В начале XX века теми же фактами заинтересовался революционер Цзинь И, который нередко подписывался псевдонимом Ревнитель свободы. Он сотрудничал в журнале известного реформатора Лян Цичао «Новая проза», в революционном «Вестнике национального достояния» и журнале «Цзянсу», который был таким же печатным органом китайских студентов в Японии, как «Прибой Чжэцзяна», где начал печататься молодой Лу Синь. В 1903 году Цзинь И сам стал издавать журнал «Зеркало для женщин», ратуя за женскую эмансипацию, в следующем году выпустил перевод произведения японского революционера Миядзаки Торадзо «Тридцатитрехлетний сон» (о деятельности Сунь Ятсена) и книгу «Кровь свободы», которая тоже использовала японский материал и представляла собой историю русского освободительного движения от декабристов до эсеров. Здесь едва ли не впервые на китайском языке рассказывалось о деятельности Герцена, Тургенева, Чернышевского, Бакунина, Софьи Перовской, народницы Геси Гельфман, названной Гофман (как и у Цзэн Пу, сохранившего эту фамилию в своем повествовании). Отсюда можно заключить, что сведения о революционерах, особенно иностранных, Цзэн Пу почерпнул в значительной мере из переводов Цзинь И.
В журнале «Цзянсу» Цзинь И опубликовал две главы своего произведения, которому дал название «Цветы в море зла» (октябрь 1903 года). Через год он послал их в Шанхай, издательству «Лес прозы», вместе с еще четырьмя главами, среди которых был и отрывок о сторонниках Сунь Ятсена. Цзэн Пу заинтересовался присланным, однако рекомендовал теснее связать историю ученого и гетеры с политическими событиями. Кроме того, художественный уровень этой прозы, с его точки зрения, оставлял желать лучшего. Цзинь И оказался самокритичным и попросил Цзэн Пу взять роман на себя.
Составленный Цзэн Пу план романа предусматривал довести повествование до событий 1900 года, когда вспыхнуло боксерское восстание и войска восьми держав, под предлогом его подавления, вторглись в Пекин. В то время гетера Сай Цзиньхуа (выступающая в романе под именем Фу Цайюнь) стала фавориткой командующего «союзной армией» Вальдерзее и спасла многих соотечественников. В дальнейшем писатель намеревался показать победу грядущей революции. Полностью замысел этот не был осуществлен, однако в пределах описываемых двух десятилетий до реформ 1898 года Цзэн Пу создал широкую картину жизни, обрисовал большое число своих современников.
В романе свыше двухсот персонажей, почти все они — реальные исторические лица, как правило, наделенные вымышленными именами. Скажем, ученый Хун Цзюнь назван Цзинь Вэньцином, под именем князя Сурового (диктатора Севера) выведен наместник столичной провинции Ли Хунчжан, за министром Гун Пином скрывается либеральный сановник Вэн Тунхэ, в Хэ Тайчжэне можно узнать «генерала, пробежавшего весь Ляодун», — печально знаменитого У Дачэна, который проявил себя большим трусом во время японо-китайской войны. Настоящие имена сохранены только за некоторыми второстепенными героями.
В центре романа — пятеро друзей, сдававших государственные экзамены: Цзинь Вэньцин, Цянь Дуаньминь, Лу Жэньсян, Хэ Тайчжэнь и Цао Ибяо; они постепенно, кроме провалившегося Цао Ибяо, становятся видными чиновниками. Наиболее интересен из них Цзинь Вэньцин, прообразом которого послужил известный ученый Хун Цзюнь (1840—1893), названый брат отца Цзэн Пу. Как и герой романа, Хун Цзюнь занял первое место на дворцовых экзаменах, затем стал подниматься по чиновной лестнице, но в 1884 году был вынужден оставить службу из-за смерти матери. По окончании трехлетнего траура он отправился посланником в Россию, Германию, Австрию и Голландию, взяв с собой молодую наложницу. В 1890 году вернулся на родину, где его сделали помощником военного министра (едва ли не единственный факт, не нашедший отражения в романе) и ввели в Палату внешних сношений.
Во время пребывания в Европе Хун Цзюнь раздобыл иностранную карту Памира, которая в 1890 году была издана в Китае в виде атласа. Кроме того, Хун Цзюнь известен трудами по истории эпохи Юань (XIII—XIV века). Он продолжил дело Гун Цзычжэня, Вэй Юаня и других китайских просветителей начала XIX века, питавших интерес к северным народам. В то же время в Хун Цзюне видны черты появившихся несколько позднее сторонников «европеизации» — тех, кто стремился использовать новые идеи Запада лишь для того, чтобы сохранить старые феодальные устои.
Этот двойственный характер ученого отображен и в романе, но по-своему, с ощутимым креном в область частной жизни, с обличительным заострением и одновременно усложнением образа. Например, увлечение Цзинь Вэньцина историей монголов позволяет высмеять дипломата, который, зарывшись в ученые трактаты, не видит того, что творится у него под носом: любовных похождений Цайюнь со слугой Афу и с немецким лейтенантом Вальдерзее. Политическая консервативность героя хорошо подчеркнута сценами, где он с ужасом говорит о русских «нигилистах», то есть о народниках.
Известно, что в 1891 году, во время Памирского инцидента, маньчжурское правительство обвинило Хун Цзюня в неверном составлении атласа, в том, что из-за него Китай якобы потерял полосу шириной в восемьсот ли. Ученый был так потрясен этим вымышленным обстоятельством, что заболел и вскоре умер.
