Эти слова звучали у меня в голове. Или я произносила их сама? Тихим монотонным речитативом, под который было так удобно работать…
В какой-то момент на мои плечи опустились теплые руки.
– Полно, Варварушка, отдохни, – услышала я голос Пелагеи Ивановны. – Нитка готова. Можно и угощение попробовать.
Я вздрогнула и будто проснулась. Горница, неожиданно затихшая, вновь наполнилась звуками. Мои однокурсники уже сидели за столом и с аппетитом ели деревянными ложками суп из глубоких глиняных мисок. Я посмотрела на свои руки. В моей правой ладони лежал большой клубок колючих серых ниток.
– Ну, ты даешь, Лукошкина! – сказала Тополева, когда я уселась за стол. – Ты так увлеклась прялкой, что пропустила самое интересное.
– Это что же?
– Второй мастер-класс. Пока ты плела нитки, тот темноволосый дядька учил нас варить целебные отвары. Представляешь? Дал пучок каких-то сушеных трав, показал, как их надо толочь, как смешивать, и в какой последовательности добавлять в котелок.
– И что за отвар вы готовили?
Вика махнула рукой.
– Какую-то ерунду для мозгового кровообращения и улучшения памяти. Мы, как выяснилось, те еще зельевары. Готовили лекарство, а получилась отрава от тараканов. Что-то более-менее приличное состряпал только Белов.
Я перевела взгляд на Витю. Тот ничего не ел и задумчиво вертел в руках маленький пузырек с желтоватой жидкостью. Рядом с ним сидел Костя Лепницкий. Он медленно жевал кусок хлеба и смотрел прямо перед собой. Мне отчего-то подумалось, что мы трое ощущаем себя одинаково взволнованными и обескураженными.
После обеда сотрудники заповедника объявили, что экскурсия подошла к концу.
На обратном пути однокурсники шумно делились друг с другом впечатлениями и делали последние фото среди желтой листвы. Мы же шагали молча – я, Белов и Лепницкий. С каждым шагом, уводившим нас прочь от заповедного леса, становилось труднее дышать, а на сердце наливалась холодная тяжесть.
Когда наша группа шумно усаживалась в автобус, Лепницкий обернулся и тихо сказал:
– Мы вернемся. Мы обязательно вернемся.
***
Часы на экране мобильного телефона показывали полночь. На центральной городской площади ярко горели фонари, из расположенных неподалеку ресторанов доносились звуки музыки. У старого фонтана был припаркован большой черный автомобиль. Я подошла к нему и тихонько постучала по гладкой блестящей двери.
Дверь тут же открылась, и я неловко плюхнулась на кожаный диван рядом с Беловым.
– Все на месте? – спросил Лепницкий, окинув нас взглядом. – Ну что, поехали?
– Ты знаешь дорогу? – поинтересовался Витя. – Лес находится далеко.
– Он зовет меня, – тихо ответил Костя. – Я поеду на его голос.
Двигатель тихонько заурчал, и машина тронулась с места.
На моих губах появилась улыбка – первая за три недели, прошедшие после возвращения с экскурсии. Все это время меня грызла тоска, острая и болезненная, от которой хотелось плакать и кричать. Крики я сдерживала, а слезы лились сами собой, когда бессонными ночами я сидела на подоконнике и смотрела в темное безлунное небо. Когда же мне удавалось уснуть, я видела во сне золотые деревья, глубокое холодное озеро и маленький бревенчатый дом с высоким частоколом.
Родители считали, что я переживаю из-за учебы, сестра – что я безответно влюбилась в однокурсника, бабушка была уверена, что я чем-то больна. Меня же со страшной, непреодолимой силой тянуло к могучим дубам, тонким осинам и темным раскидистым елкам.
Я ходила хмурая, почти перестала разговаривать. Моя жизнь замерла и теперь топталась на месте, не имея возможности сделать шаг вперед. Белов и Лепницкий вели себя точно так же.
Во время лекций или университетских обедов мы непроизвольно садились вместе. В тишине, без слов и разговоров, просто в присутствии друг друга нам становилось легче. Говорят, так бывает, когда рядом находятся люди, объединенные общей тайной или общими стремлениями.
Лепницкий не выдержал первым.
– Хватит, – сказал он нам холодным ноябрьским утром. – Жду вас сегодня в полночь у старого фонтана. Поедем в заповедник.
Прорезая, холодную тьму, автомобиль летел по ночному шоссе.
– Вы разбрызгали дома зелье, которое я вам дал? – спросил Витя Белов.
Мы с Костиком кивнули.
– Это тот отвар, который ты сварил в лесу? – уточнила я.
– Да. Он поможет родным смириться с нашим отсутствием. Они сами придумают причину, которая увела нас из дома. А потом и вовсе забудут.
– А мы? – тихо спросила я. – Мы их забудем?
– Надо полагать, да, – кивнул Витя. – Тот, кто услыхал зов Нави, больше не сможет жить среди обычных людей. Когда мы вернемся в лес, связывавшие нас нити будут разорваны. Мне сказал об этом учитель. Во сне.
В заповедник мы приехали на рассвете. Костя оставил машину на опушке, и мы ступили на одну из его сухих широких тропинок. Черная тоска, съедавшая меня двадцать последних дней, тут же растворилась в густом белесом тумане.
