вались целые абзацы, восхвалявшие маньчжуров, даже в древние произведения вносился дух покорности поработителям. Жестокому преследованию подверглись при Гаоцзуне и следующих маньчжурских императорах роман и драма, наиболее народные и демократические жанры старой китайской литературы, написанные на языке, близком к разговорному. Ряд книг был безжалостно уничтожен.
«С 39 по 47 год правления „Цяньлун“ (1774–1782) 24 раза уничтожались „запрещенные книги“, всего было сожжено 538 названий тиражом в 13 862 книги» [525].
Жестокая реакционная диктатура Цинского правительства привела в начале XIX в. к внутреннему кризису маньчжурской династии.
Этот кризис нашел свое выражение в ожесточенной внутренней борьбе. С девяностых годов XVIII до середины XIX в. по Китаю прошла волна восстаний, вылившихся в 1851 г. в Тайпинскую революцию [526]. Лучшие, передовые представители китайской интеллигенции не могли остаться безучастными к судьбам своей родины и своего народа. Многие из них принимали непосредственное участие в борьбе народа с маньчжурскими поработителями, другие выражали свой протест в своих произведениях.
Критике бюрократизма и взяточничества государственного аппарата посвящен ряд новелл Пу Сун-лина (1640–1715); разоблачению продажности, бюрократизма, карьеризма цинских чиновников посвящен сатирический роман У Цзин-цзы (1701–1754) «Неофициальная история конфуцианцев»; борьбе с феодальным гнетом, разоблачению лицемерной феодальной морали, фальши и двуличности общественных нравов посвящен роман Ли Жу-чжэня «Цветы в зеркале».
Следует учесть, что в условиях тяжелого цензурного гнета, имевшего место в XIX в. в Китае, даже та завуалированная критика, которую мы находим в романе и которая современному читателю может показаться не столь уж радикальной, в то время свидетельствовала о большой гражданской смелости автора романа [527].
Действие романа происходит в VII в. н. э., в период правления императрицы Ухоу.
Из истории нам известно, что У четырнадцатилетней девочкой стала любимой фавориткой второго танского императора Тайцзуна. После его смерти, в 649 г., она вместе с другими наложницами покойного императора была отправлена в буддийский монастырь, откуда ее вскоре забрал сын Тайцзуна – император Гаоцзун. Властной, умной и честолюбивой женщине быстро удалось взять в руки слабовольного и ленивого Гаоцзуна, и уже в 655 г. он сделал ее своей женой и фактически передал ей власть. С этого времени по 705 г. Ухоу единолично правила страной. С целью избавиться от претендентов на престол она в начале своего правления истребила почти всех родственников правящего дома по прямой линии и всех враждебных ей сановников двора.
После смерти Гаоцзуна в 683 г. императором был объявлен его сын Чжунцзун, но Ухоу отстранила его и продолжала управлять страной.
Преданный Танскому дому сановник Сюй Цзин-е (по некоторым источникам – Ли Цзин-е) в июле 684 г. объявил себя начальником области Янчжоу и поднял против Ухоу более ста тысяч солдат. К нему присоединился ряд сановников, в том числе и упоминающиеся в романе Вэй Сы-вэнь, Се Чжун-чжан и Ло Бинь-ван [528].
Ухоу послала против Сюй Цзин-е армию в триста тысяч человек во главе с военачальником Ли Сяо-и. После подавления мятежа Сюй Цзин-е Ухоу приняла имя У Цзэтянь («Сообразующаяся с небом») и назвала свою династию Чжоу, подчеркнув тем самым, что она не собирается уступать престол законному наследнику танского императора. Лишь в 705 г. тяжело больная императрица под нажимом крупных сановников двора – за несколько месяцев до своей смерти – отреклась от престола в пользу законного императора Чжунцзуна.
Деятельность Ухоу, как правило, оценивается двояко. Одни источники отмечают ее ум, широкие и разносторонние интересы [529], указывают на то, что она развивала систему государственных экзаменов, особое внимание обращая на выбор должностных лиц по результатам этих экзаменов, ввела военные экзамены [530] и т. п. В то же время и эти, и другие источники говорят о жестокости Ухоу, о том, что она упорно продвигала на высшие должности своих родственников, истребляла родню танских императоров, попустительствовала злоупотреблениям сановников.
