1
Туннель был мертв…
Шаги гулко раздавались в опустевших штольнях, а человеческий голос звучал точно в погребе. На станциях тихо и равномерно, день и ночь, жужжали машины, работавшие под управлением молчаливых и угрюмых инженеров. Изредка отдельные поезда пробегали по туннелю туда и обратно. Только в пещере субмариниума рабочие компании Refining and Smelting всё еще производили раскопки. Туннельный город опустел, покрылся пылью, точно вымер. Воздух, который раньше звенел от грохота бесчисленных поездов и стука машин, был тих, и земля не дрожала больше. В гавани стояли ряды мертвых пароходов… Машинные помещения, сверкавшие раньше огнями, точно волшебные дворцы, были темны и безжизненны, словно развалины. Маяк в гавани погас…
Аллан поселился на пятом этаже здания центральной конторы. Его окна выходили в беспредельное пространство, покрытое рельсами, теперь ненужными и запыленными. В первые недели своего пребывания в городе Аллан не выходил из дому. Затем провел несколько недель в штольнях. Он ни с кем не виделся, кроме Штрома. Друзей у него не было в «городе Мака». Гобби давно покинул свою виллу. Он бросил свою профессию и купил ферму в Мэне. В ноябре Аллан три часа беседовал с Ллойдом, и беседа эта разрушила его последние надежды. Огорченный и обескураженный, Аллан в тот же день выехал в море на пароходе синдиката. Он посетил океанские и европейские станции, и в газетах были напечатаны краткие заметки об этом. Но никто их не читал. Мак Аллан умер для всех, как и туннель. Новые имена заблистали над миром…
Когда Аллан вернулся весной в Туннельный город, о нем уже никто не вспоминал. Кроме Этель Ллойд…
Этель прождала несколько недель визита Аллана к старому Ллойду. Но так как Аллан не давал о себе знать, то она написала ему коротенькую дружескую записку: она случайно узнала, что он опять здесь. Они с отцом будут очень рады, если Аллан навестит их. Тысяча приветов…
Но Аллан не ответил.
Этель была удивлена и оскорблена.
Она вызвала тогда к себе лучшего сыщика в Нью-Йорке и поручила ему собрать немедленно сведения об Аллане. На следующий же день сыщик сообщил ей: Аллан работает все дни в туннеле. Между 7 и 12 часами ночи он возвращается домой. Живет полнейшим отшельником, и никто не был у него после его возвращения. Попасть к нему можно только через Штрома, но Штром неумолим, как тюремный сторож…
В тот же день, под вечер, Этель появилась в мертвом Туннельном городе, чтобы повидаться с Алланом. Ей сказали, что она должна обратиться к мистеру Штрому. Этель уже приготовилась к этому. Она видела Штрома во время процесса. Она одновременно и ненавидела Штрома, и восхищалась им. Она возмущалась его нечеловеческой холодностью и презрением к людям, но восхищалась его мужеством. Теперь он должен столкнуться с Этель Ллойд! Она оделась самым изысканным образом: мех серебристой сибирской лисицы, на шапке – голова и лапы лисицы. Она была убеждена, что ослепит Штрома…
– Я имею честь говорить с мистером Штромом? – начала она вкрадчивым голосом. – Я – Этель Ллойд. Я хотела бы повидаться с мистером Алланом…
У Штрома не дрогнул на лице ни один мускул. На него не произвели никакого впечатления ни ее знаменитое имя, ни сибирская лисица, ни красивый, улыбающийся рот.
Этель почувствовала даже, что ее присутствие смертельно скучно ему…
– Мистер Аллан в туннеле, мисс Ллойд! – сказал он холодно.
Его взгляд и дерзость, с которой он лгал, возмутили Этель; она побледнела от гнева и мгновенно сбросила с себя маску любезности.
– Вы лжете! – возразила Этель с легкой презрительной усмешкой. – Мне только что сказали, что он здесь!
Штром не двинулся с места.
– Я не могу заставить вас верить мне. Прощайте! – ответил он. – Вот и всё…
Этель Ллойд никогда не переживала такого оскорбления. Дрожащая и бледная от бешенства, она крикнула:
– Вы еще вспомните обо мне! До сих пор никто не осмеливался обращаться со мной подобным образом!
Когда-нибудь я, Этель Ллойд, покажу вам на дверь! Слышите?
– Я не буду тогда тратить так много слов, как это делаете вы, мисс Ллойд! – холодно возразил Штром.
Этель взглянула на его мертвенное лицо и на его ледяные глаза. Ей хотелось сказать ему, что он не джентльмен, но она овладела собой и замолчала. Бросив на него презрительный взгляд (ну и взгляд, милосердные боги!), она вышла. Когда она спускалась по лестнице и слезы обиды застилали ей глаза, она думала: «Он тоже сошел с ума, это чудовище! Туннель всех сводит с ума. Стоило пробыть в нем только два года…»
Этель плакала от гнева и разочарования, возвращаясь в Нью-Йорк.
– Я заставлю этого телохранителя Аллана вспомнить Этель Ллойд! – говорила она, улыбаясь злой улыбкой. – Я куплю весь туннель только для того, чтобы иметь возможность выгнать Штрома! Just wait a little![53]
В этот вечер, сидя за обедом со своим отцом, она была бледна и молчалива.
– Подайте соусницу мистеру Ллойду! – приказала она слуге. – Разве вы не видите?
