Городской Архитектор (деловито): Натуральный камень — это дорого, а века — это долго, меня уволят гораздо раньше. Отольем колонну из бетона и облицуем ее плиткой.
Скульптор (с сомнением): Но…
Городской Архитектор (с апломбом): Спокойно, сейчас я свистну кому надо!
Подносит к губам свисток и дует в него.
На сцену, потирая руки, выходит скромно улыбающийся Строитель. Обменивается с Городским Архитектором рукопожатием и словами:
— Тендер сдал!
— Тендер принял!
Сует что-то в оттопыренный каман Городского Архитектора и уходит, слегка пританцовывая в темпе moderato.
Скульптор (встревоженно): Но через несколько лет плитка начнет отваливаться!
За сценой слышен свист падающего камня, звук удара и мучительный стон.
Городской Архитектор (уверенно): А мы ее опять прилепим! Я сразу свистну кому надо!
Дует в свисток.
На сцену, потирая руки, выскакивает радостно осклабившийся Строитель. С разбегу хлопает Городского Архитектора по подставленной ладони и в ускоренном темпе обменивается с ним словами:
— Тендер сдал!
— Тендер принял!
Быстро сует что-то в оттопыренный карман Городского Архитектора и удаляется, приплясывая в темпе allegro.
Скульптор (крайне встревоженно): Но ведь плитка так и будет отваливаться!
За сценой — множественный свист падающих камней, дробный звук ударов, стоны и нецензурные возгласы.
Городской Архитектор (радостно): А я так и буду свистеть!
Дует в свисток.
Выбегает Строитель. Злодейски хохоча, он бьется с Городским Архитектором в кулачки, сует что-то в его оттопыренный карман и убегает длинными балетными прыжками в темпе allegro presto.
Скульптор (страстно): Но послушайте!
За сценой — метеоритный дождь, грохот, вопли и дружное скандирование коротких матерных слов.
Городской Архитектор (взглянув на часы): Некогда мне вас слушать, я уже уволен, мне надо бежать!
Бросает короткий взгляд в свой оттопыренный карман, радостно улыбается и удаляется со сцены, красиво кружась в вальсе.
Скульптор в отчаянии хватается за голову. Бронзовая статуя, лишившись поддержки, падает и погребает Скульптора под собой.
Скульптор (умирающим голосом): И ты, Ангел! Твою ж мать…
Последние слова заглушает грохот камнепада за сценой.
Занавес.
— А неплохо, — досмотрев, похвалила я новую микропьесу. — Из этого может получиться симпатичный номер для местной команды КВН, меня как раз просили что-нибудь написать…
— Что написать, кому написать, когда и — главное — почем? — плюхнувшись рядом со мной на скамейку, поинтересовалась Ирка и сунула мне в руки бумажный пакет. — Держи, это твоя доля вкусняшек, мы пришли раньше, взяли сразу на всех, свои порции уже съели и даже успели немного прогуляться. Кстати, сегодня в плюшечной акция: десять пончиков по цене девяти.
— То есть мне достался всего один? — уточнила я, не спеша открывать пакет.
— Целый один!
— В смысле, даже никем не надкусанный?! — восхитилась я.
— Если не поторопишься — будет не просто надкусанный, а с лету проглоченный! — предупредила подружка, из-под козырька ладони посмотрев в конец затопленной светом аллеи.
Оттуда к нам неслись клубы сияющей пыли.
Я поняла, что это быстро приближаются юные Максимовы, и без промедления впилась зубами в пончик.
Манюня и Масяня — верные последователи сказочного Робина Бобина Барабека, то есть обжоры, каких поискать! В непосредственной близости от них еда никогда не залеживается.
— Прюшка? — со скрежетом затормозив у скамьи, с затейливой смесью подозрения и надежды поинтересовался младой обжора, пришедший первым.
— Пиложок? — точно в тон ему вопросил прибежавший вторым.
— Нет больше плюшек, Масянечка, — торопливо проглотив хлебную жвачку, с фальшивой грустью сказала я и, не дожидаясь требований, добровольно отдала на проверку и растерзание пустой бумажный пакет. — И пирожков уже нет, Манюнечка.
Иркины отпрыски — близнецы, но я различаю их благодаря тому, что у каждого из пацанов свой дефект речи: Манюня не выговаривает «р», а Масяня — «л».
— Тогда давай ропатку!
— И ведло! — Рыжие головы повернулись к маменьке, как подсолнухи — к дневному светилу.
— Это же парк, здесь нельзя копать, — сказала Ирка, не скрыв сожаления.
По образованию она инженер-строитель, по душевному призванию — агроном, по роду текущей деятельности — совладелица семейной фирмы по продаже посадочного материала. Ей за лопату взяться, как мне за перо — одно удовольствие, а детки явно пошли в мамочку.
— Я дам вам кое-что другое!
— Бурку?! — радостно обнадежился ребенок.
— У тебя там и бурка есть?! — Я с восторгом уставилась на необъятную торбу подружки.
Ирка запаслива, как хомяк. Я бы не сильно удивилась, достань она из своей сумки-самобранки и бурку, и папаху, и живого коня в полной сбруе.
— Ребенок спросил про булку, — невозмутимо объяснила Ирка, извлекая из своей сумы цветную резиновую тряпочку.
