Заставу «Стяжательство» охранял У Лю-сы, который давно уже привел в готовность свой колдовской лагерь и ждал противника. Как только войско Вэнь Юня подошло к его заставе, У Лю-сы явился с вызовом на бой. Сразиться с ним выехал на коне Чжан Хун. Но У Лю-сы и не думал решать борьбу оружием. Обменявшись несколькими ударами с Чжан Хуном, он повернул коня, и Чжан Хун, преследовавший его, ворвался в колдовской лагерь.
Первое, что поразило Чжан Хуна в этом лагере, – это какой-то удивительно приятный запах меди и изжелта-зеленоватое марево, которое, казалось, поднималось к самым облакам.
«Эх, как часто всякие закоснелые начетчики-ученые твердят о зловонии меди, – рассуждал вслух Чжан Хун, вдыхая запах меди. – Жаль, что они не слышат этого аромата».
Спешившись и ведя коня на поводу, Чжан Хун пошел по дорожке, выложенной из яшмы. И куда бы он ни взглянул, всюду белели эти яшмовые дорожки, с мостиками, сделанными целиком из серебра. То тут, то там виднелись дома с лакированными воротами, сиявшие чистотой и опрятностью, и своей роскошной внешней отделкой свидетельствовавшие о богатстве и знатности их владельцев. Попадались люди, но все они почему-то держали в руках монеты, кто большие, кто маленькие. На некоторых монетах было вычеканено «Спокойствие во всем мире», на других – «Долголетие», на третьих – «Богатство и знатность»… Внимание Чжан Хуна привлек человек в одеянии эпохи Цзинь. Худой, с болезненно-желтым лицом и огромным, вздутым животом, он сидел у дороги среди кучи монет и с улыбкой счастья на лице любовно перебирал их [512].
Пройдя немного дальше, Чжан Хун увидел, что путь ему преграждает огромная монета, стоявшая на ребре поперек дороги и излучавшая яркое золотое сияние. Возле монеты столпилось множество народу: тут были и ученые, и земледельцы, и ремесленники, и торговцы, и философы, и знахари, и бабки-ворожеи, и свахи, и даже знатные сановники, – и все они жадно протягивали руки к этой монете. В толпе можно было различить и служащих ямэней, которые занимались вымогательством и заставляли других доставать им эту монету; были здесь и сутяги-кляузники, которые тут же стряпали дела на других, чтобы самим завладеть монетой; были тут и азартные игроки, которые зазывали людей разыграть с ними эту монету, были тут и такие, которые, зло вытаращив глаза и устрашающе нахмурив брови, угрожали людям и старались их запугать; были тут и хитрецы, которые так и изощрялись лестью и искусными убеждениями обмануть других; были тут и такие, которые строили козни и замышляли коварные планы против других; были и такие, которые подделывали какие-то бумаги и пытались их подсунуть; были и такие, которые норовили незаметно подкрасться и утащить эту монету; были тут и убийцы, и поджигатели, и множество еще всяких других людей – всех их и не перечислить, которые так или иначе пытались завладеть этой монетой. К монете было приставлено множество лестниц, а под лестницами горою лежали кости тех, кто в разные времена посягал на эту соблазнительную деньгу.
Чжан Хун глядел на толпу и лишь сокрушенно вздыхал, понимающе кивая головой. Затем он подошел немного ближе и вдруг сквозь отверстие в монете увидел, что по ту сторону ее все, словно и небесном царстве, было озарено золотистым сиянием, и казалось, что именно оттуда исходит этот удивительно приятный аромат меди. Тогда он привязал коня, протолкался сквозь толпу и взобрался наверх по лестнице. Отверстие в монете было настолько велико, что он свободно пролез через него и очутился на другой стороне. Здесь он увидел картину необычайной роскоши, сочетавшуюся с великолепием природы. Фантастические гроты, прелестные террасы, дворцы и хоромы, сиявшие золотом, живописные озера, дорожки, выложенные белой яшмой, и нежно-голубые яшмовые ограды вокруг домов – все поражало красотой и ласкало взор.
«В мире людском ничего подобного, конечно, не увидишь, – думал про себя Чжан Хун, и чем больше он любовался этой местностью, тем больше она ему нравилась. – Эх! Вот в таком бы неземном уголке пожить хоть немного! – воскликнул он и добавил, вздохнув: «Тогда можно было бы сказать, что не зря родился на свет…»
Любуясь окружавшей его красотой, Чжан Хун и не заметил, как очутился перед богатым особняком. Зайдя в него, он оказался в великолепно убранных комнатах с расписными стенами, лакированными ширмами, дорогой мебелью и разной утварью тончайшей работы. «Как бы здесь ни было красиво, – размышлял Чжан Хун, восторгаясь обстановкой, – но если тут ничего не найдется поесть, то все это богатство ни к чему». Однако в дальних комнатах Чжан Хун нашел и всевозможные яства, и вина, и шелка, и парчу, и атлас, и золото, и жемчуг, и драгоценные камни, словом все, о чем только мог мечтать человек.
«Эх! Знать бы это заранее! – не без доли искреннего сожаления воскликнул Чжан Хун. – Я привел бы тогда с собой прислугу», – добавил он шутя. Но едва только он это сказал, как к нему подошел старик, по виду слуга, с каким-то свитком в руке. Оглянувшись, Чжан Хун увидел, что со стариком было еще человек пятнадцать мужской и женской прислуги. Низко поклонившись Чжан Хуну, старик подал ему свиток и сказал:
– Это список наших имен. Моя фамилия Ван. Но обычно меня зовут старым Ваном. Все мы слуги в этом доме и явились поклониться нашему новому хозяину.