И старый слуга, хорошо знавший смену настроения у Этель, беспрекословно исполнил ее приказание… Ллойд робко смотрел в холодные и властные глаза красивой дочери…
Затруднения никогда не пугали Этель. Она подарила свое внимание Аллану. Она хотела видеть его и говорить с ним и поклялась, что добьется этого во что бы то ни стало. Но ни за что на свете она не хотела обращаться еще раз к Штрому. Она презирала его. Она была убеждена, что и без этого Штрома, который не был джентльменом, она достигнет своей цели…
В следующие вечера старый Ллойд принужден был обедать без дочери. Этель испросила заранее прощение у отца. Она уезжала ежедневно в четыре часа в Туннельный город и возвращалась домой в половине одиннадцатого, с вечерним поездом. От шести до девяти часов вечера в наемном автомобиле, заказанном ею из Нью-Йорка, она ждала в десяти шагах от главного входа в здание конторы, Закутавшись в меха, сидела она, дрожа от холода, взволнованная приключением и в то же время пристыженная ролью, которую взяла на себя, и смотрела сквозь замерзшие стекла, согревая их время от времени дыханием. Несмотря на несколько дуговых фонарей, разрывавших ночь ярким светом, в «городе Мака» было темно, и только тускло мерцала сеть расходившихся в разные стороны рельсов.
Как только раздавались шаги, Этель приникала к окну, и сердце ее стучало…
На третий вечер она в первый раз увидела Аллана. Он проходил с кем-то по насыпи, и Этель тотчас же узнала его по походке. А спутником Аллана был Штром… Этель проклинала его! Они оба прошли совсем близко от ее автомобиля, и Штром повернул голову и взглянул на блестящее замерзающее окно. Этель подумала, что он догадался, кто сидит в автомобиле, и боялась, что он укажет Аллану на экипаж. Но Штром прошел мимо, не проронив ни слова.
Через несколько дней после этого Аллан возвратился из туннеля в семь часов. Он соскочил с медленно двигавшегося поезда и не спеша прошел через рельсы. Чем ближе подходил он к дому, тем медленнее и задумчивее шел. Когда он был уже у входа в здание конторы, Этель открыла дверцу экипажа и окликнула его.
Аллан на мгновение остановился и оглянулся. Затем сделал вид, что хочет продолжать свой путь.
– Аллан! – еще раз позвала Этель и поспешила вый ти из экипажа.
Аллан повернулся к ней, стараясь рассмотреть ее через вуаль.
На нем было широкое коричневое пальто, кашне и высокие сапоги, испачканные грязью. Лицо – худое и суровое. С минуту они молча смотрели друг на друга.
– Этель Ллойд? – спросил Аллан медленно, глухим, равнодушным тоном.
Этель смутилась. Она с трудом узнала его голос. Она не решалась поднять вуаль, чувствуя, что краснеет.
– Да, – сказала она нерешительно, – это я! – И приподняла вуаль.
Аллан посмотрел на нее серьезными светлыми глазами.
– Что вы здесь делаете? – спросил он.
Но Этель уже овладела собой. Она поняла, что ее дело будет проиграно, если она в эту секунду не найдет верного тона. И она инстинктивно нашла его. Весело и искренне рассмеялась она, как ребенок:
– Недостает, чтобы вы меня выбранили за это! Мне надо поговорить с вами, а так как вы никого к себе не пускаете, то я целых два часа прождала вас здесь, в этом экипаже.
Выражение глаз Аллана не изменилось, но голос его зазвучал дружелюбнее, когда он пригласил ее войти.
Этель вздохнула с облегчением. Опасный момент миновал. Она почувствовала себя веселой и счастливой, когда вошла в лифт.
– Я вам написала, Аллан! – сказала она, улыбаясь.
Аллан не глядел на нее.
– Да-да, я знаю, – сказал он рассеянно, не поднимая глаз. – Но, откровенно говоря, я тогда…
И Аллан пробормотал что-то, чего она не поняла, В этот момент лифт остановился. Леон отворил дверь квартиры Аллана. Этель обрадовалась и удивилась, увидев Леона.
– Ах, это наш старый Леон! – воскликнула она и протянула тощему китайцу руку, точно давнишнему доброму знакомому. – Как поживаете, Леон?
– Благодарю вас! – прошептал едва слышно смущенный Леон и низко поклонился.
Аллан попросил у Этель извинения, что он оставит ее на минуту, и Леон провел ее в большую, хорошо натопленную комнату и сейчас же вышел. Этель расстегнула пальто и сняла перчатки. Комната производила унылое впечатление. Мебель была безвкусна, окна без занавесок, в черных четырехугольниках окон блестели звезды…
Снова вошел китаец с чаем и поджаренным хлебом. Вслед за ним появился и Аллан. Он переоделся, и на нем уже не было высоких сапог.
– Я к вашим услугам, мисс Ллойд! – сказал он спокойно и серьезно, садясь в кресло. – Как здоровье вашего отца?
И Этель увидела по его лицу, что она нисколько не нужна ему.
– Папа здоров, благодарю! – отвечала Этель рассеянно.
