«Я уничтожил перед обыском…»
Я уничтожил перед обыском
Фотографическую карточку,
Где ты – туманная с апрельским проблеском,
Казалась девочкой в наивном фартучке.
Прости, хорошая. Звонка тревожного
Я ждал наверно, часов в одиннадцать.
Я ждал неволи, замка острожного,
И было поздно. Куда мне кинуться?
Пути отрезаны. Пути прослежены.
Меня травили. За мной охотились.
А за окном кусты оснежены:
Зима о неге позаботилась.
О, скоро ротмистр с улыбкой бальною
Протянет ордер: «Вы арестованы».
Я жалко вздрогнул. Моя печальная,
Тебе разлука уготована.
Но ты скажи суровой матери,
Что я в Сибири останусь пламенным,
Что буду гордым я и на каторге,
Умру безмолвно, умру под знаменем.
Звонят. Еще. Надежды канули.
Я письма жгу твои. Я вынул маузер.
А на столе шток-розы вянули…
Прости, любимая. Ты будешь в трауре.
«Нет, полюбить я не смогу…»
Нет, полюбить я не смогу
Просторы сумрачной Сибири;
Ее тоскливую тайгу,
Ее безрадостные шири.
Чужая, дикая страна!
То солнцем проклятые степи,
То снежной глади целина,
То жалко стонущие цепи.
Всегда покрыты синим льдом
Ее нетронутые скалы;
Я не зажгусь ее огнем,
Огнем сурового Байкала.
Проволочные заграждения
I
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
«Внезапно вскинувшейся сворой…»
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Внезапно вскинувшейся сворой
Поэты, злобно и остро,
Ведут с чужим Искусством споры,
Постыдно пачкая перо.
Они грозят упорной местью
Поэтам вражеской земли…
Не с ними я! Не с ними вместе!
Не в этой бешеной пыли!
Пускай я грешен. Грешен многим;
Убогий, вялый и пустой
И олимпийского порога
Недосягающий мечтой;
И празднословлю и лукавлю,
Но никогда и ни строкой
Я не возвысил в этой травле
Уже окрепший голос мой.
Меня приветствуют нападки,
Полупрезрительный отпор
И снисходительность украдкой
И осуждение в упор.
Но я с уверенной отрадой
Внимаю ропщущей хуле:
Искусство верная ограда.
Искусство просвет на земле.
«Венеру Милосскую в землю зарыли!..»*
Венеру Милосскую в землю зарыли!
Венера Милосская в черной земле!
О, древние боги, могучие крылья
Скорее расправьте в синеющей мгле!
Скорее на помощь! Но заперты боги
В гробницы музеев – застенки-дворцы,
А мы изнываем в уныньи убогом,
Прекрасного Феба плохие жрецы.
Исполненный силы, исполненный веры,
Безудержный Марс мировой властелин;
Забыты прозрения дивной Венеры,
Когда над Парижем кружит цеппелин.
Быть может, в смятеньи сражений окрестных,
В усталой покорности сломленных сил,
В испуге забудут священное место,
Найти не сумеют бесценных могил.
Промчатся столетья. Давнишние войны
Покажутся призраком злобно-смешным;
Разумные люди, привычно спокойны,
Его вспоминая, смеются над ним.
Венеру отроют раскопкой случайной;
Случайно нарушат надежный приют;
Пленяясь внезапно раскрывшейся тайной,
Молитвенно-робко «Осанну» споют.
И вымолвят тихо: «Святая богиня!
Наивные варвары древних веков
Богов отдавали невидящей глине
Во имя стальных безобразных оков!
Они провожали цветами напутствий
Людей, громоздящих безмерность гробниц,
Они полагали – важнее Искусства
Недвижная власть золотых колесниц.
Отсюда – весь ужас. Отсюда все беды.
Мечта, воплощенная мощным резцом,
Дороже богатства, почетней победы,
Святее молитвы, прочтенной жрецом».
IV
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
V
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
VI
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
VII
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Деревянный крест*
Узкие врата
«Сарматы смачивали стрелы…»*
Сарматы смачивали стрелы
В крови клокочущей своей,
Чтобы, заклятые, верней
Разили вражеское тело.
