В сети сонные потонешь,
В бирюзу.
А бессмысленности цепи
Станут яростно – нелепей…
Тяжкий день
Оглушает жгучим звоном,
Гнет томительным законом.
Где сирень,
Где тихонько тени плачут
Челноки твои маячат
В отдых, тень.
К тем лугам, где ты, как мальчик,
Колокольчика бокальчик
Вдруг сорвешь,
Где не жалят злые пчелы,
Где, вдыхая сосен смолы,
Ты поешь.
«Был Лазарем четверодневным…»
Был Лазарем четверодневным,
Восстал, но гроба пелены
Влачу наследием я гневным
Теней покинутой страны.
И света лик мне чужд и страшен,
Люблю беззвучность, вечера…
Могу ль вкушать земных я брашен
Пещеру кинувший вчера?
И память смерти сердце точит
И жду исчезнувших теней,
А Солнце яростно пророчит
Мне хороводы долгих дней.
И брежу пением плачевным
И помню гроба пелены
И жажду быть четверодневным
Во тьме покинутой страны.
«На снега упали тени розовые…»
На снега упали тени розовые,
Сегодня конец январю…
Рощи в инее красуются березовые,
А в небе поток янтарю…
На душе светло и херувимчато,
Загораются надежды на весну,
Облака поют восторженно и дымчато,
Все блестит – куда я ни взгляну!
Водяной на волю снова просится,
В ледяном томится полону,
В полынью на солнце, жмурясь, косится
И уходит медленно ко дну.
Так воздушно тают тени розовые…
Сегодня конец январю.
В сердце – май и шепоты березовые…
Вот поверил солнцу – и горю!
У себя
Дни как медленные шарики
Вечно-милых, старых четок,
Ночью – дальних звезд фонарики…
Дух и радостен и кроток.
Лица нежные, знакомые,
Мебель в обветшалом вкусе,
Умилительно-истомный
Лик на вышитом убрусе.
В небе точно перья страуса
Тучи мечут пышный веер.
За стеной играют Штрауса
И романсы Клары Мейер.
На стенах – виды и мелочи,
На открытках – honey-moon,
На столе – немного мелочи,
Альманах и в нем «Вдовун».
Дни как медленные шарики
Вечно-милых, старых четок;
Вечер – дальних звезд фонарики.
Сон и благостен и кроток.
24/VIII-13.
«Небо как ткань узорочья бухарского…»
Небо как ткань узорочья бухарского,
Взводни высокие тихо идут,
Верно далеко от холода Карского
Льды вековечные к югу плывут.
Тяжко пахнуло дыханием северным.
Волны отпрянули, ринулись вновь…
Горе полям вкруг обители клеверным!
Солнце полярное – кровь.
Небо полярное матово-зелено,
Тундра скалистая, даль,
Снег вековой в горных кряжей расщелине
И вековая печаль.
Солнце как пурпур величества царского,
Соль изумрудов воды,
Тихо плывут вдаль от холода Карского
Голубоглазые льды.
Горло Белаго моря, лето 13 года.
Песья голова
Во мгле ушедшего, далекой и седой,
Чтоб женской прелестью не быть столь уязвленным,
В дар многих слез, молений преклоненных,
Венчался юнош песьей головой.
И ныне так – главу – обличье пса
Мне ниспошли, чтоб мог я в сей юдоли
Без устали глядеться в небеса.
Как пес-отверженец, в смиренной, низкой доле
И воплем славить мощь и чудеса
Твоей божественной и благодатной Воли.
23/10-13.
Триолет
Всего лишь восемь строк и снова
Уж триолет поет, звенит…
Ужели сердце свой зенит
Достигнуть жалкое готово?
Уж триолет поет, звенит:
«Иди, влюбляйся смело снова!
Любовь, как снов твоих основа,
Как триолет поет, звенит»!
«Жизнь – это чара ложных, белых зим…»
Жизнь – это чара ложных, белых зим,
Река одетая в льда саккос бледно-синий,
Жестокий хруст, опалов зыбкий дым
И четкость строгая дворцовых, важных линий.
Смерть – это сад, нездешний, вечный сад,
Цвет пышнодлящийся надменных, райских Регий,
Престол властительный, фонтанов звонких ряд,
Блаженства азбука без гибельной омеги.
И если смерть мне даст забвенье зим,
Сон тихий, радостный на вечно-жданном бреге,
Все буду помнить я среди гордых, райских Регий
Печали бывшие, опалов зыбкий дым,
Искать мучительной, карающей омеги
Венчавшей лед моих немногих зим.
8/10-13.
«Ты одета в ротонду из лучистых снежинок…»
Ты одета в ротонду из лучистых снежинок.
Пятый уж час минует. Вечер благостно тих.