Теперь она могла хорошо рассмотреть Аллана. Он сильно поседел, и обострившиеся черты лица были неподвижны; в них застыли глухое упорство и горечь. Глаза были холодны, безжизненны и не позволяли ее взгляду проникать в них…
Этель предполагала завести с ним вначале какой-нибудь незначительный разговор, чтобы дать ему время освоиться с ее посещением. Она даже хотела пожаловаться на Штрома, но когда увидела Аллана таким изменившимся, таким чуждым всему окружающему, то вся поддалась вдруг своему бессознательному порыву. Сердце ей подсказало, что есть только одна возможность овладеть Алланом и удержать его.
И она заговорила с ним сердечным и задушевным тоном, как будто они раньше были самыми близкими друзьями.
– Аллан, – сказала она, смотря на него сияющим взглядом своих голубых глаз и протягивая ему руку, – вы и представить себе не можете, как я рада вас видеть!
Она с трудом скрывала свое волнение. Аллан подал ей свою огрубевшую, жесткую руку. Он слабо улыбнулся ей. В его глазах засветилось легкое презрение к такого рода женскому сочувствию.
Этель это не беспокоило. Она больше не робела перед ним.
Взглянув на Аллана, она покачала головой.
– У вас нехороший вид, Аллан! – продолжала она. – Жизнь, которую вы ведете, не годится для вас. Я понимаю, что на некоторое время вам нужен был отдых и уединение, но долго вы не можете так жить! Не сердитесь, что я говорю вам это. Вам нужна работа, вам недостает туннеля…
Она поняла верно. Она коснулась самого больного места у Аллана. Он сидел и смотрел на Этель. Он не возразил на ее замечание ни одним словом и не сделал ни малейшей попытки прервать ее. Она говорила так быстро, что вообще было невозможно вставить в ее речь хоть одно слово. Она упрекала его за то, что он совершенно отстранился от всех своих друзей, что он похоронил себя в этом мертвом городе, она рассказала ему о своем столкновении со Штромом, говорила о Ллойде, об общих знакомых и то и дело возвращалась к туннелю. Кто, кроме него, может закончить постройку туннеля? Кому общество может доверить эту задачу? Наконец, помимо всего, она должна откровенно сказать ему: он погибнет, если теперь же не примется опять за работу…
Серые глаза Аллана потемнели. Сколько горечи, разочарования, потерянных надежд подняли в нем слова Этель!
– Зачем вы всё это говорите мне? – спросил он, и Этель поймала его недовольный взгляд.
– Да, я не имею права говорить вам об этом. Я хорошо это знаю, – ответила она. – Разве только по праву друга или знакомой… Но я говорю вам потому… – Этель не могла придумать никакой причины и не докончила фразы. – Я только упрекаю вас за то, что вы погребли себя в этой ужасной комнате, вместо того чтобы перевернуть небо и землю и закончить туннель!..
Аллан задумчиво покачал головой и покорно улыбнулся.
– Я не понимаю вас, мисс Ллойд! – сказал он. – Я действительно перевернул небо и землю и теперь ежедневно делаю всё, что могу. Но пока нельзя и думать о возобновлении работ…
– Почему?
Аллан взглянул на нее с удивлением.
– У нас нет денег, – ответил он кратко.
– Кто же может создать деньги, если не вы? – быстро возразила Этель с улыбкой. – Но пока вы будете сидеть взаперти, никто не даст вам средств…
Аллана утомил этот разговор.
– Я испробовал всё, – сказал он, и по тону его голоса Этель поняла, что она наскучила ему.
Она взяла перчатки и, надевая левую, спросила:
– А вы говорили с отцом?
Аллан кивнул, избегая ее взгляда.
– С мистером Ллойдом?
– Конечно! – ответил он.
– И что же?
– Он не оставил мне ни малейшей надежды…
– Когда это было?
Аллан задумался на мгновение.
– Это было осенью.
– Да, осенью… – сказала Этель. – Руки отца были связаны тогда. Теперь положение изменилось… Папа сказал недавно: «Я, может быть, возобновил бы постройку туннеля. Но я, конечно, не могу предложить этого Аллану первый. Аллан должен сам прийти ко мне».
Она произнесла это легко и спокойно.
Аллан сидел неподвижно, погрузившись в свои думы. Он ничего не ответил. Этими словами Этель бросила ему огонь в сердце… Он вдруг услышал шум работ. Возможно ли это?! Ллойд?! Его волнение было так сильно, что он должен был встать.
Он молчал несколько секунд, а затем взглянул на Этель. Она застегивала перчатки, и это занятие, казалось, поглощало всё ее внимание. Этель встала и улыбнулась Аллану.
– Конечно, папа не поручал мне передавать вам это, Аллан! Он не должен знать, что я была у вас, – сказала она тихо и протянула ему руку.
Аллан взглянул на нее благодарным теплым взглядом.
– В самом деле, было очень любезно с вашей стороны навестить меня, мисс Ллойд! – сказал он и пожал ей руку.
Этель тихо засмеялась.
– Нисколько! – заметила она. – Мне нечего было делать в эти дни… и пришло в голову посмотреть, чем вы тут занимаетесь. Good bye!
И она вышла.
2
В этот же вечер, во время обеда, Этель была в таком прекрасном настроении, что у старика Ллойда сердце переполнилось радостью. После обеда она обняла его и спросила:
– Будет ли у моего дорогого папочки завтра утром время поговорить со мной об одном важном деле?
– Можно и сегодня, если ты хочешь, Этель!
– Нет, завтра! А мой дорогой папочка сделает то, о чем его попросит Этель?