Цзэн Пу использует названные факты для обличения невежественных маньчжурских чиновников (включая Цзинь Вэньцина, который не знал как следует, что он копировал) и обожаемых ими интриг (заместитель начальника Палаты внешних сношений Чжуан Хуаньин решил таким образом отомстить Цзинь Вэньцину за личную «обиду»). Было бы неверно думать, будто упоминание об этом инциденте в романе дает хоть малейший повод к каким-либо домыслам о пограничном вопросе. Цзэн Пу сам заявил, что китайские дипломаты тогда же «связались с английским и русским правительствами и, опираясь на авторитет Англии, восстановили истинную пограничную линию». Исторические источники также свидетельствуют, что дипломаты маньчжурской империи не обнаружили в решении этого вопроса никакого криминала.
Болезнь и смерть Цзинь Вэньцина автор рисует с большим психологизмом, как человеческую трагедию. Он в известной мере сочувствует увлеченности героя научными исследованиями, его служебной щепетильности, его мучениям из-за «невольной ошибки» с картой. Страдая от измены Цайюнь, Цзинь все-таки прощает ее: любовь одерживает верх над его приверженностью старой морали. В то же время уязвленное самолюбие побуждает его забыть о справедливости: он выгоняет Афу из дома за проступок, которого тот не совершал.
Похожи на Цзинь Вэньцина, хотя и схематичнее обрисованы, его друзья. Цянь Дуаньминь и Цао Ибяо сравнительно либеральны. Цао наряду со схоластическими сочинениями хвалит работы прогрессивных китайских ученых конца XVII — начала XIX веков, а одно из любимых занятий Цянь Дуаньминя — чтение книг антиманьчжурских просветителей XVII века. Лу Жэньсян более консервативен, зауряднее Цянь Дуаньминя (это сказывается в сцене их спора с Цайюнь), но не менее человечен. Если Цянь помогает товарищу уладить досадный инцидент, то Лу Жэньсян пытается лечить больного друга, — правда, без успеха. В последнем случае писатель прибег к грустному юмору, присоединившись к критикам традиционной китайской медицины.
Можно сказать, что каждый из друзей Цзинь Вэньцина является как бы носителем отдельных его качеств: Цянь Дуаньминь образован и умен, Лу Жэньсян консервативен и наивен, Цао Ибяо любвеобилен, Хэ Тайчжэнь самонадеян. Подобное разделение черт, иногда совмещающихся в одном человеке, умело использовалось еще авторами героических китайских романов XIV—XVI веков, но в данном случае приобретает оригинальную «веерообразную» форму и особенно оправдано, поскольку речь идет о друзьях. Кстати, веер смог получиться только потому, что для него имелся стержень: многосторонний характер Цзинь Вэньцина.
Описанию главного героя не уступает в яркости образ Фу Цайюнь, хотя автор не нарисовал ни трудной юности гетеры, ни ее жизни во время боксерского восстания. Эту задачу выполнил известный драматург Ся Янь в пьесе «Сай Цзиньхуа» (1936).
Некоторые критики жалеют о незавершенности романа, но фактически повествование закончено. Просто из характера реальной гетеры автор взял (может быть, под влиянием французской литературы) не столько ее деловитость, сколько живость, легкомыслие, которые сказываются даже при встречах героини с немецкими монархами. Эти типично женские черты делают образ Цайюнь вполне достоверным.
Иногда устами Цайюнь автор обличает слабости главного героя:
«Ты с утра до вечера, обнявшись со старыми книжками, бормочешь на тарабарском наречии какие-то двуслоги, трехслоги, четырехслоги!.. Накуришь так, что голова раскалывается! А свои прямые дела откладываешь, по неделям к ним не прикасаешься. Не то что пядь китайской земли (Цайюнь высмеивает только что сказанные Цзинь Вэньцином слова), даже если тебя самого унесут, ты и то не заметишь! Выяснишь, как звучали какие-нибудь географические названия во времена династии Юань, ну и что? Прибавится что-нибудь к землям Цинской династии? Не понимаю я этого. Сберег бы лучше деньги для собственных удовольствий!..»
В этих речах различимы и слабости Цайюнь: ее чрезмерное эпикурейство, любовь к деньгам. Иногда гетера способна на заведомо жестокие поступки, как в эпизоде, где она колет уховерткой свою служанку.
Параллельно с жизнеописаниями Цайюнь, Цзинь Вэньцина и его друзей автор повествует о судьбах многочисленных ученых, чиновников, «кандидатов» в ученые или чиновники, простолюдинов. Когда система схоластических государственных экзаменов уже, казалось, была достаточно разоблачена, Цзэн Пу неожиданно вернулся к ней. Снедаемый тревогой за судьбу национальной науки, мыслями о превосходстве знаний, идущих с запада, он дал царящей в этой области рутине убедительную отповедь. В одной из первых редакций романа государственные экзамены были названы «самым вредоносным приемом, который использовали самодержцы для оглупления соотечественников».
В отличие от У Цзинцзы — автора знаменитого романа «Неофициальная история конфуцианцев» (XVIII век), Цзэн Пу редко показывает мучительный процесс получения степеней, сравнительно мало интересуется злоупотреблениями, царящими в экзаменационной системе, направляя свое основное внимание на повседневную жизнь китайских ученых — их занятия, разговоры, характерные привычки, любовные приключения. Внешне, как заметил один критик, эти ученые не несут в себе мещанского духа чиновников из «Неофициальной истории конфуцианцев», не столь корыстолюбивы, как бюрократы из «Нашего чиновничества» Ли Баоцзя (роман начала XX века), но фактически обладают и тем и другим. В то же время просвещенные беседы и утонченные развлечения героев Цзэн Пу по-своему интересны. Обилием подобных сцен «Цветы в море зла» напоминают «ученые романы» XIX века, однако социальной критики у Цзэн Пу больше.