Путем энергичного надувания заботливая мать в два счета превратила тряпочку в мяч, который тут же зашвырнула через кусты за нашей спиной на ухоженный газон:
— Поиграйте, детки, на полянке! У вас примерно полчаса.
Я оценила хитрый ход: газон со всех сторон окружен кустами, как хоккейная коробка, так что шустрые пацаны не разбегутся по парку, и через полчаса нам с Иркой не придется носиться по аллеям, громко аукая и тихо матерясь.
— Она сказала «полчаса», это тебя не пугает? — вкрадчиво поинтересовался мой внутренний голос. — Полчаса — это поэма, не меньше!
— Ой. — Я осознала перспективы.
Поздно.
— Ну? Ты готова слушать? — Подружка выудила из сумки очки, записную книжку, носовой платок и развернулась ко мне всем корпусом, как танковая башня: приготовилась покорять слушателя громкой читкой своего нового произведения.
— А платочек зачем? — опасливо поинтересовалась я.
— Это тебе. — Ирка вручила мне надушенный батистовый квадратик, едва понюхав который, я чихнула. — Будешь утирать слезы в особо трогательных местах.
— А это что — любовная лирика? — заволновалась я.
Иркина любовная лирика душераздирающа, как повесть про Муму. Ее свободно можно брать на вооружение вместо слезоточивого газа! А у меня стратегические запасы слез ограничены, и я не могу расходовать их понапрасну. Эти сверкающие соленые капли, красиво зависающие на ресничках, при экономном использовании способны обеспечить мне преимущество в любом семейном споре!
— Ты что-то имеешь против моей любовной лирики? — грозно нахмурилась подруга.
— Ладно, давай. — Делать было нечего, я смирилась.
— Тогда слушай. — Ирка поправила очки, высоко подняла раскрытую записную книжку и тонким голосом с жалобным поскуливанием (я снова вспомнила Муму) завела:
— Твои пальцы пахнут порохом,
А могли бы пахнуть ядом.
То ли сокол, то ли ворон ты —
Ненавистный, ненаглядный…
Тут она сделала тактическую ошибку, вопросительно покосившись на меня в ожидании реакции, и я ловко ввинтилась в образовавшуюся паузу с критическим анализом:
— Первая строка — плагиат, ты переиначила Вертинского, у него было «ваши пальцы пахнут ладаном»!
— Да? — Ирка ничуть не расстроилась. — А Вертинский — это же хороший поэт?
— Больше певец, чем поэт, но — да, хороший.
— То есть заимствовать у него не стыдно, — удовлетворенно кивнула нахалка. — Еще замечания есть?
— Есть вопрос: кому адресованы эти строки? У кого это такие криминально пахучие пальцы? У киллера?
— Почему сразу — у киллера? — Поэтесса напряглась. — Это мужик совсем из другого времени, между прочим!
— Из девяностых? Тогда его пальцы могут пахнуть и канифолью от паяльника, — съязвила я.
— Из Средневековья! И он не какой-нибудь разбойник, а благородный лорд! Немножко интриган, конечно, но симпатяга…
— Так. Кажется, я поняла. Ты наконец посмотрела «Игру престолов»?
Ирка вздохнула:
— Моржик научил меня скачивать фильмы с торрентов…
— Вот пусть Моржик теперь и слушает стихи про яды и воронов! А я…
— Тихо! — Ирка вскинула руку, обрывая мой гневный монолог. — Ты слышишь?
— Это сирена гражданской обороны? — встревожилась я.
— Это мои малыши!
Подружка вскочила с лавки и завопила так, что заглушила бы любую сирену:
— Дети, держите штаны!
И тут же скороговоркой пояснила мне:
— Я где-то читала, что одна умная женщина, кстати, тоже писательница, на расстоянии прекращала драки в детской именно этим криком: ее сыновья хватались за штаны и уже не могли лупить друг друга!
— На этот раз не сработало. — Я тоже встала.
Не сговариваясь, мы одновременно пробили своими телами стену зеленой изгороди, прорвались на оперативный простор газона и ожидаемо увидели там Манюню и Масяню. Оба честно держались за свои штанишки, но при этом ревели, как два паровоза.
— Они целы! — с облегчением выдохнула Ирка.
— А газон — нет! — заметила я.
Посреди зеленой лужайки отчетливо темнел аккуратный круг провала.
— Дети, что это? — Ирка поправила очки и присмотрелась.
— Это рюк! — прекратив неинформативный рев, любезно сообщил мамуле Масяня.
— Мы с ним иглали! — подключился к докладу Манюня, отбросив в сторону кривую ветку.
— В горфь!
— Блосали туда мяч!
— И я попар!
— Следствию все ясно, — заключила я. — Затейники открыли канализационный люк и палками загоняли туда свой мячик.
— И загнали. — Ирка подошла к дыре в газоне, заглянула в нее и присвистнула.
— Что? Хана мячику? — Я тоже приблизилась к люку.
— Хорошо, если только мячику, — непонятно пробормотала подружка, опускаясь на колени, чтобы буквально сунуть голову в люк.
В этой позе она сделалась похожа на очень испуганного страуса, и первое впечатление лишь усилилось, когда Ирка вытащила голову из дыры в земле и пристально посмотрела на меня круглыми птичьими глазами.