– Если только это возможно, дитя…
– О да, для тебя это возможно, папа!
На следующий день Аллан получил собственноручную записку Ллойда с чрезвычайно любезным приглашением, изобличавшую, что она была написана под диктовку Этель.
«Мы будем только втроем», – писал Ллойд.
Аллан нашел Ллойда в превосходном настроении. Старик еще больше согнулся, и Аллану даже показалось, что он начинает впадать в детство. Ллойд совсем забыл о его осеннем визите. Он опять рассказал Аллану все подробности процесса Этель и до слез смеялся, вспоминая, как она одурачила судей, отправившись в море. Затем он заговорил о разных событиях, случившихся осенью и зимой, о скандалах и о выборах. Несмотря на то что память у него начала ослабевать, он всё же живо интересовался всем новым и был по-прежнему проницательным и хитрым. Аллан рассеянно отвечал ему, занятый своими мыслями. Но ему никак не удавалось навести разговор на туннель. Ллойд показывал ему проекты обсерваторий, которые он намеревался построить и принести в дар обществу, а когда Аллан собрался перевести разговор на то, что лежало у него на сердце, слуга доложил, что мисс Ллойд ожидает их в столовой к обеду.
Этель была одета, как на придворный бал. Она ослепляла! Если бы не проклятое пятнышко на подбородке, ее можно было бы признать первой красавицей Нью-Йорка. Аллан был поражен, когда увидел ее. В самом деле, он никогда не замечал, как она красива. Но еще более поразил его ее талант притворяться, какой она проявила при встрече с ним.
– Ах, это вы, Аллан! Как давно мы не видались! – воскликнула она, смотря ему прямо в глаза сияющими искренними голубыми глазами. – Где это вы прятались всё время?
Ллойд сказал укоризненно:
– Не будь такой любопытной, Этель!..
Этель рассмеялась. Она была в чудесном настроении. Они обедали за большим круглым столом, который она сама ежедневно убирала цветами. Голова Ллойда казалась особенно нелепой – точно темный череп мумии – между кустами цветов. Этель непрерывно ухаживала за отцом; он должен был есть только то, что она ему позволяла, и он по-детски смеялся, когда она ему запрещала что-нибудь. Всё, что ему нравилось, было запрещено врачами…
На лице старика расплылось удовольствие, когда Этель положила ему на тарелку немного майонеза из омаров.
– Сегодня, папочка, мы не будем так строги, потому что мистер Аллан у нас в гостях!.. – сказала она.
– Приходите почаще, Аллан! – засмеялся Ллойд. – При вас она лучше обращается со мной…
Этель старалась при всяком удобном случае дать понять Аллану, как она рада его визиту.
После обеда пили кофе в высоком зале, похожем на пальмовую беседку. В громадном камине в стиле Ренессанс, представлявшем великолепное художественное произведение, чрезвычайно искусно были сымитированы громадные пылающие буковые поленья. Где-то журчал невидимый фонтан… В зале царил полумрак, и можно было различать лишь очертания предметов. Ллойд должен был беречь свои воспаленные глаза…
– Спой нам что-нибудь, дитя! – сказал Ллойд, закуривая большую черную сигару. Эти сигары, приготовлявшиеся специально для него в Гаване, были единственной роскошью, которую он позволял себе.
Этель покачала головой:
– Нет, папочка. Аллан не любит музыки…
Темная голова Ллойда, похожая на голову мумии, повернулась к Аллану.
– Вы не любите музыки?
– У меня нет слуха, – ответил Аллан.
Ллойд кивнул.
– Впрочем, это понятно, – начал он с важностью старца. – У вас есть покоряющая вас мысль, и музыка вам не нужна… И со мной происходило то же в прежние времена. Но по мере того как я становился старше и у меня появлялась потребность мечтать, я внезапно полюбил музыку. Музыка существует только для детей, женщин и слабых голов…
– Фи, отец! – послышалось восклицание Этель, полулежавшей в качалке…
– Я наслаждаюсь привилегией старческого возраста, Аллан! – продолжал Ллойд. – Впрочем, Этель воспитала у меня музыкальный вкус, моя маленькая Этель, которая сидит вот здесь и насмехается над своим отцом…
– Разве папа не мил? – воскликнула Этель, взглядывая на Аллана.
Затем после короткого шутливого спора между отцом и дочерью, в котором Ллойд был окончательно разбит, он вдруг сам заговорил о туннеле:
– Ну, как идет дело с туннелем, Аллан?
По всему было видно, что Этель уже раньше говорила об этом с отцом и хорошо подготовила почву…
– Немцы хотят наладить правильное воздушное сообщение между Европой и Америкой, – заметил Ллойд. – Вы увидите, Аллан, что дела опять начнут развиваться!
Наступил подходящий момент, и Аллан сказал уверенно и просто:
– Дайте мне ваше имя, мистер Ллойд, и я начну работы завтра же!
Ллойд задумчиво возразил:
– Я давно уже собирался сделать вам соответствующее предложение, Аллан! Даже хотел написать вам об этом, когда вы уехали. Но Этель сказал мне: «Подожди, пока он сам придет к тебе». Она мне не позволила…
И Ллойд торжествующе взглянул на дочь, довольный, что нанес ей удар. Но на лице его появилось выражение испуга, так как Этель вдруг вскочила в негодовании, побледнев до уголков рта, и крикнула, сверкая глазами:
– Папа, как ты осмеливаешься говорить так обо мне?!
