Стою на площади Скорби возле отвоеванного у бетона зеленого островка, вспоминаю услышанное от очевидцев: как выбирал мой командарм место последнего пристанища. И как, спустившись с кургана, вышел из машины и долго смотрел на усеянную смертоносным металлом вершину, на памятник. И что сказал при этом.
Иду от сказанного им, пытаюсь выстроить ход его мыслей в те минуты. О какой высоте могло думаться старому солдату? Верно, о той же, о какой думаем все мы: чем дальше отодвигается май 45-го, тем с большей глубиной осознается значение и величие Победы, тем выше Обелиск, увековечивший имена павших, увенчавший подвиг живых.
Подвиг на переднем крае.
Подвиг в тылу.
Стою на площади Скорби, непроизвольно оттягиваю минуту прощания. Стою — руки по швам, подобравшись, как и положено взводному перед командармом. Оглядываю мысленно путь, пройденный этим человеком: от красноармейской гимнастерки — до маршальского кителя. До всенародного признания. До всенародной признательности.
Живой зеленый островок, теплый срез гранита, оплаканное золото короткой — короче не бывает! — надписи:
Василий Иванович
Чуйков
1900, 12 февраля
1982, 14 марта
Бессрочный мандат на бессмертие.
«Я — ВИЧ, отзовитесь!..»
Не решаюсь позволить себе ступить на траву — приблизиться к надгробию, кладу принесенные цветы, куда дотягивается рука.
Букетик ромашек вперемешку с метелками ковыля.
— Это с Солдатского поля, товарищ командарм…