Двенадцатая молча двигает в заросли. Пятнистый балласт мелкими шажочками спешит за ней, словно боясь остаться в одиночестве. Они такие смешные! Как утка, за которой ходит гадкий утёнок, ей-богу!
— Принцесса, — двенадцатая оборачивается и сурово поглядывает на меня, — ты правда хочешь остаться одна?!
Снимаю очки. Мир превращается в скопление чернильных пятен. Лицо двенадцатой сливается с небом.
— Пустоголовые, — коротко комментирую я, отправляясь следом.
Мы идём сквозь комнаты, заваленные хламом. Нос щекочет столетняя пыль, и Лорна постоянно чихает. В одном из отсеков я вижу крупную кость, обёрнутую тряпками, и едва подавляю приступ тошноты. Возникают шальные мысли о мёртвых городах с выжженными домами и о ковыле, горячем от постядерного солнца. Лорна отшвыривает находку в запаутиненный угол, видимо, заметив моё смятение. Обхожу место, где лежали останки, стороной: так, на всякий случай.
— Десять, — сзади на цыпочках приближается Лили. — Я не хотела говорить, но пока тебя не было, Даша рылась в твоих вещах.
Вот тебе на! Надо будет проверить, всё ли на месте. Хотя, беречь мне нечего: в моём рюкзаке не оказалось ничего интересного.
— Зачем? — недоумеваю я.
— Думаю, спички найти хотела, — пищит Лили. — Только не говори, что это я выдала. Просто я подумала, что так будет честно.
Преодолев разлом в стене, мы входим в наше убежище. Даша болтает ногами на подоконнике, и выглядит так бодро, словно ничего не происходит. Её фигура так массивна, что заслоняет всё окно.
— Ну воооот, — растягивает она, издевательски ухмыляясь. — А ты боялась, Десять!
— Она привела нам Лорну, — Лили опускает глаза и мягко улыбается.
Первым делом я бросаюсь к своему рюкзаку. Откидываю крышку и развязываю шнурки. Язычок пряжки звенит о кольца. Всё на месте. Все двенадцать цветных карандашей, странный блокнот с твёрдой жёлтой бумагой, в котором и написать-то ничего нельзя. И чего здесь Даша искала? Даже вода нетронута.
Вода!
С удовольствием откупориваю крышку и делаю несколько крупных глотков. Прохлада обжигает горло, и мир на мгновение обретает прежнюю яркость. Сквозь негу удовольствия я слышу, как Лили представляет Даше Лорну, и снова говорит что-то о ПТУ для зомби. «Зомби, значит зомби», — отвечает Даша дерзко. Они смеются, словно всё вокруг — иллюзия. Кто знает, может, это действительно мой персональный кошмар?
Я кладу воду на место. Взгляд фиксирует коробочку цветных карандашей и блокнот на дне рюкзака. И тут со мной происходит странная вещь: я словно перестаю себе принадлежать. Руки начинают зудеть и вибрировать. Голову распирают образы. Они не имеют чётких контуров, эмоциональной окраски и оттенков, но желают быть увековечены. Немедленно. Я знаю это.
Дрожащей рукой достаю коробку карандашей и распечатываю её. Открываю блокнот и устраиваюсь на полу, между двух бетонных блоков. Девочки у окна переговариваются, травят анекдоты и шутят. Самое время для анекдотов…
Рука выбирает цвета по наитию. Грифель растирается на бумаге. В верхней части листка разливается кровавое небо. Навстречу ему вырастают столбы кукурузы с зелёными листьями.
— Я думаю, что это — закрытая вечеринка, — хохочет Даша с окна. Голос доносится до меня, словно через слой ваты. — Нас просто хотят припугнуть посильнее. Вот увидишь, Лорна: в итоге окажется, что мы все тут собутыльники!
— В таком случае, это очень дурацкая вечеринка, — Лорна качает головой. — Тут что-то серьёзнее.
Моя рука продолжает протягивать штрихи по желтоватой глади. Красное небо выплёвывает пуповину: толстую, как шланг от пылесоса. Её конец, увитый венами, тянется к новорожденному ребёнку, лежащему средь зарослей. Пальцы бросают карандаш, выбирают коричневый цвет и вырисовывают чуть поодаль собаку. Она словно болтается в невидимом гамаке между двумя стеблями. Потом я снова беру красный и безжалостно распарываю ей брюхо глубокой раной.
— Десять, — Лили подходит ко мне, но я почти не слышу её. — Ты что это делаешь?
— Что?
Я поднимаю на девочку глаза. В объятиях серых стен с продранными обоями, она — словно часть другого мира. Лили улыбается мне: чисто и наивно, как все девочки её возраста. Светлые кудряшки дрожат у её висков.
— Рисуешь? — переспрашивает она, уставившись в мой блокнот.
— Оказывается, да, — родившиеся под моим пером образы, их чёткость и совершенство, удивляют не только Лили.
— Как же красиво! Даша, Лорна, посмотрите: наша Десять — настоящая художница.
— Ммм, — не без удовольствия наношу собаке ещё несколько ран. До чего же реалистично она выглядит!
Лорна подходит к нам, перегибается через моё плечо и оценивающе смотрит на рисунок. Долго смотрит. Даже зрачки её сужаются.
— Можешь-таки из отвратительного делать красоту. Но есть одно но: у младенца не может быть такой синей кожи, — замечает она скептически. — Новорожденные розовее, намного.
— А этот — мёртвый, — шепчут мои губы.