И она сердито вышла из комнаты, хлопнув дверью так, что весь зал задрожал.
Аллан сидел бледный и безмолвный: Ллойд ее выдал!
Ллойд с недоумением и тревогой вертел головой.
– Что я сделал? – бормотал он. – Ведь это же была только шутка. Я ничего не имел в виду. Что я сказал дурного?.. О, как она может сердиться иногда!..
Старик старался овладеть собой и казаться по-прежнему веселым.
– Ничего, она опять придет, – заметил он тихо. – У нее такое прекрасное сердце, Аллан! Только она вспыльчива и своенравна: характер покойной матери. Но через минуту она уже успокаивается, становится около меня на колени, ласкает меня и говорит: «Прости, папа, сегодня я не в духе…»
Качалка, на которой сидела Этель, еще продолжала раскачиваться. Невидимый фонтан еле журчал… На улице гудели автомобили, как пароходы в тумане.
Ллойд смотрел на Аллана, безмолвно сидевшего в кресле. Затем он перевел глаза на дверь и прислушался. Через несколько минут он позвонил.
– Где мисс Ллойд? – спросил он.
– Мисс Ллойд ушла в свою комнату…
Старик опустил голову.
– Ну, мы ее больше не увидим сегодня, Аллан! – сказал он немного погодя упавшим голосом. – И завтра я ее тоже не увижу. А без Этель день для меня потерян. У меня нет ничего, кроме Этель…
И он долго качал своей маленькой лысой головой…
– Обещайте мне, что вы придете завтра, Аллан, и мы умиротворим Этель. Кто может понять девушку?.. Если бы я только знал, в чем моя вина!..
Ллойд был удручен. Умолкнув, он сидел с поникшей головой и производил впечатление потрясенного отчаянием человека.
Аллан встал и, попросив извинения, простился с Ллойдом.
– Я вам испортил настроение своей глупостью, – сказал Ллойд, подавая Аллану маленькую, мягкую, как у женщины, руку. – Она так радовалась, что вы пришли! Она была в таком прекрасном настроении! Весь день она называла меня «папочкой»…
И Ллойд остался один в полутемном пальмовом зале, такой маленький в этой огромной комнате!.. Старый… покинутый всеми человечек!..
Между тем Этель в своей комнате изорвала с полдюжины носовых платков от стыда и гнева, осыпая упреками отца:
– Как он смел сказать!.. Как он мог только!.. Что теперь подумает обо мне Аллан?..
Аллан надел пальто и, кутаясь, вышел из дома Ллойда. Он отказался сесть в ожидавший его автомобиль Ллойда и медленно пошел пешком по авеню. Бесшумно, мягкими хлопьями падал снег, и почти бесшумны были шаги Аллана по снежному ковру…
Горькая улыбка блуждала на губах Аллана. Он понял! Сам он по своей натуре был простым, искренним человеком и редко думал о мотивах, руководивших теми или иными поступками ближних. У него не было никаких страстей, и он не понимал их у других.
Интриги и утонченная хитрость были ему совершенно чужды и непонятны. Он не видел ничего предосудительного в том, что Этель посетила его в Туннельном городе. Она и раньше бывала у него в доме, несколько лет подряд, и между ними существовали дружеские отношения. То, что она навестила его и сообщила о готовности отца прийти к нему на помощь, он рассматривал как простую дружескую услугу. Но теперь вдруг у него открылись глаза. Она хочет, чтобы он был обязан всем ей лично. Он должен был думать, что это она уговорила отца на новый риск… Одним словом, от Этель Ллойд зависит, будет ли он продолжать постройку туннеля или нет. Но Этель Ллойд, несомненно, поставит свои условия. Он сам явится вознаграждением за эту услугу! Этель хотела им завладеть, но Этель не знала его…
Он замедлил шаги. Ему казалось, что он постепенно погружается в снег, в ночь, в горе и разочарование. Его последней надеждой был Ллойд. Но при таких условиях об этом нечего было и думать! Эта надежда была слаба, но сегодня и она бесповоротно рухнула…
На следующее утро он получил телеграмму от Ллойда, в которой старик настойчиво просил его приехать вечером. «Я попрошу Этель ужинать с нами, и я уверен, что она не ответит отказом. Сегодня я еще не видал ее», – телеграфировал Ллойд, Аллан ответил, что он никак не может приехать в этот вечер, так как в северные штольни ворвалась вода. Это было правдой, но всё же его присутствие отнюдь не было обязательным.
День за днем он опять проводил в мертвых штольнях, чувствуя себя лучше среди мрака.
Вынужденная бездеятельность грызла его, как безнадежная печаль…
Через неделю, в ясный зимний день, Этель Ллойд приехала в «город Мака».
Она вошла в кабинет Аллана как раз тогда, когда он совещался со Штромом. Она вся была закутана в белый мех, сияла молодостью и свежестью.
– Аллан! Аллан! – начала она без всяких обиняков, точно ничего не случилось. – Как хорошо, что я вас застала! Папа прислал меня: я должна вас увезти…
Штрома она как бы не замечала.
– Мистер Штром, – сказал Аллан, пораженный непринужденностью и самоуверенностью Этель.
– Я уже имел честь… – пробормотал Штром, поклонился и вышел.
