«Вы помните, царица Гиперборейских стран…»*
Вы помните, царица Гиперборейских стран,
Сгорающих мальчишек, эффектный ресторан?
В отдельном кабинете смешное еп trois,
В молочно-белом свете хмельное ирруа?
Цветы струили ласки. Причесанный позор
Коврами запечатал давно привыкший взор.
Тяжелые каскады оранжевых гардин
Разлили по кушетке холодный гренадин.
Воспел в концертном зале скучающий рояль
Моей наивной грусти поруганный Грааль.
Вы были в этот вечер безумно хороши;
Я страсть мою разменивал на ломкие гроши.
Для Вашего Изящества я чистил ананас;
Ваш спутник дикой ревностью поглядывал на нас.
Я понял: я невольник, срывающий Анчар.
Не в силах я разрушить костер постыдных чар.
«Разбирая перчатки в магазине Кальмеера…»*
Разбирая перчатки в магазине Кальмеера,
Мы сплетали остроты в голубой causerie,
Вы играли намеками, словно бархатным веером;
Аромат недомолвок; флиртороз тропари.
Каламбуром ответным драпируясь хламидно,
Я нескромной беседе малевал смехофоны.
Но Вы рассказали – и совсем неожиданно,
О Вашем поклоннике обыдень граммофонную.
Мне стало неловко. Мне сразу припомнились
Ходившие в городе нехорошие сплетни.
Вы, наверно, забыли, как мы познакомились;
Этот вечер душистый угасающе-летний.
И как-то мгновенно потухли сомнения,
Дремавшие робко зеленым огнем.
Когда-то я был наилучшего мнения
О вас и о нем.
А, впрочем, не нужно. Ажурную чувственность
Вы умеете быстро и хищно развязывать.
Соблюдая умеренность, утончайте искусственность,
В откровенных улыбках сохранив недосказанность.
Мне очень обидно! Я скажу Вам по-братски:
Вы не знаете, чем привлекают камены.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
«Я помню фонтаны горящих минут…»
Я помню фонтаны горящих минут.
Красивое тело дрожало упруго.
Слова улыбаются, быстро бегут,
Бегут вперегонку, хватают друг друга.
Фонарь электрический гаснет вдали.
Прельстительно звякнула Ваша подвязка.
Слова, спотыкаясь, с усилием шли,
Как будто по дюнам песчаным и вязким.
Ко мне на плечо прилегла голова.
Раскрытою страстью взволнованы груди.
Слова наклонились. Заснули слова.
Отинены мысли в огнистой запруде.
IV
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
«Эй, послушайте, девица за четырнадцать рублей!..»
Эй, послушайте, девица за четырнадцать рублей!
Ваши руки огрубели, но глаза – светлей лилей.
Целый день Вы за уборкой. Целый день Вы у плиты.
Оглянитесь: в этот вечер дали темно-золоты.
Вечер быстро исчезает. Вечер нынче невелик.
Да, Вы знаете, в «Эдеме» – превосходнейший шашлык?
И достать всегда возможно кахетинского вина…
Перед барыней отлучка не такая уж вина.
Не хотите ли, поедем, вот сейчас, туда, в «Эдем»?
Ждет покорно у калитки мой коричневый тандем.
О, не нужно одеваться: мы в отдельный кабинет.
Что же, что же Вы молчите? Поскорее, да иль нет?…
В Ангаре переплеснулась переливная вода,
Я почувствовал, услышал Ваше сдержанное «да».
«Она отдавалась, закурив пахитоску…»
Она отдавалась, закурив пахитоску,
На брошенном в угол собольем манто,
Иногда напевая ариетту из «Тоски»,
Иногда воплощая грезонегу Ватто.
Шляпа с яркими перьями раздавила меренги;
Запятнало ковры дорогое аи;
Я сжигаю расчетливо, я сжигаю за деньги
Восхищеннонаивные идеалы мои.
На прозрачном белье паутинное кружево,
Мастерицей брюссельской сплетенное встарь…
Продавайся! И в этой игре обнаруживай
Оскорбленную душу, поникший алтарь.
Вы умелым художником бесподобно одеты.
Не поможет шампанское, – отуманит гашиш.
