Вдали взвизгнули шины, и Кейтлин подняла руку – час с небольшим не-одиночества, чтобы на остаток дня погрузиться в вечность сизого океана.
Машина взвизгнула тормозами и остановилась рядом с ней. Кейтлин наклонилвчь к окошку и замерлв, чувствуя, что сходит с ума. Оттуда, из полумрака салона, на неё смотрели те самые чёрные глаза.
Кейтлин зажмурилась, силясь вырваться из сна, который затягивал её теперь и наяву, и неожиданно чётко, близко-близко услышала:
– Тебе куда?
Голос у водителя был бархатистый, и Кейтлин показалось на секунду, что она уже слышала его. Может быть там, во сне – но во снах не бывает звука, разве не так?
Кейтлин тряхнула головой, прогоняя наваждение. Водитель терпеливо ждал.
– В Дувр. Не в сам город…
– Садись.
От голоса незнакомца, мягкого и холодного одновременно, по позвоночнику пробежала дрожь.
– Можно, – Кейтлин облизнула губы, – можно вперёд?
Тот кивнул.
Кейтлин быстро залезла в машину и, только оказавшись на пассажирском месте, вздохнула с облегчением. Водитель завёл мотор, и несколько секунд Кейтлин смотрела сквозь лобовое стекло, стараясь не выдать себя.
– Любишь замки? – спросил водитель, и Кейтлин вздрогнула. Обычно она не реагировала на людей так. Обычно ей было всё равно.
– Люблю их рисовать, – сказала она и чуть улыбнулась. Пользуясь случаем, Кейтлин повернулась и принялась внимательно разглядывать того, кто сидел рядом с ней.
У водителя было правильное лицо с чуть удлинённым носом и едва заметно опущенными уголками губ. Глаза обрамляли ресницы – слишком чёрные для мужчины, но безупречно подходившие к его чёрным волосам, собранным в низкий хвост.
«Цыганская кровь», – подумала Кейтлин, хотя на цыгана мужчина походил мало – слишком бледная кожа и тонкие черты.
Незнакомец молчал, и Кейтлин вдруг показалось, что она упускает что-то важное. Может быть, время, которое можно было использовать с толком.
– Ты, наверное, занят сегодня? – спросила она.
Мужчина не ответил, и Кейтлин тут же пожалела, что задала вопрос. Среди её знакомых к внезапным знакомствам относились легко, но этот человек мог оказаться другим. Он мог понять всё неправильно, и всё же Кейтлин безумно, до боли не хотелось его отпускать.
– А ты любишь замки? – снова попыталась она завязать разговор.
Мужчина долго молчал. Машина уже выехала за черту города, и Кейтлин принялась подбирать следующий вопрос, когда тормоза снова взвизгнули, и она услышала:
– Терпеть не могу.
Кейтлин будто очнулась ото сна. Только теперь она обнаружила, что стены Дуврского замка уже виднеются далеко впереди, будто вырастая из белоснежного тумана.
– Доберёшься сама?
Кейтлин кивнула, но выходить не спешила, судорожно пытаясь отыскать ещё хоть одну зацепку.
– Я буду рисовать его, – сказала она, кивнув на гранитные глыбы, возвышающиеся вдали.
Мужчина молчал.
– Хочешь, подарю тебе?
Чутким глазом художника Кейтлин уловила, как белеют костяшки пальцев на обтянутом кожей ободе руля.
– Выходи!
Кейтлин вздрогнула. Что-то было в голосе незнакомца, что заставило подчиниться не раздумывая – и в следующую секунду Кейтлин уже стояла на пустой дороге, а машина – только теперь Кейтлин заметила, что это был Крайслер – медленно исчезала вдали.
Глава 2
Снова утро – серое, как и каждое утро до него. Как каждое, которое придёт следом за ним.
Кейтлин открыла глаза и равнодушно уставилась в потолок. Побелка облупилась кое-где и разбегалась тонкими трещинками, образуя паутинку, похожую на… на что?
Вспомнить она не могла. Как не могла вспомнить и сон, который видела только что.
Кейтлин улыбнулась. При воспоминании о том мире, откуда она вынырнула минуту назад, по сердцу разливалось тепло – хоть она и не могла ничего вспомнить. Ни одной детали. И всё же это должен был быть хороший день.
Джек жарил тосты.
Кейтлин натянула джинсы и, застегнув пуговицу, потрясла ногами, заставляя их войти глубже в жёсткие после стирки штанины.
Взяла со стола коробку от овсянки и заглянула внутрь – просто так, машинально. Внутри ничего не было.
– Ты сегодня поможешь Алистеру с плакатом?
Кейтлин закрыла глаза. Не поднимая век, нащупала спинку стула и, упав на него, откинулась назад.
– Хочется верить, что это значит «да».
Кейтлин открыла глаза и уставилась на чашку кофе, которая выросла перед ней из ниоткуда. Чашка была прозрачной, с лёгким коричневым оттенком.
«Интересно, это тонировка… или просто грязь?» – подумала она.
Кейтлин взяла в руки ложечку и чуть взболтала тёмную, почти чёрную жидкость.
«А у него волосы темней…»
– Кейтлин! Ты меня слушаешь?
Кейтлин медленно перевела взгляд с взбаламученной жидкости на Джека. В глазах соседа стояло раздражение – но пока не злость. «Интересно, – подумала Кейтлин, – в его глазах вообще бывает злость?»
– Не кричи, – попросила она негромко.
