— Амальгама! — взвизгивает Тот, отшатываясь и в ужасе глядя на левую руку: тыльная сторона ладони порезана осколками зеркала. На левой щеке у него тоже царапины, хотя и помельче.
— Простите, — выдавливаю я. — Э… могу я как-то помочь?
— Раны от серебра не заживают! Я истеку кровью из-за пореза на руке только потому, что вам вздумалось показать мне характер! — упырь поднимает правой рукой левое запястье и возмущённо трясёт им в воздухе. — Какого чёрта! Что мне теперь делать? Ходить везде с человеком, чтобы постоянно восполнять запас крови?!
— Я могу вырезать повреждённые участки кожи и плоти перочинным ножом, тогда срастётся, как обычная рана.
Ладислав смотрит на меня с изумлением. Не могу поверить, но среди вампиров, кажется, не в ходу такой простой и очевидный способ лечения.
— Действуйте! Скорее!.. Вы с ума сошли, режьте тоньше, вы меня изуродуете!
— Ничего, ткани можно будет растянуть упражнениями.
— Вы представляете себе, насколько это… Господи, не обдели меня милосердием своим — аккуратнее же!.. вы представляете себе, насколько это больно?!
— Я думала, вампиры не чувствительны к боли.
— Не могу поверить, что вы такая невежда. Мы просто хорошо умеем терпеть. Эй!
— На лице тоже царапины. Если вы хотите, можно, конечно, ходить, интересно сочась кровью.
— Пресвятая Богородица, смилуйся! — аккуратнее, я не хочу ходить, как Квазимодо — с одним глазом. Эти ткани, знаете ли, не восстанавливаются!
— Главное, не дёрните непроизвольно головой. Мне и так трудно ровно стоять на цыпочках.
— Святые апостолы! За что мне это наказание!
— Да успокойтесь, я закончила. Держите на память. Можете хранить, как раввин, в баночке с солью.
Тот вылетает из моего кабинета, так и зажав в руке обрезки кожи. Я мизинцем нажимаю селектор:
— Господин Балог, принесите мне чем-нибудь вытереться. Не хочется идти по коридору с окровавленными руками и зря вызывать панику.
В ожидании секретаря я непроизвольно потираю лицо. Наверное, подавая мне мокрое полотенце, венгр задаётся вопросом, не попыталась ли я съесть начальника имперской службы безопасности.
— Вызовите уборщика, тут везде стекло, — морщась, говорю я.
— Да, госпожа гвардии голова.
***
До самого приезда Ловаша от Ладислава ни слуху, ни духу, но мне от этого не легче. Тот не из тех, кто прощает. Если не отомстил сразу — то готовит что-то грандиозное.
Катарина поступает на службу своим чередом — уже в среду она получает обмундирование и учебники: все «волки» имеют право посещать занятия в специальной дворцовой школе и даже сдавать экзамены на аттестаты общего образца. Как опекунша, я злорадно записываю Катарину на все имеющиеся курсы, включая бальные танцы и геральдику (последнюю, кажется, никто, кроме неё, и не посещает; предмет и ведёт-то не отдельный преподаватель, а один из служащих дворцового архива). Надеюсь, хороший массаж мозга вправит сиротке все его вывихи. Да и обычная гвардейская муштра должна бы помочь. Пока же девчонка совершенно непереносима. Образ Прекрасной Мамы тащится за ней по квартире и сверкает нимбом. Кристо, тем временем, бледнеет в страшной эстетической муке, натыкаясь взглядом на торчащие из джинс булавки и зелёные шары на сироткиной макушке и постепенно преисполняется раздражением — что будет, если он рванёт, мне страшно представить даже с учётом моего богатого на опасности опыта.
Ловаш, похоже, ждёт моего прихода. Стоит мне включить рабочий компьютер, как в углу экрана высвечивается значок нового сообщения.
«Лили, зайдите ко мне».
«В кабинет?»
«Да. В тронном зале немножко неудобно разбирать ссору двух ближайших доверенных лиц императора»
Ох. Надо собраться, а то многорогий ведает, чего я ещё с нервов натворю. Почиканного шефа ИСБ для этой недели вполне достаточно. Главное — внутренняя сила. Покажи её, Лиляна. Надо-надо.
Я подрываюсь с кресла как можно решительней и энергичней и немедленно ударяюсь мякотью бедра об угол тумбочки возле стола, да так, что в глазах темнеет. Не мой день. Не моя неделя. Не мой месяц. Может быть, даже не моя жизнь.
— Если меня будут спрашивать, я на совещании по вопросам безопасности императора, — гордо говорю я Балогу. Господи, кому я вру — кто это меня когда спрашивал? Только разве что муж.
Ладислав в кабинете деда уже развалился в кресле с видом раздражающе надменным. На щеке теперь не видно никаких следов, а на руке всё ещё розовеет шрам, и держит её Тот неловко.
— Ну и дела, один в порезах, другая хромает. Вы тут без меня не скучали, не так ли? — Ловаш пышет хорошим настроением и пьёт шампанское. Похоже, поездка выдалась удачной. Я приободряюсь. В конце концов, не может всё быть бесконечно плохо; свою порцию я уже точно получила.
— Я не могу работать, когда скандальные девчонки кидают мне в голову серебряные статуэтки, — с места в карьер отзывается Тот. То ли продолжает речь, начатую до моего прихода, то ли успел себя заранее накрутить.
