ивая лезвия.
Случается, какой-нибудь новичок стукнет себя по пальцу, которым отмеряет сантиметр за сантиметром наступление молотка, но это не нарушает общей мелодии. И без того музыка отбивания кос строится на диссонансах.
«Дзинь, дзынь!» — звенит кругом на разные голоса, как бы предупреждая: «Готовься, земля! Сейчас мы встанем и начнем… Смотри и ты, солнце, как ни жаль, хоть умри, нас не остановишь!..»
И начинается мужественный поход по освобождению земли от весеннего разноцветья. Выстроенные журавлиным клином, косари ритмично, как бы в такт стихотворению, взмахивают косами, и звучит новая тихая песня, песня благодатного сельского труда.
«Сс-ф, сс-ф…» — свистят косы, и ровными рядами ложится скошенная трава…
Это очарование села Орешец, которое таили в себе Цветины луга, не пропало и при новой жизни. Орешчане со страхом и надеждой соединили свои лоскутки в одно. Межи — полоски кустарника или камней — скоро исчезли, не осталось и следа. Порой остановится бывший владелец у какого-нибудь бугорка или ложбинки и стоит, гадает, где здесь была его полоска земли. Луга раскинулись, как огромная скатерть — конца краю не видно. Вокруг ни деревца — одна только Тутина груша. Еще гуще стала трава, ярче и душистее цветы, словно им открылась тайна вечной молодости. До самого снега луга стоят зеленые, и даже зимой, если разгрести снег, покажется зелень. Если бы кто заставил орешчан снова разделить луга на куски вдвое, даже втрое больше прежних, никто бы не согласился. Общее, большое уже завладело людьми, преобразив их незаметно для самих себя.
Буйнее травы росла в душах людей радость и зрела надежда, что жизнь станет еще лучше.
Но напоследок время от времени тень набегала на лица людей. Казалось, не Цветины луга, а вся их жизнь висела на волоске. Не станет лугов, не станет музыки косарей — исчезнет целый мир волнений и тревог, радостей и печалей села Орешец.
Вот почему сегодня орешчане все как один хлынули на Цветины луга. Окружили землекопов плотным кольцом и молча смотрели на их «злодеяния».
Землекопы перестали рыть землю и, вытирая пот, смотрели на подошедших крестьян, ожидая похвалы.
— Что, нравится вам наша работа? — смеясь, спросил инженер, молодой человек со строгим, словно высеченным из камня, лицом. Слова, сказанные от души, только подлили масла в огонь. А он, не зная в чем дело, продолжал:
— Надо было бы вам прийти с вином да угостить нас, как принято в таких случаях!
Крестьяне заволновались, зашумели, как деревья в лесу при сильном ветре. Тогда вперед вышел председатель Туча и загремел:
— Остановитесь!
Рабочие, словно назло, начали копать еще более рьяно.
— Хотите что-то сказать — так говорите и не мешайте нам работать, потому что в воскресенье уже должны заложить первый камень, — серьезно сказал молодой инженер, видимо, поняв, зачем пришел сюда этот народ.
— Никакого первого камня! Это наша земля, и убирайтесь отсюда подобру-поздорову, — выступила из-за спины председателя целая группа мужчин и женщин во главе с вооруженным бай Дафином.
— Вы что, считаете себя умнее государства? — вмешались рабочие, выбрасывая лопатами землю в сторону пришедших.
— Убирайтесь с нашей земли, или мы вас сами вытурим!
Туча подошел к инженеру вплотную и смерил его леденящим взглядом.
— Мы отправили жалобу правительству, Центральному Комитету и Президиуму. Нам обещали, что, пока мы не получим официального ответа, эта земля — наша!
— А мы приехали сюда по решению Совета Министров, согласно которому эта земля отбирается у вас под строительство завода.
— Мы потребуем отмены этого постановления!
— А нам куда деваться? — завопили женщины и плотнее сомкнули кольцо. — Где мы будем работать? Вы у нас отнимаете лучшую землю!
— Вам же государство заплатит!
— Нам не надо денег! Деньги растранжиришь за год, а земля каждый год дает хлеб! Мы живем не на зарплату, не то, что рабочие. Нам зарплата идет от земли!
— Как построим завод, он с вами расплатится… машинами.
— Так за эти машины тоже деньги платить надо. А откуда мы их возьмем, если не будет земли? Без земли мы — ничто!
Инженер не знал, что им ответить. Он был убежден, что завод нужен, но не мог объяснить крестьянам, как они будут жить без земли. Трудно объяснить на словах, что улучшение благосостояния народа без индустриализации невозможно, а это долгий и трудный процесс. Сам он еще точно не мог себе представить, как это будет, хотя был уверен в счастливом конце. Он и раньше строил завод, но на государственной земле, а сейчас впервые крестьяне заставили его серьезно подумать об их положении и интересах.
— Вон горы! Там и стройте себе заводы, и без того на камне ничего не родится. Тогда и мы придем к вам строить! А нашу землю не троньте!
— Да, но здесь есть вода и железная дорога, — возразил инженер и, недолго думая, добавил: — Перед интересами государства село должно поступиться.