О, лазурная вера! О, забытые где-то
Полудетские сны! Побледнела? Молчишь?
Побледней! Никакая извращенная прихоть
Не заменит улыбок светлоглазых подруг.
Если б искренних слез! Если б искренний крик хоть!
Если б звонко распался эротический круг!
Горная радость
«Развиваются, рвутся клочья черного дыма…»
Развиваются, рвутся клочья черного дыма;
Убегал я из города, убежал нелюдимо;
Убежал я от книг, поцелуев и дел,
Потому что свободным побыть захотел.
В душном городе давит неотвязчивый страх;
Счастье можно почувствовать только в горах.
Остановки. Туннели. Виадуки. Мосты.
Снова мысли мои убеленно чисты.
Горы. Хищно вздымаются красноватые скалы.
Слышны мощные всплески голубого Байкала.
Я не слышу жужжанья манерных речей;
Небывалые были протрелил ручей.
Разноцветные мхи обвивают утес.
Всюду смелую радость рассыпал Христос.
Хорошо притаиться в июньской глуши:
Только сосны да кручи. Кругом ни души.
«Пламенное Солнце ранит нежный Вечер…»
Пламенное Солнце ранит нежный Вечер.
Кровью истекает раненое Солнце.
Алой кровью Солнца залит белый глетчер;
В волнах заиграли желтые червонцы.
Алое на белом. Пурпур в горностаях.
Тающие розы в снежных покрывалах.
Волны – словно чаек белокрылых стая;
Гребнепена – нити мутного опала.
Солнце догорело. Дальний глетчер замер;
Медленно закрылся облаком печали.
Волны потемнели. Черносиний мрамор.
Волны умолкают. Тише. Замолчали.
Молитвы
«Божья Матерь, строгая Владычица!..»
Божья Матерь, строгая Владычица!
Пресвятая Дева Богородица!
Если юному соблазн попритчится,
Он Твоей заступой огородится.
В мире счастье – скверна. Жизнь греховная.
Истомленный тяжестью чугунною,
Я скуюсь пречистыми оковами, –
В монастырь с безжалостным игуменом.
Приими меня в обитель дальнюю!
Чудотворным укрывая пологом,
Душу скорбную, нетронуто-печальную,
Ты не выдай на смех лютым ворогам.
Плоть бунтарскую смирю веригами;
Обессилю тело власяницею;
Искушенный дедовскими книгами,
Дух плененный станет вольной птицею.
«Храм Василия Блаженного…»
Храм Василия Блаженного.
Лики сумрачных божниц.
В одинокую моленную
Я вхожу. Склоняюсь ниц.
Этот храм, – обитель Грозного.
Опустив усталый взор,
Он бредет тропой морозною
Помолиться в свой притвор.
Слышу шорохи под сводами…
Царь великий, это ты ль?
Он крадется переходами,
Опираясь на костыль.
Слышу скрип дверей узорчатых;
Свет свечи прорезал мглу;
Распахнул киот трехстворчатый,
Распростерся на полу.
Боже, властью неуемною
Ты за что меня взыскал?
Верно ль я судьбину темную
Государства разгадал?
Я – Владыка, Я – Помазанник.
Княжьей власти не хочу.
Я заморскими алмазами
Божьи ризы расцвечу.
Я послал своих опричников
По опальным городам;
Возмещу десятерично я
Возмутившимся рабам.
Наша власть – самодержавие.
Послушанье – ваш удел.
Наши цепи не заржавели;
Царский гнев не оскудел.
Пусть тяжелые наручники
И невольничий ярем
Наказуют ненаученных
Преклоняться пред царем.
Я труды подъемлю страшные,
Одинок в родном краю.
Но зато утешусь брашнами
Божьей трапезы в раю.
От двенадцати евангелий
Православный выйдет люд,
И тогда святые ангелы
Душу царскую возьмут.
Упокоюсь в райских сенях я,
Позабуду здешний смрад.
Приими мои моления!
Ты всесилен! Свят! Свят! Свят!
Но прервал ночное бдение
Легкий треск – трамвайный звон –
И рассеялось видение,
Разошелся старый сон.
«Леший, леший, будь мне братом!..»