— Я кинула её в зеркало.
— Совершенно случайно промахнувшись. Я с содроганием думаю о том, что было бы, разбей мне эта штука лицо или даже череп.
— Брось, Лаци, — Ловаш буквально отмахивается от жалоб Тота. — Ты же вампир, твоя реакция лучше. Просто бы увернулся.
— Всё равно это возмутительно, — настаивает Тот. — Я вообще не понимаю, откуда это… асоциальное поведение. Сначала она правит мои приказы, потом пишет свои, а потом дерзит и швыряется казённым имуществом.
— Да ты, милый мой, проканцелярился насквозь, — с той самой очаровательной улыбкой, которая светит с постеров на стенах комнат экзальтированным девочкам, журит внука Ловаш. — Не бывает семьи без ссоры, да плоха та семья, которая с ссорой заканчивается. Лили, садись… садитесь. В нашей семье вы точно не бедная родственница. Шампанского?
— Я на службе.
— Ну вот, и ты проканцелярилась, — Ловаш вздыхает и отставляет бокал, чтобы солидно облокотиться на стол. — Начинаем разбор полётов, господа и дамы. Лили?
— Я просто выполняю свою работу и ваши поручения. Не я придумала включить в мои обязанности все эти бумажки и повесить себе на шею проблемного подростка.
— Брось… те, Лили. Какие там проблемы, я видел досье девочки. Лёгкая истеричность — это перед прохождением через смерть всегда так. Не пьёт, не курит, девственница. Ни одной попытки побега, ни одного привода в полицию.
Я закрываю рукой лицо, потому что чувствую, как его буквально перекашивает, но не нахожу пока слов для возражения. Однако император и не готовился их выслушивать.
— Лаци?
— Её единственная обязанность — хранить вашу смерть, и мы все тут отлично это знаем. Не представляю, как можно уверить себя, что двадцатилетней девчонке, едва закончившей школу…
— Лицей!
— … двенадцать классов и зарабатывавшей на жизнь сотрясанием филе на радость публике…
— Мне нужно ещё одно пресс-папье. Сейчас же.
Тот повышает голос, чтобы перекрыть мои реплики:
— … всерьёз доверят управлять личной охраной императора. Ясно и младенцу, что все решения, которые необходимо принимать на этой должности, должны подготавливаться более опытными и компетентными лицами, которым цыганская девочка с улицы должна внимать благоговейно и трепетно.
— Но ведь у меня всё получается!
— Что конкретно получается? Два часа таращиться на графики и схемы, рассчитанные умными людьми, чтобы потом поставить свою корявенькую подпись?
— Но это и есть моя работа! Я — начальство, я не обязана все мелочи продумывать сама, я должна только принимать или отклонять работу экспертов. И с Катариной я придумала сама. Как ни крути, это лучший выход в ситуации.
— Каким образом возможно принимать или не принимать работу, ничего о ней не зная?
— Вот я и пытаюсь узнать.
— А что с Катариной?
— Она зачислила её в гвардию.
— Курсантом. Ей уже есть четырнадцать.
— Ну, замечательно, давайте соберём всех сосунков Империи во дворец. В этом ведь и состоит смысл существования личной императорской гвардии.
— Помолчите, оба.
Мы с Тотом сверлим друг друга одинаково выразительными взглядами.
— Значит, так. Лили, вам известно выражение «до первого косяка»? — если у Кристо всегда подпрыгивают обе брови разом, вверх-вниз, то Ловаш имеет обыкновение эффектно выгибать одну, правую, бровь и удерживать её на месте достаточно, чтобы это смотрелось выразительно и эротично. Да-да, и такие постеры на радость школьницам у него есть. В смысле, с бровью.
— Известно.
— Лаци, а тебе это выражение понятно? — Ловаш разворачивается бровью к Тоту.
— Вполне.
— Я рад.
Император откидывается на спинку кресла с видом человека, очень довольного хорошо проделанной работой, салютует мне бокалом с шампанским и делает сочный глоток, весьма чувственно приникая полными упругими губами к стеклу.
Вы не поверите, но он и в таком виде на постер снимался.
Когда мы с Тотом выходим из кабинета, он, не смущаясь двух моих гвардейцев, глядит на наручные часы:
— До первого косяка, и я уже засёк время. Мне очень интересно, как долго продержится прекрасный цветок Пшемысля.
Я светски улыбаюсь прежде, чем непринуждённо похромать в сторону своего кабинета.
***
Кристо берёт меня за руку, удерживая в прихожей, пока Катарина, скинув ботинки, уходит в спальню походкой, очень огорчающей её преподавателя бальных танцев. Муж привлекает меня к себе так близко, что его дыхание щекочет мне кожу на виске. Прежде, чем я успеваю толком задуматься о столь непривычно (и неприлично) откровенном жесте, разгадка приходит сама: Кристо начинает шептать мне на ухо.
— Говорят, пёс императора на тебя зол, что ужас.
Ладислав — один из немногих вампиров, понимающих по-цыгански. Правда, быструю речь он понимает не очень хорошо, но шептать — вернее всего. Я тянусь к уху мужа, и теперь моё дыхание шевелит блестящие белые волоски на его коже.
— Небольшие разногласия.
— Говорят, ты его сильно ножом порезала.