– Я слышал о вас много хорошего и тоже рад знакомству. – Я улыбнулся своей самой широкой улыбкой. – Надеюсь, мы вместе сделаем много хорошего для наших стран.
Это был один из крючков, на которые поймали Ашрафа. Он делился сведениями с нами, а мы в свою очередь снабжали его данными на террористов из своих источников. Конторе даже было выгодно, чтобы с нашими противниками разбирался кто-то другой, еще более заинтересованный в их ликвидации. То есть с этой точки зрения египтянин мог бы даже перевести наше сотрудничество в официальное русло. Только это никому не было выгодно. Контора не хотела, чтобы обнаружилось, что он помогает русским: не факт, что его начальникам это понравится. А для Ашрафа такой расклад был привлекательнее с точки зрения результативности и карьеры – одно дело, когда ты передаточное звено, и совсем другое, когда важную информацию ты добыл сам. Ну, и плюс бонусы в конверте, разумеется. В справке эти полезные соображения изложены не были – сам додумал, пока ехали из аэропорта.
– Что привело вас в Лондон? – спросил Ашраф.
Хотел бы я сам знать наверняка. Черт бы их побрал там в Лесу!
– То же, вероятно, что и вас. Активность наших общих врагов.
Попробуем переложить заботу о поддержании разговора на агента. Египтянин нервно заерзал на сиденье.
– Я не понимаю бездеятельность наших общих друзей, – горячо сказал он. – Известно, что это традиционная британская политика – растить чертополох и бросать колючки за шиворот всем, кто подвернется, включая союзников. Ну, с нами понятно – мы бывшая колония, поспешили стряхнуть с себя их покровительство, и поделом нам: «Сами теперь расхлебывайте!» Но вы же тоже боретесь с теми уродами (Ашраф сказал «шайтанами»), которых они прикрывают. Почему англичане не прижмут их у себя хотя бы из солидарности с вами?
– Мы тоже бывшая колония, – улыбнулся я. Глубокомысленная ирония всегда успешно маскирует недостаточную информированность. – А пятьдесят первым штатом Великобритания стать не торопится. И, – я многозначительно посмотрел на Ашрафа, – будем откровенны, мы пожинаем то, что посеяли.
Египтянин кивнул. Его заклятый враг – «Египетский исламский джихад» – к тому времени уже практически влился в «Аль-Каиду», некогда любимое детище ЦРУ.
– Чем я могу вам помочь? – спросил Ашраф, завершая обмен любезностями и общими фразами.
Это-то я себе представлял, хотя и в общих чертах.
– Нам хорошо бы иметь пару надежных источников в организациях, которые готовят боевиков для горячих точек. Хотя бы в самых активных районах, типа Брикстона или Финсбери-парка.
Ашраф снова согласно покивал. Наши задачи здесь явно совпадали.
– Они сейчас занимаются в основном Чечней. Туда идет самый большой поток.
– Никто не знает, куда этих людей перебросят потом, – уклончиво сказал я. – Так что Чечня нас тоже интересует.
Собственно, Чечня нас и интересовала в первую очередь. После августовского вторжения отрядов Шамиля Басаева в Дагестан российские войска начали бомбить базы боевиков в Чечне – на этой отдаленной, но все же пока еще своей территории. В никем не признанной, но считавшей себя независимой Исламской Республике Ичкерии это сочли агрессией иностранного государства. Президент Масхадов что ни день выступал со все более яростными протестами и взывал к международной общественности. Однако, на самом деле, будучи бывшим полковником Советской армии и трезвым человеком, он, как мог, готовился к неминуемому вторжению российских войск. Мусульманские наемники, в первую очередь выходцы из арабских стран, представляли собой в Чечне все более внушительную силу.
– У нас есть в этой среде свои люди, – сказал Ашраф. – Но я же только приехал и еще не успел встретиться со всеми. Дайте мне неделю-другую, и я смогу реально быть вам полезным.
Я улыбнулся:
– Боюсь, это вопрос дней, а не недель.
Я ведь много работал с арабами. Они искренне хотят вам помочь, однако чтобы дело продвигалось, их нужно держать за руку. Иначе за ту же руку их возьмет кто-то другой, со своими проблемами, и ваши отойдут на второй план.
Ашраф с сомнением посмотрел на меня:
– Так скоро? Ну, не знаю… Надо быть реалистами. В ближайшие дни я смогу дать вам наводки только по вербовкам в Чечню.
– Отлично! – Еще одна широченная, на этот раз абсолютно искренняя улыбка. – С чего-то ведь надо начинать.
2
С людьми, которые и должны были объяснить мне, зачем я, собственно, был вызван в Лондон, я встретился лишь часа через два после этого первого, самого важного контакта. Причем мне пришлось почти что вернуться в Хитроу. Дело в том, что по интересующему меня контингенту работал сотрудник резидентуры, прикрытием которого было представительство «Аэрофлота». Он в скором времени ждал самолет из Москвы и поэтому попросил подъехать к нему поближе. Человека звали Владимир Мохов, не знаю, настоящее это было имя или нет. Почему этот Мохов не мог проинструктировать меня рядом со своим рабочим местом и прямо после моего прилета, остается тайной. Но чему удивляться? У нас же тайная служба.