Этель не обратила на это ни малейшего внимания.
– Да, – весело продолжала она, – я приехала за вами!!! Сегодня вечером концерт Филармонического общества, и папа просит вас поехать с нами. Мой автомобиль стоит внизу.
Аллан спокойно посмотрел ей в глаза.
– У меня есть еще работа, мисс Ллойд! – сказал он.
Этель выдержала его взгляд.
– Боже мой, Аллан! – воскликнула она. – Я вижу, вы всё еще сердитесь на меня! Правда, я поступила тогда бестактно, но разве было хорошо со стороны папы сказать то, что он сказал? Точно я интригую против вас! Вон теперь папа сказал, чтобы я непременно привезла вас. Если вы заняты, я могу подождать. Погода чудесная – я покатаюсь. Могу я на вас рассчитывать? Я сейчас же телефонирую папе…
Аллан хотел отказаться. Но когда он посмотрел ей в глаза, он понял, что этот отказ смертельно оскорбит ее, и тогда надежды его рушатся навсегда. Однако даже при этих соображениях он не мог заставить себя дать обещание и отвечал уклончиво:
– Может быть… Но я пока еще не могу сказать…
– Но к шести часам вы сможете решить? – спросила Этель скромно и дружески.
– Я думаю. Но не уверен, что мне удается поехать…
– До свидания, Аллан! – весело крикнула Этель. – Я буду в шесть часов… и надеюсь, что мне посчастливится…
Ровно в шесть Этель подъехала к дому. Аллан выразил сожаление, что он не может принять приглашение: занят, – и Этель уехала.
3
Аллан сжег за собой мосты.
Однако, несмотря на безнадежность положения, он решился сделать еще одну попытку. Он обратился к правительству – что он уже однажды сделал, – но безуспешно. Он пробыл три дня в Вашингтоне, был принят президентом. Все выказывали ему внимание и уважение. Но об участии в постройке туннеля правительство пока не могло и помышлять. Затем Аллан пытался в последний раз обратиться к банкам и крупным финансистам, но тоже без успеха. Некоторые банки и капиталисты дали ему понять, что они согласились бы участвовать, если бы Ллойд сделал первый шаг. Таким образом, Аллан вынужден был снова вернуться к Ллойду…
Ллойд принял его очень дружески в своем тихом рабочем кабинете. Говорил с ним о бирже, о мировом рынке, подробно рисовал положение нефти, стали, сахара, хлопка и фрахта. Говорил о неслыханном падении цен после неслыханного повышения. Мир в своем экономическом развитии всё еще был отброшен назад, по крайней мере на десять лет…
Как только появилась возможность прервать Ллойда, Аллан заговорил о цели своего визита. Он рассказал ему об отношениях правительства, и Ллойд слушал его с поникшей головой.
– Это всё верно. Вам ничего не преувеличивали, Аллан! В конце концов, вы можете подождать еще от трех до пяти лет.
Лицо Аллана передернулось.
– Нет, это невозможно! – воскликнул он. – От трех до пяти лет! Все свои надежды я возлагаю на вас, мистер Ллойд!
Ллойд задумчиво покачивал головой.
– Нет, ничего не выйдет! – сказал он решительно и поджал губы.
Они замолчали. Всё было кончено!..
Когда Аллан хотел попрощаться, Ллойд попросил его остаться обедать. Аллан был в нерешительности. Однако он не мог оставить Ллойда в таком настроении. Хотя это было совершенно бессмысленно, но Аллан всё еще питал слабую надежду.
– Этель от изумления онемеет! Она и не подозревает, что вы здесь…
«Этель… Этель!»
Как только Ллойд упомянул имя своего божества, он уже ни о чем другом не мог говорить. Он изливал Аллану свою душу.
– Представьте себе, – говорил он, – Этель две недели плавала на своей яхте! Как раз тогда, когда была ужасная погода. Я подкупил телеграфиста – да, подкупил, иначе я не могу поступать с Этель, – но он всё-таки не телеграфировал мне ничего. Этель догадалась об этом. Она в дурном настроении, и мы опять поссорились. А для меня мучение каждый день, прожитый без нее! Я сижу здесь и жду ее. Я старый человек, Аллан, и у меня нет никого, кроме моей дочери…
Этель была чрезвычайно удивлена, когда вдруг увидела входившего Аллана. Она нахмурилась сначала, но затем быстро пошла ему навстречу и приветливо протянула руку, слегка покраснев:
– Вы здесь, Аллан? Как хорошо! Я не очень добро отзывалась о вас… много недель. Должна вам сказать это откровенно и честно!
Ллойд улыбался. Он знал, что Этель опять придет в хорошее настроение.
– Я не мог тогда поехать на концерт…
– Аллан, зачем вы лжете? Слушай, папа, как лжет Аллан! Вы не хотели? Скажите откровенно!..
– Ну, я не хотел.
Ллойд сделал испуганное лицо. Он опасался грозы. Этель могла разбить тарелку и выбежать из комнаты. Ллойд был удивлен, когда Этель только расхохоталась:
– Видишь, папа, каков Аллан! Он всегда говорит правду.
И весь вечер Этель была весела и любезна.
– Слушайте, друг мой Аллан! – сказала она ему, когда они прощались. – Второй раз вы не должны так поступать со мной. Я вам этого больше не прощу!