И в далекой лазури Кто-то тысячи льдинок
Разбросал так небрежно. В сердце радостный стих.
Ты подумай, как ночью будет ярко лучиться.
Изумрудами сыпать там вдали океан.
Как над ним будет реять черноокая птица,
Чернокрылая птица – вещедревний баклан.
Ты подумай, как ночью встанет ветхий святитель
Из серебряной раки, как беззвучен и тих
Обойдет он всю тундру, сбережет он обитель
От невидимых ликов, от обиды и лих.
Ты подумай, как ночью хладноокой громадой
Льды полярные стынут, чаля к Новой Земле,
Точно сирые дети, голубые номады,
Проплывая, маячат в мерно-зыблемой мгле.
На окне – плач узорный из замерзших слезинок
Словно я, он капризен, словно стынущий стих.
Ты проходишь в ротонде из лучистых снежинок.
Пятый час уж минует. Вечер благостно тих.
8/10-13.
В снегу
Ослепительная пудреница
Золотой голубокудренницы
Опрокинулась опять!
Снова я, забыв усталости,
В пылких, сумерочных алостях
У подъезда буду ждать.
Надо мной в лугах лазурчатых
Проплывают вдаль ажурчато
Снеговые облака…
В ледяной, холодной прелести
Сколько скрипа, сколько шелеста!
Звездоносная река.
День как малая жемчужина,
Сердце твердо и остужено,
Сердцу нечего терять.
Ослепительная пудреница
Золотой голубокудренницы
Опрокинулась опять!
24/8-13.
Сны
Сонные струнные струи…
Сеть соплетаемых саг…
Манит медлительный маг
Чем-то чудесно чаруя.
Поступь пестреющих пав…
Тонкие тают туманы.
Рдяные, рваные раны –
Ужас – утомный удав.
Ломкий лазоревый лед
Душу до утрени давит.
Принцем пленительным правит
Ласточки легкой полет.
Иноком ино иду я
Немощен, набожен, наг.
Манит медлительный маг…
Сонные струнные струи…
2/X-13.
«Октябрь в начале. Вновь студено…»
Октябрь в начале. Вновь студено.
Снег пляшет белый свой балет.
А я слагаю триолет
Под жаркой лампою зеленой.
Как снега я люблю балет!
Ведь Вы сказали в месяц ноны:
«Мне кажется, что Ваши стоны
Лишь снега тающий балет»!
7/XI-13.
«Приду к какому очагу?..»
Приду к какому очагу?
К какой я пристани причалю?
Цветов нарву на чьем лугу?
Тебе ли душу офиалю?
Спокойные, меня не впустите,
Хотя кругом полярный лед.
Жестокий зимний хлад и хруст. И те
Огни пьет ветреный налет.
Зеленопенная тревожится
За дальней скальностью волна
И кто-то плачет, стонет, божится
И вьюга яростно пьяна.
А утром, у порога входного,
Под синим, радостным стеклом,
Мы тело бледное, холодное
Спокойные опять найдем.
И буду я глядеть на трупное,
На мой почивший прежний лик
И снова чаять Неприступного,
Кто так далек, кто так велик.
И это зная, берегу
Свои я слезы – плачу мало…
Приду к какому очагу?
Когда увижу дно фиала?
11/XI-13.
«Любить, я знаю, грех, я знаю, что нельзя…»
Любить, я знаю, грех, я знаю, что нельзя,
Что стыдно мне любить – ведь я монах всегдашний.
Ведь меж плакучих ив идет моя стезя
Чрез кельи темные к иным, нездешним брашнам.
Весь мир мне монастырь зеленый и простой,
А ты – келейница, ты радостное чудо.
Так будь отныне мне молитвенной сестрой
И литургийного не оскверняй сосуда.
Мне сердце кровь зажгла Его священных ран,
Что так горят и жгут, углем блаженным тлея –
Наш брак с тобою – там, в селеньи синих Кан.
Там, где лучистая воскреснет Галилея.
Мы будем брат с сестрой. Пусть похотью грозя
Рождает темный дым Лик тающий и страшный.
Не быть твоим мне здесь – ведь мне любить нельзя,
Ведь стыдно мне любить, ведь я монах всегдашний.
7/X-13.
«Я все глядел бы в Око темное…»
Я все глядел бы в Око темное,
В Твой древний Лик
И вдруг, рыдая, в губы томные
С мученьем вник.
Как ястреб птицу оробелую
Когтит и рвет,
Так душу юрода несмелую
Моленье жжет.
Вкруг жаркий шепот вспышек пламени…
Отрадно мне
Всю ночь, весь день ждать тщетно знаменья,
Кипеть в огне,
Лобзать и раны ног гвозднинные…
Тихонько петь
И муки сумрака старинные
И сердца плеть.
И чуять крылия огромные