У Чжан Хуна теперь было все, в чем он только мог нуждаться, и он решил остаться здесь, по крайней мере на эту ночь, а то и на весь следующий день и посмотреть, что будет дальше. Он был не прочь провести эту ночь хотя бы с какой-нибудь служанкой, но тут, к его великому удовольствию, доставить ему компанию за ужином явились четыре красавицы, которые и разделили с ним ложе.
Так за первым днем прошел второй, за вторым – третий. Чжан Хун все это время жил в довольстве и роскоши, окруженный вниманием и любовью молодых наложниц, и не заметил, как пролетел почти год. И вот в один прекрасный день Чжан Хун стал отцом сразу пятерых сыновей. Тогда ему захотелось иметь еще и дочерей, и действительно вскоре народились две дочери…
Как-то незаметно подошло время учить детей, и Чжан Хун пригласил к себе в дом учителя. Но дни так быстро сменялись, что вскоре он выдал дочерей замуж, а сыновей женил, и не успел он справить последнюю свадьбу, как народились внуки… Снова начались те же заботы и хлопоты, и Чжан Хун не заметил даже, как он успел стать прадедом и сделаться восьмидесятилетним старцем.
Однажды, взглянув на себя в зеркало. Чжан Хун обратил внимание на свое одряхлевшее лицо и виски, покрытые словно инеем. Он вспомнил, каким молодым и сильным он явился в этот дом, вспомнил, как он пролезал в отверстие монеты… а нынче из зеркала на него глядел дряхлый старик… Шестьдесят лет, которые он провел в этом доме, пролетели словно весенний сон. И если бы он только знал, что век жизни пролетает так вот без толку и зря, как пролетел он у него, то он, конечно, на многое посмотрел бы иными глазами и ко многому отнесся бы по-иному… Но что было теперь сожалеть об этом?!. И все-таки Чжан Хун решил взглянуть на дорожку, по которой он когда-то пришел сюда, на монету, сквозь отверстие которой он пролез…
Монета оказалась на том же месте, но когда он взобрался до отверстия и просунул в него голову, чтобы посмотреть, что делается по ту сторону, то почувствовал, что отверстие в монете стало вдруг сжиматься. Чжан Хун отпрянул назад, но было уже поздно, шея его, как в тисках, оказалась сжатой в монете.
На следующий день после исчезновения Чжан Хуна Сун Су и Янь Юн заявили, что они отправятся в лагерь противника разведать положение. Вэнь Юнь возражал.
– Вы являетесь главой у нас, – говорил он Сун Су, – и вам не следует подвергать себя такой опасности. В прошлый раз ваше пребывание в плену вызвало всеобщее беспокойство и растерянность у нас в войсках. Нет, вам нельзя отправляться туда, – решительно заявил он.
Но Сун Су настаивал на своем.
– Я не могу со спокойной душой сидеть сложа руки и наблюдать, как наши братья, жертвуя собой, бьются за наше дело, – говорил он Вэнь Юню. – Да и как я буду смотреть людям в глаза? Нет, не удерживайте меня! Тем более что наша жизнь и смерть целиком во власти судьбы.
Долго еще Вэнь Юнь отговаривал Сун Су от рискованного шага, но он оставался непоколебим в своем решении, оседлал коня и вместе с Янь Юном отправился в лагерь противника.
Как и Чжан Хун, обратно не вернулись ни Сун Су, ни Янь Юн. Тогда Янь Цзы-цюн и Цзай Юй-чжань решили вдвоем отправиться в злополучный лагерь с твердым намерением во что бы то ни стало вызволить своих мужей или же погибнуть там вместе с ними.
Заметив, что в лагерь вместо мужчин на этот раз въехали две всадницы, У Лю-сы испугался. Он решил, что женщины эти будут опаснее мужчин, и потому на всякий случай в качестве дополнительных мер предосторожности стал сжигать какие-то бумажки с заклинаниями…
Вэнь Юнь был уверен, что как бы там ни было, но Цзы-цюн по крайней мере сумеет вернуться. Когда же стало ясно, что он ошибся в своем предположении, то он решил, что нужно действовать осторожней, и обратился ко всем с такими словами:
– Если и Цзы-цюн до сих пор не возвращается, то ясно, что колдовская сила этого лагеря слишком велика. Считаю, что пока нам следует только изнурять силы противника и ни в коем случае не вторгаться в их лагерь. Подождем, можем быть, Цзы-цюн вернется, и тогда мы решим, как быть.
Янь Яю такое решение пришлось очень по душе: последнее время он то и дело с досадой поглядывал на свою секиру, которая давно уже бездействовала, и он тут же с войском в тысячу человек отправился вызывать на бой противника.
Надо сказать, что как раз накануне из столицы в заставу «Стяжательство» на помощь У Лю-сы прибыл сильный отряд. Падение трех застав настолько взволновало всех в столице, что командующим этим отрядом был назначен Ли Сяо-и, в свое время разгромивший войска Сюй Цзин-е.
В этот день двое военачальников, подчиненных Ли Сяо-и, один за другим пали от секиры Янь Яя. На следующий день на поле сражения выехал Вэй У и тяжело ранил еще одного военачальника. Охваченный досадой и гневом, Ли Сяо-и решил тогда вывести на поле боя все свои силы и лично возглавил их. Тогда на помощь Вэй У поспешили его друзья во главе с Вэнь Юнем.