– Куда пойдем дальше? – поинтересовался Белов.
Я улыбнулась и достала из рюкзака серый колючий клубок, который собственноручно изготовила в избушке лесной мастерицы. Бросила его на дорожку, и он покатился вперед, оставляя за собой тонкую жесткую нить. Не сговариваясь, мы бросились вслед за ним, и через несколько минут выбежали на поляну, где стоял забор с высоким частоколом.
Там нас уже встречали – у открытой калитки стояли старичок-леший, маг-зельевар и худенькая седая колдунья. При виде нас, на их лицах засияли улыбки.
– Здравствуйте, дети, – сказала Пелагея Ивановна, протягивая нам руки. – Добро пожаловать домой.
Качели
Эти качели стояли в парке всегда. Они располагались на стыке двух рябиновых аллей, и с них открывался отличный вид на набережную городского озера.
Краеведы говорили, что качели появились здесь двести лет назад, когда и парк, и озеро, и прилегавшие к ним земли являлись частью большой дворянской усадьбы. Ее хозяин знал толк в красоте и уюте, поэтому разместил вокруг господского дома кучу интересностей, вроде резных беседок, искусственных гротов или зеленого лабиринта.
Со временем парк претерпел немало изменений. Господский дом, разрушенный во время войны, канул в лету вместе с резными беседками, гротами и лабиринтом. На месте узких тропинок появились широкие аллеи и велодорожки. Там, где раньше стояли вековые дубы, теперь находились детские площадки и летний кинотеатр.
А качели остались. Им систематически меняли сидение, опоры и перекладину, каждый год красили в разный цвет, но при этом никому не приходило в голову перенести их в другое место или вовсе убрать.
– Это городская достопримечательность, – любил говорить мой дедушка, когда мы проходили мимо них по одной из рябиновых аллей. – В усадьбе, которая стояла тут до революции, произошло немало событий. Если бы качели могли говорить, представляешь, сколько интересных историй они бы рассказали!
Я в ответ пожимала плечами.
Моя жизнь проходила на бегу. Я всегда куда-нибудь спешила или опаздывала. В отличие от деда, располагавшего кучей свободного времени, я не имела ни малейшего желания размышлять о такой чепухе, как истории старых качелей. Право, что толкового они могли бы мне рассказать? Как их поливало дождем и обдувало ветрами? Или как полировали потертые доски юбки и брюки сидевших на них горожан? Что было, то быльем поросло, и давно не имеет значения.
Насколько глупы и ошибочны мои рассуждения, я узнала спустя несколько лет.
Лишившись работы и переживая очередной кризис в личных отношениях, я пришла в парк, чтобы встретиться с подругой и рассказать ей, что я думаю о своей нелегкой судьбе. Подруга на рандеву не пришла. Очевидно, не желая выслушивать мое нытье, она прислала сообщение о неожиданно возникших делах.
Я расстроилась, но домой возвращаться не стала. Заканчивался октябрь, и в череде холодных дождливых будней впервые выдался теплый, тихий, прозрачный день.
Я купила стаканчик кофе и отправилась бродить по аллеям, усыпанным опавшей листвой. Сделав по парку круг, вышла к старым качелям. Выбросила в урну пустой стакан, уселась на их деревянное сидение и, оттолкнувшись от земли, принялась неторопливо раскачиваться.
Рядом с качелями находился стенд, на котором была изображена черно-белая фотография стоявшей здесь когда-то барской усадьбы. Это фото несколько месяцев назад извлекли из архива краеведческого музея, увеличили, а потом поставили тут, как напоминание об утраченной достопримечательности.
Идея городских властей была хороша, а исполнение подкачало. Снимок вышел такого ужасного качества, что понять, как выглядело дворянское гнездо, оказалось почти невозможно. На фото угадывались лишь очертания высокого двухэтажного особняка с широкими колоннами и кусочек подъездной дорожки.
Интересно, какого цвета был этот дом, когда в нем жили люди?
Я качнулась сильнее и попробовала представить, как могло бы выглядеть это место сто пятьдесят или даже двести лет назад.
На входе в парк, там, где сейчас стоит низенькая кованая арка, когда-то располагались ворота, через которые в усадьбу заезжали экипажи хозяев и их именитых гостей. Там, где виднеется живая изгородь, был высокий каменный забор, а здесь, рядом с качелями, находился господский дом – мощный, как крепость, с большими светлыми окнами и мраморными львами, сторожившими парадную дверь.
Я смежила веки, старясь сложить свои фантазии в единый пазл, и вдруг перед моими глазами, как наяву, встала четкая красочная картина…
…На каменных ступенях крыльца лежат кленовые листья. Старый Аким ловко сметает их огромной метлой в большую золотистую кучу. Подъездная дорожка уже выметена и сияет чистотой. Барин сказал, что сегодня в усадьбу прибудет дорогой гость, и к его приезду все должно быть приведено в полный порядок.
Со стороны ворот раздается топот лошадиных копыт, и спустя минуту к крыльцу подъезжает большая карета.
На крыльце появляется барин Алексей Степанович. Его круглое доброе лицо озарено счастливой улыбкой.