Я ехал на встречу не один, а со своим самым старым, самым близким, единственным настоящим другом. У Лешки Кудинова мать – полька, и воспитывала его польская бабушка. Его жена Таня, с которой они познакомились уже после нашей подготовки, тоже наполовину полька, только по отцу. Так вот все сложилось: случайно – не случайно, но исключительно удачно. Потому что прослеживалось ли в этом браке ненавязчивое подталкивание Конторы или нет, но в Англии Кудинов считался диссидентом, бежавшим с женой из коммунистической Польши. Он и жил там под фамилией жены – Возняк, как-то это помогло им с документами.
Лешка подхватил меня в городе – я просто пересел в его машину. Та, которая была нанята для встречи в аэропорту, поехала отвозить мой чемодан в гостиницу, а я уселся на переднее сиденье рядом со своим другом. Мы даже обняться не могли, так что всю дорогу только глупо улыбались и обменивались тычками в бок. И болтали мы не о деле, а о всяких пустяках.
Правда, в какой-то момент Кудинов вспомнил все же, что должен передать мне временные документы. На этот раз это был мексиканский паспорт и водительское удостоверение на имя Мигеля Гомеса, пара кредиток, полицейский бедж с номером, роскошные накладные усы и мохнатые черные брови с маленьким тюбиком клея. Еще в конверте был местный мобильный телефон. Я разложил все это по карманам, но то, что выдавало во мне американского гражданина Пако Аррайю, сдавать на хранение не стал. Я останавливался в отеле по своему паспорту, да и телефон американский мне был нужен для связи с семьей и с работой. Пусть будет и то, и другое. Это мексиканский полицейский поживет пока в сейфе в моем номере.
Лешка был старым лондонцем, и за дорогой я не следил. Мы проезжали бесчисленные городки, переходящие один в другой и лишь изредка проложенные полями – в основном для гольфа. В одном месте Кудинов притормозил на расширении главной улицы, которое с натяжкой можно было счесть за площадь. Все места для парковки оказались заняты. К счастью, когда мы пошли на второй круг, как раз надумала отъезжать серебристая «мазда».
– Лешка, вон смотри! – сказал я.
Кудинов загадочно улыбнулся:
– Надо же какая удача!
Это и был автомобиль Мохова.
Лешка пошел купить газету и убедиться, что хвоста за нашим связником не было. Два таксиста болтают, выйдя из своих машин. Пожилая женщина на велосипеде с корзинкой на переднем багажнике остановилась перед булочной. Небритый растрепанный мужик сидит на скамейке, широко расставив ноги, и жадно ест сэндвич, роняя крошки на землю. Он из всех самый подозрительный, но – а я внимательно слежу за ним – только жует, на нас не смотрит и не говорит ничего в спрятанную гарнитуру.
Кудинов вернулся в машину:
– Ну?
– Вроде все славно, – сказал я. Мы с Кудиновым не любим обычных для таких ситуаций слов, типа «чисто» или «спокойно», – все время что-то свое изобретаем.
Лешка поднажал на газ, и через десяток минут мы серебристую «мазду» нагнали – она еле ехала. Заметив нас в зеркало, водитель прибавил газу. Мы подъехали к лесу, только-только начинавшему переходить от скрывавшей индивидуальность зелени к ярким краскам осени. В любом случае свое название Black Park, которое я видел на указателях, лес не оправдывал.
«Мазда» свернула на проселочную дорогу между двумя кущами деревьев, мы последовали за ней. Зашуршала под кузовом высокая подсохшая трава, еще пара неглубоких ямок, и Лешкин черный «рейндж-ровер» остановился, почти уперевшись в бампер «мазды». Там было такое хорошее место под плотной кроной кустов бузины, как раз на две машины, – даже со спутника нас не засечь. Мохов уже вылез наружу и теперь шел к нам, поигрывая ключами.
Во всеобъемлющем и вряд ли окончательно разрешимом вопросе, меняются ли люди с годами или нет, я придерживаюсь отрицательного мнения. Нет, в сути своей не меняются. У меня с тех пор, как я стал задумываться над этими вещами, появилась некая аберрация зрения. Я смотрю на ребенка и вижу вдруг, каким он будет, когда вырастет. И наоборот, взрослый человек становится для меня намного понятнее, когда я спонтанно понимаю, каким он был в детстве. Я не делаю для этого никаких сознательных усилий, это не усвоенная мной техника психологических наблюдений (я даже не знаю, существует ли такая), это происходит помимо меня. Вот подходит к нам мужик слегка за сорок, такой уже немного потертый коврик с блестящими залысинами, с мешками под глазами, потерявшими белизну зубами и обозначившимся брюшком, а я вижу маленького вихрастого мальчишку, живого, как ртуть, проказливого и непослушного.
Он – это я про Мохова – был когда-то таким вот шалопаем с гвоздем в заднице. Если он видел дерево, ему на него обязательно нужно было взобраться. Если ему попадалась щель – куда-нибудь в подвал полуразрушенного дома, – в нее непременно надо было протиснуться, даже если впереди была лишь сырая темнота. Таких детей не застать дома с книжкой – все свободное время они, как молодые псы, которых спускают с поводка, жадно исследуют окружающий мир. Все необходимо попробовать, пощупать, а для предметов, до которых дотянуться невозможно, существует рогатка.