— Ах, так? — выскочила вперед Игна Сыботинова, статная женщина с энергичным лицом и черными, жесткими, как лошадиный хвост, волосами. — Значит, село пусть вымрет, чтоб жили вы, городские! Мы, крестьяне, должны подыхать, чтоб размножались вы, рабочий класс! Гробокопатель ты, вот кто!
Не думая, что затронет самое больное место, инженер откровенно и просто сказал:
— Таков закон развития, товарищ! К тому идем. Крестьян переплавим в рабочих! Вместо семидесяти пяти процентов крестьян будет семьдесят пять процентов рабочих!
— Мы же не сало, чтобы перетапливать нас на мыло и выжарки. Времена Гитлера прошли!
— Такова платформа… социализма. Сельская Болгария должна превратиться в индустриальную!
— Боже мой! Вы слышали? Этот человек — убийца! — крик Игны резанул по сердцам и всколыхнул толпу.
И пока Туча сдержанно увещевал прибывших: «Уходите. Прошу вас, уходите, чтобы избежать нежелательных последствий!», в воздухе просвистел огромный ком земли и так ухнул инженера по спине, что тот пошатнулся и чуть не полетел в ров. «На! На! Турецкий паша! Мы и за Цвету тебе заплатим!» И комья земли, как град, посыпались на землекопов.
— Вот вам завод! Вот вам сто процентов рабочих!
Рабочие прикрывались лопатами, как щитами, прятались во рву, но крестьяне яростно наступали. Их натруженные руки хватали комья земли и швыряли ими в рабочих. Словно осколки снарядов, сыпались на головы людей куски дерна. Земля превратилась в оружие. Такого «сражения» не приходилось видеть ни крестьянам, ни рабочим. Запахло свежевспаханной землей. Земля не хотела знать, кто ее потревожил: тракторы или крепкие крестьянские руки. Она издавала свой древний, сладкий запах, напоминая о севе. От свежих комьев шел пар, который землепашцы обычно вдыхают с надеждой и благоговением. А сейчас, в разгаре битвы за спасение земли, этот пар походил на пороховой дым.
Туча, ошарашенный случившимся, размахивал руками, кричал, но уже было поздно — никто его не замечал и не слушал. Председатель потерял власть над людьми. Казалось, еще немного, и рабочих зароют живьем в том рву, который они выкопали, но тут перед крестьянами встала молодая учительница Мара. Она водила школьников на опытный участок собирать орехи.
— Стойте! Что вы делаете? — сказала она тихим голосом, а ее лицо было белым — бело, точно знамя парламентеров.
Дети, у которых не только руки, но и лица были измазаны ореховым соком, обступили свою учительницу и, запустив руки в мешочки с орехами, побрякивали ими, будто патронами.
Битва прекратилась. Три-четыре, кома земли гулко ударили в железо лопат, как последние пули. Инженер видел, как молодая девушка с большими черными глазами, в которых мерцали тревожные огоньки, подошла к толпе и стала обезоруживать крестьян одного за другим, как комья земли выпадали из медленно разжимающихся корявых пальцев и рассыпались. Некоторые хватались за кирки и лопаты, готовые ринуться в атаку с этим трофейным оружием. Но учительница с детьми мужественно стояла впереди толпы, и никто не решался сделать первый шаг.
— Идите себе, ребята, с миром! Мы знаем, что вы не виноваты… — Туча вынул большой носовой платок и, стряхнув с него пыль, старательно вытер пот с лица. Он не ожидал того, что случилось.
Расстроенные, обескураженные рабочие, будто освобожденные узники, тронулись за обсыпанным с головы до ног землей инженером. Орешчане не ушли с поля до тех пор, пока поезд не умчал рабочих прочь. Молча засыпали ров, аккуратно накрыли его большими квадратами свежего зеленого дерна, словно кусками половика, и притоптали, чтобы после дождя снова буйно разрослась трава и залатала прорехи.
Только после этого клубок стал разматываться в сторону села.
Бай Дафин все эти дни неусыпно стоял на посту, как часовой. Только где ему было уберечь Цветины луга! Тучу вызвали в город, и в тот же день на станцию прибыла большая группа рабочих, выгрузили первую партию землеройных машин. Сторож, спрятавшись в лесу, с мукой смотрел, как огромные машины безжалостно утюжили мягкую отаву, как кромсали зеленое покрывало Цветиных лугов.
— А я даже детям не разрешал мяч погонять! И для чего берег, зачем старался?
Его пожелтевшее лицо сливалось с желтизной осенней листвы, и казалось, что оно облеплено сморщенными листьями.
2
Воскресный день, словно назло орешчанам, выдался солнечным. А им хотелось, чтобы шел дождь, залило водой вырытые рвы и строители не смогли заложить фундамент. Им казалось, что сама земля не потерпит такого надругательства и из ее недр хлынет вода… А то, может, река поднимется и зальет все.
Так хотелось орешчанам, но день выдался, будто по заказу — для праздника. На опушке Челебийского леса призывно играла музыка. Другие села не пострадали при отчуждении земли, и через Орешец с раннего утра потянулись телеги, украшенные знаменами. Проносились грузовики, битком набитые людьми, разгружались на лужайке и катили обратно. Ветер разносил по селу чужую, враждебную пыль. Солнце поднялось уже на два стрекала