Эта двойственность в оценке Ухоу наличествует и в романе «Цветы в зеркале». С одной стороны, действующие лица романа говорят о «тяжких преступлениях правительства», о «преступном правлении Ухоу», о том, что она «в своей слепой ярости истребила почти всех сыновей и внуков семьи Тан», называют ее «виновницей страданий государя» (имеется в виду Чжунцзун). Симпатии автора целиком на стороне мятежников, стоявших за законного династа и пытавшихся восстановить его власть (Сюй Цзин-е и его побратимы), и их потомков, продолживших их борьбу (Сюй Чэн-чжи, Ло Чэн-чжи, Вэнь Юнь и др.). С другой стороны, даже самые ярые противники Ухоу говорят в романе о ее указах как о действиях, по их мнению, «совпавших с высшей волей неба и земли». В ряде эпизодов Ли Жу-чжэнь показывает, что Ухоу серьезно и искренне заботится о продвижении талантов и рисует ее как просвещенного государя.
Двойственность в оценке Ухоу не должна заслонить от нас общей критической направленности романа, которая для Ли Жу-чжэня была основной.
Положительная оценка мероприятий Ухоу, направленных на улучшение положения женщин, мероприятий, автором придуманных и не имевших в действительности места, позволяет предположить, что Ухоу понадобилась автору романа о женщинах как женщина-правитель, как женщина, участвующая в политической жизни страны, а это ведь, как говорит одно из действующих лиц романа – Тан Минь, действительно «случается очень редко»!
Отрицательная же оценка деятельности Ухоу объясняется не только тем, что «автор считал, что узурпатор не имеет права на престол» [531], но, как нам кажется, и тем, что образ узурпатора на троне скрывал сатиру на захватчиков – маньчжуров и был своего рода протестом китайского патриота против национального гнета и порабощения Китая иноземцами [532].
Стремясь завуалировать истинный политический смысл своего романа, подальше запрятать ключ к его идейной направленности, Ли Жу-чжэнь на протяжении всего романа переплетает реальные факты с вымыслом [533].
Фантастика служила ему (как служила она в свое время и Пу Сун-лину) для критики действительности. Она отдаляла материал произведения от сферы непосредственной реальности, переносила его в условный мир фантазии и создавала, таким образом, некую дистанцию между критикуемой автором действительностью его дня и ее отражением в искусстве.
Что же критикует Ли Жу-чжэнь в своем романе, что он разоблачает с такой полемической страстностью, с таким возмущением и негодованием? Только ли те общественные явления и пороки, которые имели место в Китае в период владычества династии Тан, или же и те, которые характерны для его собственной эпохи?
Целый ряд глав убеждает нас в том, что критика Ли Жу-чжэня направлена главным образом против политического режима и общественных нравов, сложившихся в период владычества династии Цин, т. е. в последний период господства феодализма в Китае.
Вопрос, который особенно волнует Ли Жу-чжэня, это вопрос об угнетенном положении женщины.
О том, насколько тяжелым было положение женщины в старом китайском обществе, свидетельствует хотя бы тот факт, что нередки были случаи убийств новорожденных девочек в бедных семьях. Было это не только во времена Ухоу, но и при маньчжурской династии, во времена самого Ли Жу-чжэня [534], так как всегда в феодальном Китае были бедняки, которые не могли прокормить лишний рот и с болью душевной шли на убийство дочерей, зная, что, если бы даже ценой мучительных усилий и лишений и удалось их вырастить, они в будущем не станут кормилицами семьи, как сыновья, а в лучшем случае, если их удастся выдать замуж, они будут работать на мужа и его семью.
В домах зажиточных слоев феодального китайского общества девушки жили затворницами. Гнет семьи, оковы конфуцианской морали, семейные устои, освященные веками, тысячи запретов и ограничений сковывали женщину, не давали развиваться ее индивидуальности.
Социальные установления Древнего Китая узаконили подчиненное положение женщины.
Если по своим родителям мужчина соблюдал траур три года, то по жене траур длился всего лишь год; женщина же и по родителям своим, и по родителям мужа соблюдала трехгодичный траур, но если родители мужа были живы, то по своим родителям она могла соблюдать траур только один год.
После смерти жены мужчина мог снова жениться, но, уже начиная с династии Хань (III в. до н. э. – III в. н. э.)., женщина должна была блюсти добродетельное вдовство. При династии Сун (X–XIII вв). выход вдовы замуж уже расценивался как нравственное преступление, как моральный грех.
В XVII в., при династии Мин, соблюдение вдовства официально поощрялось, равно как и самоубийство вдов.
В династийных историях можно найти много примеров того, что женщину почитали героиней, если она после смерти мужа кончала самоубийством. Уже упоминавшийся ранее Юй Чжэн-се говорил о том, как часты были случаи самоубийства вдов. Он видел причину этого не в том, что женщины не любят жизнь, а в том, что они знают, как семья и общество ждут от них этого «героического поступка», который прославит весь их род.
Конфуцианцы создали теорию женской неполноценности, не только оправдывающую, но даже освящающую подчиненное положение женщины. Ум женщине не нужен, считали они и постулировали это формулой: «Чем меньше в женщине таланта, тем она добродетельней».