Порывы творчества бесцельны,
Искусством песню не зови,
Пока не смочена в крови
Души, пораненной смертельно.
Я сам, уверенным ударом,
Поранил крепнущую грудь,
И вот – запел и вышел в путь
Навстречу неотвратным карам.
Подобье верного стилета,
Сверкает стих, как бы стальной…
Какою страшною ценой
Я отыскал в себе поэта!
«Ясность в душе пустынной; холодно мне и странно…»*
Ясность в душе пустынной; холодно мне и странно,
Стало вокруг светло.
Трудные битвы были, были глухие раны,
Было – и все прошло.
Не за что мне сражаться, некому мне молиться,
Трудный свершен обет;
Холодно мне и странно, пусто в моей светлице,
Бледный мерцает свет.
Радость поет и плещет, ясным ликует хором,
Властен в руке резец;
Многие вижу тайны, острым впиваясь взором,
Пламенной лжи творец.
Отдал я жизнь Искусству; отдал – и стал свободным,
Горных достиг вершин;
Людям бросая пламя, сам остаюсь холодным,
Тихо грущу один.
«Если ты хочешь создать гармонично-звучащие ритмы…»*
Если ты хочешь создать гармонично-звучащие ритмы,
2 Новые песни найти;
Если ты хочешь людей увлекать полнопевною речью,
2 Хочешь учить красотой, –
Быстробегущие дни непрестанно, упорно работай,
2 Старых певцов изучай;
Каждую форму стиха терпеливою мыслью исследуй,
2 Трудные строки чекань,
Чтобы таинственный час вдохновенья и смутных порывов
2 Слабым тебя не застал,
Чтобы ты смело запел, выливая в готовые формы
2 Полные силой слова.
«Быть одному – страданье и отрада…»
М. ФЕЛЬДМАНУ
Быть одному – страданье и отрада;
Крепка моя надежная ограда;
Среди любимых неизменных книг
Я отдыхаю, верный ученик, –
Со мной творцы, взыскующие Града.
В унылые недели листопада
Так внятен в небе журавлиный крик,
Так хорошо, перелистав дневник,
Быть одному.
Опавший лист желтит аллеи сада,
Едва трепещет тихая лампада
И озаряет неподвижный лик
И я один. Какой блаженный миг!
Поистине, роскошная награда –
Быть одному.
«Темнеет. Тишина. Давно закрыты двери…»
Темнеет. Тишина. Давно закрыты двери.
Обычные мечты свершают точный круг.
Я вижу кабинет пытливого Сальери,
Дерзнувшего разъять, исчислить легкий звук,
Направить, обуздать, усилить в нужной мере
Порывы творческих неизреченных мук.
Расчетом сжатые, взволнованно и гордо,
Вздымаются волной свободные аккорды.
Еще любимый лик. Упорный соглядатай
Несознанных чудес, творимых на земле,
Искавший каждый день – везде, в печали брата,
В улыбке женских уст и предвечерней мгле
Сплетений красочных. Внимательный вожатый,
Равно презрительный к восторгу и хуле;
Пророчества и страх и лепет беззаботный
Да Винчи вбрасывал в бессмертные полотна.
И если ты придешь – неведомый избранник,
Ваятель вещих слов, свершитель и пророк,
Не жрец увенчанный, но истомленный странник,
Отверженник толпы, один, спокойно строг,
Не вспышек и мечты, – труда покорный данник,
Ты в песнях изъяснишь значенье слов и строк;
И нежность и тоску пылающего слова
Разъяв, разъединив, в созвучьях свяжешь снова.
«Когда потухнет бледный мой ночник…»*
Когда потухнет бледный мой ночник
И смерть, вздохнув, приникнет к изголовью,
В мечтах последних светлый женский лик
Не улыбнется нежною любовью;
Отец духовный, – ласковый старик
Не повторит докучных суесловий.
Один, один. И буду в грозный миг
Еще бесстрастнее, еще суровей.
Тогда учителей предстанет клир,
Зовут к себе, на сладостный Маир,
И внятны мне призывы и укоры
Хранителей желанного огня;
И встретят недостойного меня
Спокойные торжественные хоры.