Леший, леший, будь мне братом!
Сделай книжника – лесным!
Хищным, смелым и косматым,
Неуемным и простым.
Я хочу веселым зверем
Целовать седые мхи;
Я в лесу построю терем,
Декламируя стихи.
Шерстью длинной обрасту я,
Буду рыкать и шипеть,
Мать-Пустыню Пресвятую
Лешьим сердцем буду петь.
Что мне серенькие книги,
Серый город – скучный враг;
Настоящею шишигой
Буду прятаться в овраг.
Побреду в каменоломню,
Отточу сверкучий стих;
Позабуду и не вспомню
Грохот пыльных мостовых.
«Солнце! Море!..»
Солнце! Море!
Кровь! Свет! Любовь!
Жертвы готовь!
В праздничном хоре,
в праздничной пляске
Солнечной ласке,
Теплу,
Морю премудрому,
Силам могучим
Кричим хвалу!
Пляшем, скачем!
Пламеннокудрые,
От вас получим
Мясо горячее,
Кровь и жир!
Вы создали мир!
Мудрые, вечные,
Людям дали радость любить,
Новую радость: убить;
Бегущую кровь радостно пить.
Добрые, вечные!
Каменные наконечники
Надели нам на копья,
Чтобы верней поражать врага.
Но ваша воля строга:
Если забудем,
Жертв приносить не будем,
Глянете вы исподлобья;
Море погонится за нами,
Затопит остров волнами…
Нет! Мы жертвы вам принесем,
Вам благодарные крики пошлем.
Кричим и поем
В радостном хоре
Вновь и вновь:
Кровь! Свет! Любовь!
Солнце! Море!
Море спокойно было,
Тихо сверкало вдали.
Солнце любовно светило
Первенцам мощной земли.
«Жарким вечером томимый…»*
Жарким вечером томимый,
У болотного протока,
Где зеленая осока,
Окруженный синим дымом,
Хороню свою печаль,
Заклинаю злую даль.
Вон, – ширяют по болоту
Неулыбы сизой тучей,
В душу просятся обманом
Навести тоску-заботу;
По-низам, в траве пахучей,
Белым стелются туманом.
Собралась в тоске заумной
Немочь ржавая в кусты,
Чтобы плакаться неслышно,
Неизбывно, неиздумно
Над судьбою никудышной,
Над задавленною долей,
Над неявленною волей.
К сердцу бледные цветы
Привораживают боль.
Мутит душу гоноболь:
Задурманивает разум,
Отшибает память разом.
Я кощунственной стихирой
Умолю болотный морок:
Бледным людям лютый ворог,
Я устал грешить случайно;
Дайте слиться с вашим миром,
Приобщите серой тайне!
Вихрю молодости ранней
Очертить глухие грани;
Очи девушек счастливых
Затуманить нестыдливо
Похотливою любовью;
Взбудоражить кровь украдкой
И приникнуть к изголовью
Смертоносной лихорадкой.
Пылкость чувства, яркость мысли
Мертвым разумом исчислить;
Вдохновениям нетленным
Заградить пути несмело,
Задразнить извечным пленом.
Несменяемым пределом.
Обезволить, обезличить,
Притупить лихие кличи
И, пресытившись пороком,
Истомясь бесплодной скукой,
В утомлении жестоком,
Ядовитою гадюкой
Уползти зеленой тиной,
Кочковатою низиной.
«Господи, спаси, спаси меня!..»
Господи, спаси, спаси меня!
Некуда идти. Измучен страхом.
Некого просить. Скитаюсь без огня.
Трудные победы стали прахом.
Близко я к безумцам подходил;
Знаю их удушливые стоны.
Сумраки дымящихся кадил
Мне открыли влажные притоны.
Остановлен дерзостный полет.
Давит голову железный обруч.
Сумасшествие ползет ко мне, ползет,
Извивается жеманной коброй.
У меня душа отравлена навек.
Все мои видения нелепы.
Вынести не может человек
Тайну зла чудовищного склепа.
Я устал. Тоскливо изнемог.
Помощи не вижу ниоткуда.
Не спастись! Уснул счастливый бог.
Не уйти! На свете нету чуда.