И я тут же прихожу в ужас от сказанного.
Глава 3Темнота
— Ты хотя бы понимаешь, что мы натворили?!
Зара несётся сквозь этаж, призывно виляя задницей. Походка у неё такая, тренированная. Словно всю жизнь на пилоне провихлялась. Закат обнимает её за талию. Издали кажется, что разводы крови бегут по её коже. Однако сейчас не время оценивать достоинства её экстерьера. Потому что Зара бежит туда, где мы чуть не распрощались с жизнью. Несколькими минутами ранее. И если я её не остановлю, ей будет плохо.
Но если по чесноку, я волнуюсь не за Зару. Больше меня напрягает то, что плохо будет нам обеим. Потому что я куда с большим удовольствием вздёрнусь, чем останусь здесь одна.
— Стой! — кричу ей и рвусь следом. Тут же спотыкаюсь и перелетаю через арматурину, торчащую из бетона. Теряю равновесие и пробегаю несколько шагов трусцой, дабы не шлёпнуться. — Не ходи туда! Ты головой стукнулась, или как?!
— Ника! — Зара разворачивается и упирает руки в бока. Она кипит, как ржавый чайник. Пар, того и гляди, из ушей повалит. — Экорше осталась там!
Слова Зары режут моё существо, как лезвия. Впиваются в кожу, вертятся штопором меж рёбер, доставая до главной дёргающейся мышцы. Это правда, которую я не в силах принять. Факт, что не изменить и не подделать. Трусливый и гнилой, но ставший, тем не менее, частью нашей общей реальности. Мы оставили Экорше в опасности. Просто бросили, спасая свои задницы, как ребёнок — игрушку. Конечно, это здоровый инстинкт, думать прежде всего о себе. Но жертва, которую мы принесли, слишком велика.
— Она выберется! — начинаю юлить и елозить, лишь бы не возвращаться к этой теме. Слишком больно. И слишком мерзко от собственной гнильцы. — Мы же выбрались, вот и она сможет.
Зара подлетает ко мне: багровая от гнева. Капли пота блестят на её выпуклом лбу. Они то и дело скатываются, оставляя за собой полосы, похожие на колготочные стрелки. Она хватает меня за грудки и резко встряхивает. Должно быть, ей так же погано, как и мне.
Площадка кренится. Бетон стен под облупившейся зелёной краской танцует перед глазами отвязный тверк. А эта кошечка не промах!
— Экорше. Осталась. Там, — произносит Зара сквозь зубы. Каждое слово с расстановкой. Выплёвывает их, как вишнёвые косточки, мне в лицо! И кажется, она стала ещё краснее. — И мы пойдём туда. Ты поняла?
— П-п-поняла…
Зара резко разжимает ладони, и я падаю на пол. Задница ударяется о бетон, и я вою, как течная сука. Понимаю две вещи: я — тряпка, и мне стыдно. Стыдно из-за того, что я тряпка, а о тряпки полагается вытирать ноги. Третье заключение не заставляет себя долго ждать: стыдно и Заре. Только она привыкла отвечать за свои ошибки. Хороша мадам: не то, что я. Я умею только по бетону растекаться, да оправдывать свою никчёмность.
Темень падает на глаза. Потом через мрак проступает большая девятка, и я понимаю, что тыкаюсь лицом в майку Зары.
— Зара, я туда не хочу, — признаюсь я и на всякий случай отползаю к перилам лестницы. Бетонные крошки отвратительно колют филейную часть сквозь джинсы. — Вспомни этот вой! Вспомни, что мы видели там!
— Там Экорше, — Зара качает головой. — Только не говори, что тебе не жаль её. Поставь себя на её место.
— Не хочу и не буду. Просто ей не повезло! Бывает так, что же.
— Ты что? — Зара склоняется надо мной. Её взгляд испепеляет, и я снова пячусь. Пытаюсь просочиться сквозь решётку перил, но не получается. Остаётся гореть под обстрелом её глаз, слушать гневную тираду и кивать, кося под дурочку. — Просто так жизнью человеческой размениваешься?
— Я-а?
— У тебя есть вообще совесть, Ника? Чувство долга? Альтруизм?
— Да кому они нужны! — Боже, как надоели эти нудные нотации! Сама разберусь, что к чему! — Какой толк от твоей совести?! По-твоему, лучше быть с совестью, но без кишок?!
Зара молчит. Лишь смотрит на меня сквозь закат с осуждением и долей разочарования. Затем отводит взгляд, подтягивает штаны и уносится в коридор. В тот самый, что ведёт в темноту. Во мрак, который жрёт тебя заживо и обсасывает твои кости.
Длинная тень Зары втягивается в проём, и я остаюсь одна. Паника мутит рассудок и кишки. В животе распевают песни газы. Чувствую, скоро мне понадобится туалет. Постанывая, приподнимаюсь. Дыхание рвётся от одышки.
Паника становится сильнее по мере того, как силуэт Зары отдаляется. Тревога похожа на оковы с утяжелением, что приковывают к полу. Что я за падшая душонка, мне уже понятно. Да и Заре, думаю. Вспомнить бы ещё, для чего я здесь. Какая шваль притащила меня сюда? Кому в радость так изощрённо издеваться над живыми людьми?!
Остановившись в тупиковом отростке коридора, Зара оборачивается и смотрит на меня. Даёт второй шанс, чертовка! И, глядя в её круглые глаза, я понимаю, что скорее воспользуюсь им, чем нет. Слишком страшно оставаться наедине с этой разлагающей паникой.