Обдав вошедших потоком вина, монахиня взмахнула рукой и разжала кулак – раздался оглушительный раскат грома. В блеске молнии показалось радужное облачко, а на нем было четыре плода: персик, слива, мандарин и финик.
– Что медлите, преступные твари! – прикрикнула тогда монахиня на вошедших. – Сейчас же примите свой подлинный облик!
Те бросились было бежать, но плоды с облачка вдруг стремительно полетели им прямо на головы и сбили их с ног. Все четверо упали на землю и тут же приняли свой первоначальный вид. Это оказались какие-то маленькие шарики, и издали трудно было понять, что это такое. Монахиня нагнулась и подобрала эти шарики. Тем временем все прислуживавшие в пещере тоже приняли свой первоначальный облик и разбежались. Оказалось, что все это были обитатели лесов и подводного царства.
Тогда пленники, которые за это время уже успели прийти в себя, собрались вокруг монахини и стали благодарить ее.
– Позвольте спросить вас, – обратилась к монахине Сяо-шань, – кто вы и что это были за оборотни?
– Я отшельница – покровительница всех плодов, и явилась я спасти вас, потому что связана с вами общей судьбой, – ответила монахиня. – А те четыре чудовища – вот они! – И монахиня показала всем шарики, которые она подобрала с земли. Это оказались косточки персика, сливы, финика и мандарина.
– Ведь таких косточек сколько угодно на свете, – обратился к монахине До Цзю гун, – каким же образом они смогли принять обличие человека? Или это особая порода этих плодов, что ли?
– Нет, это не какая-нибудь особая порода, – ответила монахиня, – но все эти плоды выросли еще во времена династии Чжоу, и ныне этим косточкам по тысяче с чем-то лет. Косточка сливы – это от той самой красной сливы, которую ела красавица Си Ши. Косточка персика – это от того персика, половину которого красавец Ми Цзы-ся [358] предложил своему властелину, повелителю княжества Вэй. Косточка мандарина – от того мандарина, которым владыка удела Чу угостил советника Янь-цзы [359], когда тот приехал в Чу. Косточка финика – это из сорта козьих фиников, тех самых, которые любил мудрец Цзэн Си [360]. Эти никому не нужные косточки, побывав во рту выдающихся людей того времени, восприняли ту или иную сущность внутреннего мира этих людей, и со временем эта сущность, сгустившись под воздействием лучей солнца и луны, обрела жизненную силу, форму, образ, и косточки эти превратились в живые существа, которых вы только что видели.
– Как же так! – воскликнул До Цзю гун. – В обличии женщины и того красивого юноши, вероятно, действительно было кое-что от Си Ши и Ми Цзы-ся. Но скажите, неужели же Цзэн Си и Янь-цзы были похожи на тех двух уродов?
– Си Ши и Ми Цзы-ся, которые лишь красотой своей пленяли государей, никак нельзя сравнивать с Цзэн Си или Янь-цзы, людьми положительными, мудрыми, чьи имена всегда будут жить в потомках, – ответила монахиня. – Разве может какая-нибудь нечисть принять их образ?
– А не знаете ли вы, как далеко отсюда до Малого Пэнлая? – перебила монахиню Сяо-шань.
– И далеко, словно на краю небес, и близко, как перед глазами. Не спрашивайте у меня, а обратитесь к сердцу своему.
С этими словами монахиня спрятала косточки и вышла из пещеры.
Линь Чжи-ян и До Цзю гун проверили, все ли люди налицо, после чего все направились к джонке.
– Вот уже который раз барышню Тан спасают необыкновенные существа. И все это благодаря ее дочерней почтительности и силе ее любви к родителю, – сказал До Цзю гун, обращаясь к Линь Чжи-яну, когда джонка снова двинулась в путь. – Если верить тому, что говорила устрица, почтенный Тан Ао, наверно, стал уже бессмертным.
– Ну, если он стал бессмертным, – ответил Линь Чжи-ян, – тогда нет ничего удивительного в том, что его дочь выручают святые. Как говорится, «чиновник выгораживает чиновника», так почему же «святым не выгораживать святых»? Я вот только чего не пойму: почему это они называли племянницу богиней Всех цветов, может быть, она действительно воплощение всех цветов.
Услышав это, Сяо-шань рассмеялась:
– Я понимаю, что в одном человеке мог бы воплотиться какой-нибудь один цветок, но чтобы все цветы воплотились во мне одной… Нет, этого не может быть, а если бы даже и могло быть, то я лично не хотела бы, чтобы эта счастливая доля выпала именно мне.
– Почему же тебе этого не хочется? Цветы – это такая прелесть… Красненькие, синенькие…
– Цветы это ничто! – перебила его Сяо-шань. – В них нет никаких врожденных качеств, чтобы стать бессмертными. Мне когда-то говорили, что лисам очень трудно стать бессмертными, что им нужно много совершенствовать себя, чтобы сначала принять человеческий образ, а потом уже стать земным божеством. Ведь это двойной труд. А для того чтобы цветку переродиться в неземное существо, нужно еще больше положить трудов: сперва надо обрести какую-то основу, и лишь после этого можно думать о дальнейшем совершенствовании.
