам, что, конечно, отразилось на бодрости духа русских моряков. Вот какое впечатление о бое вынес капитан 2-го ранга Семенов, находившийся на «Суворове»: «Неприятель уже закончил поворот; его 12 кораблей в правильном строю, на тесных интервалах, шли параллельно нам, постепенно выдвигаясь вперед. Никакого замешательства не было заметно. А у нас? – Я оглянулся. Какое разрушение! Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубах, груды трупов… Сигнальные и дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов – все сметено, все уничтожено… Позади “Александр III” и “Бородино”, тоже окутанные дымом пожара…»
– Что? Знакомая картина? Похоже на бой 28 июля? – крикнул из своей башни лейтенант Редкин.
– Совсем то же самое, – ответил Семенов и тут же поясняет в своих воспоминаниях, что это было сказано неискренне. Было бы правильнее сказать: «Совсем не похоже».
«Ведь 28 июля за несколько часов боя “Цесаревич” получил только 19 крупных снарядов… А теперь снаряды сыпались беспрерывно, один за другим. Такой стрельбы я не только никогда не видел, но и не представлял себе…
За шесть месяцев на Артурской эскадре я все же кой к чему пригляделся: и шимоза, и мелинит были, до известной степени, старыми знакомыми, но здесь было что-то совсем новое. Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины. Они рвались от первого соприкосновения с чем-либо, от малейшей задержки в полете… Поручень, топрик шлюцбалки были достаточны для всеразрушающего взрыва… Стальные листы рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей… Железные трапы свертывались в кольцо… Неповрежденные пушки срывались со станков… Этого не могла сделать ни сила удара самого снаряда, ни тем более сила ударов его осколков. Это могла сделать только сила взрыва…
А потом – необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает. Я видел своими глазами, как от взрыва снаряда вспыхивал борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней. Такие трудногорючие материалы, как пробковые койки и чемоданы, сложенные в несколько рядов, траверзами, и политые водой, вспыхивали мгновенно ярким костром… Временами в бинокль ничего не было видно – так искажались изображения от дрожания раскаленного воздуха…
Нет. Это было не то, что 28 июля…