– Люди привыкли называть Ледяницу старухой Зимой, – усмехнулась я. – Она видится им злобной ведьмой, которая приносит холод и стужу, морозит им руки, лица и кровь. Ее подарки им давно не нужны. Наверное, это даже хорошо. Опасаясь духа зимы, они не мешают ему делать его работу. Когда наступают трескучие морозы, люди сидят в теплых домах, и Ледяница может спокойно творить ворожбу.
– Как сегодня? – Максим указал озябшей рукой на укрытые снегом деревья.
– Нет, – качнула головой я. – Этот снег скоро растает. Сейчас предзимье, и хозяйка только присматривается к своим будущим угодьям. Лес еще не уснул, а значит, ее время наступит чуть позже.
– Жаль, – улыбнулся парень. – Знаете, если бы она существовала на самом деле, мне бы хотелось с ней повстречаться.
– Зачем? – удивилась я. – Разве у тебя есть к ней какое-нибудь дело? Или, быть может, ты колдун, и сумеешь разглядеть ее под личиной, которую она примет?
– Я не колдун, – ответил Максим, – и под личиной ее, конечно, не увижу. Зато ее может увидеть мой фотоаппарат. Он у меня, знаете, какой? Все показывает, как есть. Снимал я как-то во время фотосессии девушку, красивую, как топ-модель. А когда начал просматривать фото на компьютере, обратил внимание, что на снимках у нее злобный холодный взгляд. Из-за этого взгляда вся ее красота куда-то пропала. Была топ-модель, стала змея. Она, кстати, и правда змеей оказалась. Все нервы вытрепала мне своими фотографиями. А еще как-то раз я сфотографировал на улице мужчину – грязного, пьяного, шумного. Стал смотреть снимки, а у дядьки лицо, как у святого с иконы. В глазах – свет, в улыбке – солнце. Все, кто потом на это фото глядел, говорили, что от него на душе становится тепло. Такая у меня волшебная камера.
– Это не камера волшебная, – улыбнулась я. – Это сердце твое чуткое и прозорливое. Но скажи, повстречай ты Ледяницу, чего бы у нее попросил?
Максим пожал плечами.
– Да мне, собственно, ничего и не надо. Хотя… я попросил бы разрешения сделать ее фото.
– Зачем?
– Чтобы прикоснуться к чуду. Ледяная дева – это сказка. Представляете, как было бы здорово получить настоящий сказочный снимок?
Мы дошли до конца тропы и остановились у лесной развилки.
– Дальше я с тобой не пойду, – сказала парню. – У тебя своя дорога, у меня своя. Иди по правой тропинке, никуда не сворачивая, и выйдешь аккурат к станции.
– Спасибо, бабушка, – улыбнулся Максим, а потом, немного помявшись добавил, – знаете, вы так органично смотритесь в своем белом пальто среди этих заснеженных деревьев! Можно я вас сфотографирую? На память, в качестве благодарности. Если вы мне скажете свой адрес, я вышлю вам это фото.
– Фотографируй сколько влезет, – усмехнулась я. – Но поторопись, день уж клонится к вечеру. А высылать мне ничего не надо. Пусть эта память останется у тебя.
Максим достал из рюкзака большую камеру с широким объективом и, попросив меня отойти назад, сделал несколько снимков.
Потом мы попрощались, и парень отправился дальше, а я повернула обратно и скрылась среди укрытых снегом кустов…
– Макс, фотки получились обалденные, – Кирилл положил на стол пачку изображений, только что распечатанных фотопринтером. – Особенно тот, где из-за дерева выглядывает лиса. Белки тоже прикольные. Не зря ты в лесу сопли морозил!
– Соплей у меня нет, – заметил Максим, раскладывая перед собой фото. – А ведь я там замерз, как суслик. Продрог до костей. Думал: все, теперь на неделю слягу с кашлем и температурой. Ан нет! Простуды у меня так и не случилось.
– Чудеса, – согласился Кирилл.
– Послушай, – Максим еще раз просмотрел распечатанные фото, – где снимок со старушкой? Я его здесь не вижу.
– С какой еще старушкой?
– Такой морщинистой, в светлом пальто, без платка и без шапки. Я сделал его самым последним.
– Последний снимок лежит перед тобой, – заметил Кирилл. – Но никакой бабули там нет.
Максим опустил глаза и охнул. Перед ним действительно лежала фотография, которую он снял перед тем, как отправиться на станцию. Его друг был прав – старушки на ней действительно не было. Вместо нее возле большого заснеженного куста стояла юная девушка в длинной белой шубке. Ее светлые волосы ниспадали с плеч пышным водопадом, а большие голубые глаза сверкали, как бриллианты.
Неожиданно девушка хитро ему подмигнула, после чего исчезла со снимка, будто ее и не было…
Дикая охота
На улице бушевал ветер. Он срывал с деревьев последние жухлые листья, ворошил опавшие ветки, вырывал у прохожих зонты и пакеты. По небу со всех сторон плыли темные тяжелые тучи, и он сгонял их в единую стаю, как больших свирепых зверей.
– Всадники стягиваются в кавалькаду, – задумчиво сказала Марина Павловна, усаживаясь на мою кровать. – Скоро начнется Дикая Охота.