– Постараюсь, – ответил шутливо Аллан.
Этель посмотрела на него. Ей не понравился тон, которым он сказал это, но она ничем не выдала себя и сказала, смеясь:
– Ну… я увижу.
Садясь в автомобиль Ллойда и кутаясь в пальто, Аллан думал: «Старик ничего не сделает без нее и сделает всё ради нее!..»
Через несколько дней Аллан входил с Этель в ложу Ллойда в концертном зале на Мэдисонской площади…
Они вошли, когда концерт начался, и вызвали своим появлением такое волнение в зале, что увертюра Эгмонта прошла незамеченной.
– Этель Ллойд и Мак Аллан!..
Платье Этель представляло собой целое состояние. Это было произведение трех первоклассных художников-портных Нью-Йорка. Платье из тончайшей ткани было вышито серебром и отделано горностаем. В волосах у Этель красовался небольшой пучок перьев цапли, приколотых бриллиантовым аграфом.
Аллан и Этель были в ложе вдвоем. В последний момент Этель убедила отца остаться дома, уверяя, что у него плохой вид. Она называла его my dear little dad and pa[54], что сделало его безмерно счастливым, и он согласился просидеть в кресле три часа, дожидаясь возвращения дочери…
Этель хотела, чтобы все видели ее с Алланом одну, и приказала даже осветить ложу. Во время антракта все бинокли были обращены на ложу, и в зале раздавались возгласы:
– Мак Аллан, Мак Аллан!
Прежняя слава вернулась к нему в то мгновение, когда он появился рядом с дочерью миллиардера. Аллан скрывался в глубине ложи, но Этель намеренно обращалась к нему с непринужденной улыбкой, как бы подчеркивая свою дружескую близость с ним. Она подошла к барьеру ложи, чтобы все могли ее видеть, и, сверкая в очаровательной улыбке прелестными зубами, наслаждалась своим триумфом…
Чтобы перенести эту сцену, Аллан напряг всю свою волю. Он думал о том вечере, когда сидел с Мод в ложе напротив этой и ждал, что Ллойд позовет его к себе. Он так ясно вспомнил в эту минуту прозрачное розовое ушко Мод и ее покрасневшие от волнения щечки и мечтательный взгляд, устремленный в пространство… Но так же ясно он помнил и голос Этель, когда она в первый раз протянула руку и сказала: «How do you do[55], мистер Аллан?» Он мысленно вдруг задал себе вопрос, желал бы он, чтобы Ллойд не пришел тогда и чтобы постройка туннеля никогда не начиналась? И он ужаснулся самого себя, когда внутри у него прозвучал ответ: «Нет!» Даже ради Мод и Эдит он не мог пожертвовать своим делом!..
Уже на следующее утро бумаги Туннельного синдиката поднялись на семь процентов. Одна бесстыдная газета поместила утром заметку, что в следующем месяце состоится помолвка Этель Ллойд и Мака Аллана.
В полдень в другой газете появилось опровержение Этель Ллойд.
Мисс Ллойд заявляла: «Человек, распространивший это известие, величайший лгун в мире. Я – друг Мака Аллана. Это правда, и я горжусь его дружбой!»
Но репортеры не унимались. Через несколько недель они с многозначительными намеками сообщили, что Аллан переехал в Нью-Йорк. Это соответствовало истине, но не имело никакого отношения к Этель Ллойд. Аллан поместился в здании туннельной станции в Гобокене. Это здание еще не было вполне готово и строилось по проекту Гобби. Среднее здание было в тридцать этажей, с фасадом в пятьдесят окон, а по обеим сторонам находились башни шириною в десять окон и высотою в двадцать пять этажей. Среднее здание и башни покоились на колоссальных арках, которые вели прямо в огромный железнодорожный вокзал. Башни соединялись со средним зданием четырьмя мостами. На крышах предполагалось возвести колоннаду и сад. Здание было совсем готово до шестого этажа, и сверху были готовы двадцать девятый и тридцатый этажи. Между этими этажами виднелся еще железный остов здания, в котором днем копошились и стучали крошечные человечки…
Аллан поселился на первом этаже, как раз над главной аркой. Он устроил свой рабочий кабинет в большом зале будущего ресторана, откуда открывался чудесный вид на Гудзон и Нью-Йорк.
Этель позаботилась об украшении этого неуютного огромного зала, вид которого должен был наводить тоску на людей. Она прислала туда целый вагон комнатных растений из своих оранжерей в Массачусетсе, а затем сама привезла ковры…
Ей не нравился вид Аллана. Цвет лица у него был бледный, нездоровый. Он быстро седел. Плохо спал и мало ел.
Этель послала ему повара своего отца, художника кулинарного искусства, француза. Ему достаточно было взглянуть на человека, чтобы определить, какая в данном случае нужна диета. Далее Этель заявила Аллану, что ему необходимо как можно больше быть на свежем воздухе, так как штольни отравляли его. Без лишних слов она каждый день ровно в шесть часов появлялась со своим автомобилем и увозила Аллана кататься в течение часа. Аллан не протестовал. Во время прогулки они иногда не обменивались ни единым словом…
Слух о скорой помолвке снова передавался газетами. Последствием этого было новое повышение бумаг синдиката. Когда акции стояли очень низко, Ллойд тайно скупил их на сумму десять миллионов и теперь заработал целое состояние.
