– Да, моего покойного отца, – ответила Тин-тин, разглядывая веер и тут же, обращаясь к гостям, сказала: – Если вас не смущает убогая невзрачность этой хижины, то, может быть, зайдете выпить чаю.
– Мы как раз и собирались зайти к вам засвидетельствовать наше почтение, – ответили девушки.
Тин-тин провела Гуй-чэнь и Жо-хуа в помещение школы, а Линь Чжи-ян остался ждать во дворе в маленьком флигеле. После взаимных приветствий девушки сели и осведомились о фамилиях и именах друг друга.
– Я давно уже слышала о ваших талантах и питаю к вам искреннее уважение, – начала разговор Гуй-чэнь, после того как церемония приветствий была закончена. – Еще в прошлом году, когда мы проезжали мимо этих краев, я хотела посетить вас и внять вашим мудрым наставлениям. Но знания мои так скромны, что я боялась быть осмеянной и потому не решалась являться к вам без всякого повода. Теперь мне посчастливилось наконец увидеть вас, и я убеждаюсь, что слава о вас не зря идет по свету.
– Случайно обретенная известность не стоит того, чтобы о ней говорили, – ответила Тин-тин и тут же перевела разговор: – Скажите, пожалуйста, не является ли вашим родственником высокочтимый Тан Ао, который был у нас здесь вместе с почтенным До Цзю гуном?
– Это отец мой, – ответила Гуй-чэнь.
Тогда Тин-тин поднялась с места и низко поклонилась Гуй-чэнь.
– Оказывается, он батюшка ваш, – сказала она. – Тогда нет никакого сомнения, что вы, воспитанная в столь ученой семье, выделяетесь своими познаниями среди всех современниц. Когда мне посчастливилось беседовать с вашим отцом, – продолжала Тин-тин, – он был столь любезен, что разъяснил мне многие вещи. К сожалению, он очень торопился, и я до сих пор досадую, что не успела спросить его еще кое о чем. Это тем более обидно, что, кроме вашего высокочтимого родителя, теперь просто не у кого даже спросить.
– А может быть, вы расскажете вкратце, о чем вы хотели спросить отца, – предложила Гуй-чэнь.
– Видите ли, – стала объяснять Тин-тин, – мне доводилось от многих слышать мнение о том, что якобы в «Летописи Чуньцю» в датах, в упоминаниях о людях и титулах Конфуций иносказательно выражал одобрение или осуждение того или иного события или лица. Верно ли это, не знаю. Мне очень хотелось спросить об этом вашего отца, но не успела, так как он очень торопился. Сожалею, но ничего не поделаешь – как видно, не дано мне это счастье.
Гуй-чэнь хотела ей ответить, но ее опередила Жо-хуа:
– Вы правы, – сказала она. – О намеках на одобрение или порицание, которые мы находим в этой летописи, много говорилось в прошлом. И вот когда я, с моими ограниченными знаниями, вдумываюсь в содержание этой книги, то прихожу к выводу, что смысл всего написанного в этой летописи заключается в следующем: первое – это определение должного отношения к событиям и лицам; второе – правильно называть своими именами все в соответствии с истинным положением вещей; третье – выявление скрытой причины событий. Кроме этого, есть еще ряд других сторон, но в основном самыми главными являются, пожалуй, те, которые я упомянула.
– Позвольте узнать, а что же следует понимать под «определением должного отношения»? – спросила Тин-тин.
– Видите ли, – отвечала Жо-хуа, – в «Летописи» в обозначениях даты иногда в начале пишется «властитель». Например, «Властитель первой луны». Слово «властитель» в подобных случаях употребляется для того, чтобы показать, от кого ведется летосчисление, и этим самым подчеркнуть должную зависимость всех от данного властителя. Или другой пример: когда Конфуций упоминает о князе Хуане [383] или о князе Чжи [384], он говорит: «Хуан, брат правителя удела Чэнь», «Чжи, брат правителя удела Вэй», – и говорится это для того, чтобы подчеркнуть долг брата перед братом. Когда упоминается Шэнь Шэн, Конфуций добавляет: «наследный принц, сын властителя удела Цзинь», а о Чжи, наследном принце удела Сюй [385], он говорит «Чжи, сын Мая», – все это делается с целью подчеркнуть долг сына перед отцом и отца перед сыном. Все эти и целый ряд других примеров говорят именно об определении должного отношения между старшими и младшими.
– А что вы разумеете под тем, что вещи надо называть своими именами? – спросила Тин-тин.
– В «Комментариях Цзо Цю-мина», – отвечала Жо-хуа, – князь Инь, властитель удела Лу [386], упоминается как временный правитель, однако великий мудрец в своей «Летописи» величает его правителем-гуном; или другой пример: в «Комментариях Цзо Цю-мина» говорится, что Чжи дал отцу лекарство, предварительно не попробовав его, но великий мудрец прямо называет его отцеубийцей; Чжо [387] был на престоле менее года, однако великий мудрец называет его властительным государем; в убийстве И-гао [388] повинен Чжао Чуань, однако великий мудрец пишет, что убил его Чжао Шунь. Эти и целый ряд других случаев говорят о том, что Конфуций в своей летописи называл вещи их собственными именами.