– Знаешь что, – сказал ей на это Линь Чжи-ян, – мне хотелось бы, чтобы у тебя было поменьше всяких «данных» и «основ», так будет, пожалуй, поспокойнее. А то заберешь себе там в голову всякую чепуху, и кто тебя знает… Опять еще что-нибудь случится…
В это время раздались недовольные возгласы матросов:
– Только было развернулись, и опять придется кружить!
До Цзю гун и Линь Чжи-ян бросились на нос джонки и увидели, что путь впереди преграждает гряда высоких гор.
– Когда мы проезжали здесь прошлый раз, то из-за бури даже не заметили этих гористых островов, – сказал До Цзю гун. – А тут, оказывается, сплошная цепь гор. Нет, если мы будем так кружить, то пожалуй, и через год не доберемся.
– Давайте взберемся на гору и посмотрим, нет ли другого пути, – предложил Линь Чжи-ян и велел причалить. Вдвоем с До Цзю гуном они стали взбираться по склону горы. Шли они довольно долго, и наконец им попалась каменная плита, на которой крупными знаками было написано: «Малый Пэнлай».
– Приехали, оказывается! – воскликнул До Цзю гун. – Права была монахиня: «И далеко, словно на краю небес, и близко, как перед глазами».
Тут они немедленно повернули назад, чтобы сообщить о своем открытии Сяо-шань.
Сяо-шань от радости ничего даже не сказала им в ответ и лишь зашептала молитву. Уже вечерело, и подниматься в горы было поздно.
На следующий день ранним утром все уже были на ногах. Вань-жу и Жо-хуа хотели непременно пойти вместе с Сяо-шань. Линь Чжи-ян захватил с собой оружие, взял несколько матросов, и все сошли на берег. Взобравшись по холму наверх, они набрели на горную тропу и стали подниматься по ней к вершине. Идти было трудно, выручали густо растущие деревья, за которые можно было время от времени ухватиться. На более или менее ровных местах останавливались, чтобы немного передохнуть, затем опять шли дальше.
Так добрались они до той самой плиты, на которой Тан Ао написал когда-то свои стихи. Тушь нисколько не поблекла, и надпись выглядела точно такой, какой ее видел впервые Линь Чжи-ян. Сяо-шань читала уже знакомые ей строки, и слезы катились у нее из глаз. Осмотревшись вокруг, она невольно подумала: «Неудивительно, что отец не пожелал возвращаться домой. Глядя на всю эту красоту, мысли о мирском как-то сами собой уходят прочь…»
Время было за полдень, и Линь Чжи-ян повел всех обратно. Вернулись на джонку, когда солнце уже садилось. После ужина жена Линь Чжи-яна стала расспрашивать Сяо-шань о том, что она видела на острове и что решила делать.
– Горы тянутся здесь так далеко, что за несколько дней их, конечно, не обойти, – сказала Сяо-шань. – А отец, наверное, поселился здесь в самом отдаленном уголке, раз он решил всецело отдаться самосовершенствованию. И если он сам не выйдет к нам, то искать его так, как мы искали сегодня, можно хоть целый год, и все равно это будет бесполезно. Я вот что решила: пойду завтра одна и пробуду в горах столько, сколько потребуется, чтобы тщательно осмотреть все вокруг. Может быть, таким образом мне посчастливится разыскать его.
– Как же я могу тебя отпустить одну? – сказал Линь Чжи-ян. – Я непременно пойду с тобой.
– Нет, – возразила Сяо-шань, – вам оставлять джонку нельзя. Ведь почтенный До Цзю гун все-таки стар, а больше положиться не на кого. Здесь не дома, и если вы уйдете со мной, то я не буду спокойна и не смогу пробыть в горах подольше. Чтобы не возвращаться с полпути, я уж лучше пойду одна. Беспокоиться вам нечего: в этом неземном уголке людей ведь редко встретишь, а диких зверей и вовсе нет. Через полмесяца, самое большее через месяц я непременно вернусь. Если найду отца – хорошо, а нет, то все-таки вернусь, чтобы дать вам знать о себе. Я это твердо решила, и не заставляйте меня поступать иначе.
– А чтобы вы не беспокоились, батюшка, – обратилась Жо-хуа к Линь Чжи-яну, – я отправлюсь вместе с сестрицей. Ведь я когда-то во дворце обучалась верховой езде, стрельбе из лука и худо ли, хорошо ли, но владею мечом.
– Если так, то и я пойду, – заявила Вань-жу.
– Нет, – сказала Сяо-шань, обращаясь к Вань-жу, – ты, как и мамка, ходишь очень медленно. Другое дело Жо-хуа. У нее ноги теперь хоть тоже забинтованные, но она с детства привыкла ходить по-мужски, и потому для нее ходьба по горам будет не так утомительна. Она вполне сможет пойти вместе со мной.
– А где же ты будешь останавливаться на ночлег и чем будешь питаться? – спросила жена Линь Чжи-яна.
Сяо-шань, которая не подумала об этом раньше, уставилась теперь на тетю и не знала, что ей ответить.
– Сегодня, когда я всматривалась в эти горы, – произнесла она наконец, – я видела бесконечное нагромождение скал; в этих скалах в гуще деревьев всегда можно будет укрыться. Что же касается еды, то питались ведь люди в древности кореньями трав и корой деревьев. А здесь так много всяких плодов и ягод, что бояться голода не приходится.