Марина Павловну привели в нашу палату вчера утром. Худенькая, как былинка, с синеватой сморщенной кожей, она была похожа на сушеную сливу. Впрочем, на сухофрукты здесь походили все. Тощие, уставшие, измученные бесконечной борьбой с онкологией, выглядеть по-другому мы попросту не могли.
– Дикая Охота? – равнодушно переспросила я, наблюдая за летящими тучами. – Это что-то из сказок?
– Из мифов, – охотно откликнулась Марина Павловна. – Сказания о ней есть у всех народов Европы. Они гласят, будто бы в дни глубокого предзимья несутся по небу призрачные всадники на огромных свирепых скакунах. Они собирают людские души – те, которым пришел черед отправляться в потусторонний мир. Во главе этих всадников скачет самый сильный и могущественный дух. Кто-то зовет его Одином, кто-то Стрибогом, кто-то Волчьим Пастырем, а кто-то самим Дьяволом.
– В этом году у охотников будет славная добыча, – усмехнулась из своего угла Рената, кивнув на стоявшие у стены пустые кровати.
Так и есть. Рак не щадит никого. Многие умерли этой осенью, и многие умрут. Женщины, которые занимали эти места, вчера днем отправились в небесные чертоги. А я отправлюсь сегодня.
София Борисовна, мой лечащий врач, была уверена: если отрезать кусочек моего желудка – тот, который поражен опухолью, меня еще можно спасти. При этом добавляла: есть вероятность, что операцию я не переживу.
– У вас слабое сердце, Люба, – сказала она неделю назад, направляя меня на госпитализацию. – Никто не даст гарантии, что вы не скончаетесь прямо на операционном столе. Подумайте, стоит ли так рисковать?
Я тогда ответила ей, что все уже обдумала, и готова рискнуть, ведь в противном случае путь мой лежал исключительно в могилу. Химиотерапии больше не помогали, и операбельная стадия онкологии уверенно двигалась к рубежу, после которого ничего сделать уже нельзя.
Мне же хотелось жить – страстно, яростно, до крика и зубовного скрежета. Дома меня дожидались дочери – двойняшки Вера и Надя, для которых я была единственной опорой.
– Ты ведь останешься с нами, мамочка? – каждый день спрашивали они. – Не уйдешь к папе? Пожалуйста, не уходи!
Их отец умер два года назад, когда девочкам было восемь лет, и теперь они жутко боялись, что я отправлюсь вслед за ним. Родственников, которые могли бы взять их под опеку, у нас не имелось, а значит, после моей смерти двойняшки наверняка попали бы в детский дом.
Этого я допустить не могла.
Я должна была победить болезнь – как угодно, любой ценой, используя все шансы, возможности и средства.
Оставив дочерей на попечение подруги, я отправилась в больницу с настроем победить онкологию и вернуться домой на своих ногах.
В палате, где я лежала, царила нарочито веселая, легкомысленная атмосфера. Собравшиеся здесь люди, как и я, ждали, когда их позовут на расправу к хирургам, а потому изо всех сил старались отвлечься от грустных тягостных мыслей. С утра до вечера мы травили друг другу веселые байки, перекидывались шутками с говорливыми медсестрами и истово, всей душой верили в лучшее.
Однако спустя несколько дней мой энтузиазм сменился беспокойством. Врачи отчего-то медлили с операцией, заставляя меня снова и снова сдавать анализы, проходить ЭКГ и всевозможные УЗИ. Это здорово действовало на нервы.
Когда же сразу три наших соседки из операционной отправились в морг, смеяться перестали все.
Сегодня, в день Х, глядя на тяжелые тучи, гонимые ветром по темному небу, я вдруг отчетливо поняла: ничего не выйдет. Домой меня привезу в грубом фанерном ящике, а мои дети останутся круглыми сиротами.
Эта мысль выбила меня из колеи. Вчера я подписала бумаги, подтверждающие, что я готова к любому исходу и всю ответственность за него беру на себя. Теперь же я просто сидела на кровати, смотрела в окно и ждала, когда меня позовут в операционную.
– Легенды гласят, что вставать на пути у Дикой Охоты ни в коем случае нельзя, – сказала Марина Павловна. – Всадники не любят, когда что-то нарушает их гон, и утащат с собой любого, кто заставит их остановиться. При этом существует поверье: человек, остановивший Охоту, может попросить исполнить его желание. Если это желание покажется охотникам важным, они могут пойти ему навстречу. Однако за свою услугу непременно потребуют плату.
– Это какую же? – поинтересовалась Рената.
– Не знаю, – соседка пожала плечами. – Может, душу. Может, жизнь. Но точно не деньги. Деньги всадникам ни к чему.
– Интересно, как можно встать на пути у призраков? – спросила я, продолжая следить за движением туч. – Духи летят по небу, а люди ходят по земле. Разве могут они когда-нибудь встретиться?
– Могут, – уверенно кивнула Марина Павловна. – В легендах говорится: преграждать дорогу Дикой Охоте следует на границе Безвременья, стоя одной ногой на тропе, а другой на ее обочине. При этом ни в коем случае нельзя смотреть всадникам в глаза. Тех, кто их увидит, они слушать не станут.
– Ерунда какая-то, – фыркнула Рената. – Тропы, границы, обочины… Глупости, и больше ничего.
Скрипнула дверь, и в палату заглянула медсестра.
– Пименова, – сказала она мне. – Пора.
Я слабо улыбнулась и встала с кровати. Неожиданно мой локоть обхватили тонкие сухие пальцы.