– А что вы имеете в виду, говоря о «выявлении скрытой причины событий»?
– Ну, возьмем, к примеру, хотя бы такое место из летописи «Вёсны и осени»: «Чэн, правитель удела Лу, в столице встретился с правителями других уделов и пошел походом на княжество Цинь». Здесь не сказано, что князь Чэн явился в столицу на поклон к государю, и этим самым подчеркивается, что он явился в столицу, чтобы встретиться с другими правителями… Или, например, в летописи говорится, что «Инь, правитель удела Лу, находился с правителями уделов Ци и Чжэн в Чжунцю, а Хуэй тем временем повел свои войска вместе с армиями уделов Ци и Чжэн на княжество Сун. Не сказано «принц Хуэй повел войска», а сказано просто: «Хуэй повел войска» – и этим самым Конфуций нам дает понять, что поступок принца своеволен. Вот таким путем и выявляются скрытые причины событий. Мэн-цзы сказал: «Конфуций написал летопись, и устрашились проходимцы и коварные царедворцы». Действительно, в те времена бразды правления властителей настолько ослабли, что посягательства на захват верховной власти в стране стали обычными явлениями. Конфуций не получил тогда признания, не имел никакой власти, и потому, собрав исторические записи удела Лу, он составил по ним свою летопись. В своей летописи он уничтожал изменников-царедворцев, казнил всех проходимцев, возвеличивал достойных правителей и уничтожал деспотов. А в ту эпоху правящий государь был бессилен и крепла власть удельных княжеств, и потому великий наш учитель шел против князей и возвеличивал правящего государя; когда же прочие удельные князья потеряли былое влияние и стало сильным и могущественным княжество Чу, великий учитель шел против Чу и выступал в защиту удельных князей. А выступал он в их защиту только потому, чтобы возвеличить правящего государя. Великие мудрецы умеют сочетать и согласовывать свои действия с переменами в жизни, с переменами, которым нет конца, и умеют всякий раз найти путь спасения от бедствий. И таков был Конфуций, преисполненный желания спасти людей от превратностей жизни. Я не решаюсь определенно утверждать или отрицать, действительно ли правы те, кто говорил, что Конфуций в своей «Летописи» в датах, упоминаниях о людях и титулах выражал свое одобрение или осуждение по поводу тех или иных поступков, тех или иных людей, но совершенно ясно, что не всякий упомянутый им лишь по имени осуждается и не всякий упомянутый по титулу возвеличивается… Примеров этому слишком много и приводить их нет надобности…
– Кроме этого, следует еще сказать об «обычных образцах» и о «поправках», – продолжала Жо-хуа. – Известно, что Конфуций писал свою «Летопись» по историческим записям княжества Лу. Когда Конфуций в точности придерживается этих записей, то такое его повествование известно под названием «Обычного образца». Но в «Летописи» есть места, где великий мудрец, для того чтобы отразить должное понимание событий, вносит то, чего нет в исторических записях, или же наоборот, в назидание потомству не включает в свое повествование то или иное событие. Такие места называются «поправками».
Изучающий «Летопись» должен, конечно, разобраться, где «обычные образцы», а где «поправки», и тогда ему будет понятна суть этой книги. Словом, в «Летописи» великий мудрец судит обо всем честно и справедливо и говорит открыто и прямо. Так что, когда мы читаем его книгу, нам сразу же само собой становится ясным, где зло и где добро. Что же касается основной цели этой книги, то она имеет в виду благо человечества. Не знаю, права я или нет в своих суждениях, и мне хотелось бы послушать ваши замечания.
– Из всего сказанного вами, – ответила Тин-тин, – я вижу, что вы глубоко постигли значение и сущность этой книги. Но мне хотелось бы обратиться к вам еще с одним вопросом, если вы пожелаете, конечно, удостоить меня разъяснениями.
– Пожалуйста, говорите, – ответила Гуй-чэнь.
– Я слышала, что из всех древних писаний об обрядах и этикетах после костров Цинь Шихуана [389] осталось только «Трехкнижие об этикетах и обрядах» [390]. И нет книг по этому вопросу древнее, чем те, которые вошли в «Трехкнижие». Но начиная с периода Хань, Цзинь и до наших дней каждая династия создавала свои уложения об обрядах и этикетах. И вот мне бы хотелось знать ваше мнение, являются ли эти уложения новыми по существу или же они составлены на основании старых. Кроме того, хотелось бы также знать, кого из многочисленных комментаторов этих трех книг вы признаете самым лучшим.
«Ну и задала задачу эта чернявка, – подумала про себя Жо-хуа, – и „Трех книг“ было бы вполне достаточно, так она еще прихватила и уложения всех династий. В этом море книг не знаешь даже, с какой и начать. Не пришлось бы краснеть сегодня перед этой чернявкой».