Джек вздохнул. Рука его потянулась, чтобы погладить Кейтлин по волосам, но тут же опала.
Кейтлин знала, что Джеку нравятся её волосы. Он любил теребить их, перебирать. И оба они знали, что Кейтлин не любит, когда касаются её волос. Только если вечером, когда она возвращалась с прогулки уставшая и замерзшая. В такие дни Джек отпаивал её горячим ромом со специями и, когда Кейтлин, расслабленная, засыпала, привалившись к его плечу, запускал пальцы в её длинные волосы, медленно прочёсывал их, иногда касаясь кончиками ногтей затылка.
Кейтлин чувствовала, что с ней делают, но с неё будто бы спадал кокон, в котором она пребывала весь день. Кожа становилась чувствительной, точно воспалённой, и сопротивляться не было сил – по крайней мере, так она себе говорила.
– Когда займёмся блогом? – спросил Джек, видимо, осознавший наконец, что ответа – да и самого плаката – так и не дождётся.
Блог был второй из его любимых тем. Джек считал, что Кейтлин рисует хорошо.
Кейтлин подозревала даже, что это одна из причин, по которым ей прощаются задолженности за квартплату и полное равнодушие почти ко всему, что Джек говорит.
Но поскольку Джек считал, что Кейтлин рисует хорошо, он был уверен ещё и в том, что работы Кейтлин и продаваться будут хорошо.
Кейтлин не спорила. Она знала, что хорошо продаются цветы. Букеты на столе и натюрморты, которые можно подарить тётушке на день рождения или любовнице в любой другой день. Хорошо продаётся лаванда, равнины, усеянные сиреневыми венчиками, сливающиеся с синим небом где-то вдали. Хорошо продаётся Италия, Венеция, Рим, Прованские пейзажи и детки с пухлыми щёчками, нюхающие цветы.
Букеты Кейтлин рисовать не могла. Она могла ещё заставить себя рисовать лаванду – но не могла рисовать её из раза в раз, как делали некоторые, кто стоял на вернисаже рядом с ней.
Кейтлин не могла бы сказать, что она не любит Рим. Но Рима она никогда не видела, и этот город был для неё мёртв. Он был лишь красками на картине, которым она смогла бы придать смысл.
Хуже дело обстояло с Провансом – Прованс вызывал у Кейтлин ломоту в зубах, вместе с пухленькими детьми. Кейтлин не могла бы сказать, что она не любит детей, просто… просто стоило ей взяться за кисть, стоило нарисовать хоть одну пухлую щёчку, хоть один силуэт сиреневого цветка, как в голове сам собой проплывал вопрос: «Зачем?»
Что ей даст этот ребёнок? Что ей дадут эти цветы?
Две сотни фунтов, на которые она месяц сможет жить? Раз в месяц она вполне могла заставить себя сделать усилие и нарисовать «не своё», но чаще – об этом Джеку было бесполезно с ней говорить.
То же касалось и блога, где, как убеждал её Джек, она могла бы устроить свой собственный вернисаж, не выходя из дома.
Кейтлин не могла бы сказать, что она не любит Интернет. Просто пускать Интернет туда, в мир своих снов… было в этом что-то кощунственное. Заниматься некрасивым словом «промоушен», выставлять цену под каждой картиной из своих снов – будто бы вешать ярлык: «Я продам себя за пятьсот фунтов. Но если очень нужно, скину до двухсот».
Нет, она могла нарисовать даже Прованс, но лишь за тем, чтобы иметь двадцать фунтов на краски, которыми она будет рисовать свой собственный мир.
А ещё Кейтлин любила вернисаж. Ей нравились люди, идущие мимо её картин, будто бы и не замечавшие её самой. Сгорбленные силуэты на фоне серого стекла реки. У каждого своё лицо – и постоянное ожидание, что среди разных – морщинистых, скуластых, слишком худых и, напротив, отёкших лиц, однажды Кейтлин увидит Его.
Это было глупо. Кейтлин готова была сама посмеяться над собой. А иногда ей попросту казалось, что она сходит с ума. Но заставить себя не верить – она не могла.
Если бы здесь были родители, мать погладила бы её по голове и вздохнула тяжело, а отец сказал бы, что она слишком далеко забралась в свои собственные сны. Но здесь был только Джек – и это было хорошо. Потому что ему Кейтлин не собиралась отвечать. Это было легко.
Кейтлин поднялась со стула – так и не дождавшись гренок, шкварчавших на сковороде. Подошла к кровати и подобрала с пола майку.
– Кейтлин, у тебя деньги есть?
– Немного, – на сей раз всё-таки нужно было что-то сказать, – а что?
– Купи овсянки, пожалуйста.
Кейтлин, не оглядываясь, кивнула.
– И сама что-нибудь поешь.
Ещё один кивок.
Кейтлин натянула майку, перекинула через плечо этюдник, подхватила под мышку стопку картин и вышла на набережную.
Вернисаж находился недалеко, и она медленно брела, наслаждаясь влажным утренним воздухом и вглядываясь в туман. Кейтлин любила это время суток – когда всё вокруг дышало полусном, и там, за контурами хлопьев тумана, повисших над рекой, она могла угадывать всё, что хотела, и всё, во что верила. Чудесная Фата Моргана плыла над горизонтом, сотканная из клочьев тумана, и Кейтлин уже чувствовала, как через несколько минут раскроет этюдник, пристроится у самого парапета, расставит картины на асфальте и примется рисовать.