Бумаги крупных промышленных предприятий тоже поднялись… Одно то обстоятельство, что автомобиль Этель ежедневно в шесть часов стоял у Гобокенской станции, уже оказывало влияние на мировую биржу. Аллана угнетала вся эта комедия, и он решил действовать прямо.
Во время одной поездки он сделал Этель предложение. Но она весело рассмеялась, взглянув на Аллана большими изумленными глазами.
– Не говорите глупостей, Аллан! – воскликнула она.
Аллан приподнялся и постучал в окно шоферу. Он был мертвенно бледен.
– Что вы хотите сделать, Аллан? – спросила испуганная Этель. – Мы в тридцати милях от Нью-Йорка.
– Это всё равно! – ответил Аллан резко и выскочил из автомобиля.
Два часа бродил он по полям и лесам, скрежеща зубами от негодования и стыда. Теперь всё кончено с этой интриганкой! Кончено навсегда! Никогда больше, никогда в жизни он не увидит ее лица! Она может отправляться к дьяволу!..
В конце концов он добрался до железнодорожной станции и поехал в Гобокен. Поздно ночью возвратился он домой. Немедленно заказал автомобиль и отправился в «город Мака».
Много дней провел он безвыездно в туннеле. Он не хотел видеть ни людей, ни дневного света…
4
Этель предприняла экскурсию на своей яхте и восемь дней провела в море. Она пригласила с собой Вандершифта и так измучила его, что он готов был броситься за борт и поклялся больше никогда не попадаться на пути жестокой Этель…
Вернувшись в Нью-Йорк, Этель в тот же день отправилась в Гобокен, чтобы разузнать об Аллане. Ей сказали, что Аллан работает в туннеле. Немедленно она послала телеграмму в «город Мака». Она просила Аллана простить ее. Его предложение поразило ее, и она в растерянности сделала большую глупость. Она просит его завтра вечером приехать к обеду. Она не ждет ответа на свою телеграмму, из этого он может заключить, что она твердо уверена в его приезде… Аллан еще раз выдержал тяжкую борьбу. Он получил телеграмму в туннеле и прочел ее при свете лампочки рудокопа.
Не больше десятка таких ламп насчитывал он в темных штольнях. Перед ним тянулись мертвые штольни… Он видел упавших духом инженеров, измученных однообразной работой на заброшенных станциях туннеля. Сколько сотен уже покинуло его, будучи не в состоянии вынести эту скучную, однообразную работу. Глаза его горели. Когда он развернул телеграмму Этель, у него зашумело в ушах. Он услышал вдруг грохот поездов – туннельных поездов, – победоносно мчавшихся из Америки в Европу!.. Этот равномерный шум опьянял его.
Этель встретила его шутливыми упреками: он должен был знать, что она – капризное и своенравное существо… С этого дня ее автомобиль снова стоял каждый день в шесть часов у туннельной станции. Но Этель изменила теперь свою тактику. Прежде она окружала Аллана своим вниманием. Теперь она умела заставить Аллана исполнять ее маленькие прихоти. Она говорила:
– Бланш играет завтра. Мне бы хотелось пойти ее посмотреть, Аллан…
Аллан заботился о ложе и смотрел, как играет Бланш, хотя ему было противно созерцать, как смеется и плачет эта истерическая женщина…
Этель почти ежедневно проезжала по Бродвею в автомобиле Аллана. Аллан сам правил, как в те времена, когда еще чувствовал себя совершенно здоровым. Этель сидела в глубине, укутанная в пальто и вуаль, и сияющими глазами смотрела на улицу…
Этель настойчиво упрашивала Аллана, чтобы он взял ее с собой в туннель. Аллан исполнил и это ее желание. Когда поезд спустился по террасам в туннель, Этель вскрикнула от радости, и в самом туннеле она приходила в восторг от всего. Она изучила всю литературу, относившуюся к туннелю, но ее фантазия еще не была достаточно изощрена в технических вопросах, и поэтому она не могла составить себе ясного представления о штольнях.
Она даже не подозревала, что это такое – четыреста километров темного туннеля! Грохот поезда раздавался так гулко в туннеле, что нужно было кричать при разговоре. И это вызывало у нее приятный испуг. Станции приводили ее в восхищение. Она не имела понятия, какие громадные машины работают здесь днем и ночью! И всё это находилось под дном океана! А эти громадные вентиляторы, свистевшие, как ураганы!..
Через несколько часов они увидали во тьме красный свет, точно огонь маяка. Поезд остановился. Они подъехали к пещере, где произошла катастрофа. При виде громадного ущелья Этель онемела. Она знала, что эта пещера глубиной от шестидесяти до восьмидесяти метров и ста метров ширины и что день и ночь там работает тысяча человек, добывая руду. Но теперь она видела, какая это страшная глубина – восемьдесят метров; это равнялось глубине двадцати этажей! Глубоко внизу, в облаке пыли, копошились люди, освещенные дуговыми фонарями.
Вдруг снизу поднялось маленькое облачко пыли и раздался пушечный выстрел, грохот которого отдался в туннеле.
– Что это такое?
– Они произвели взрыв…
Затем Аллан и Этель опустились в корзинке на дно ущелья. Они летели вниз мимо электрических фонарей, и люди быстро как бы поднимались к ним навстречу. Они очутились внизу, и Этель удивилась той высоте, с какой они спустились сюда!
Отверстие туннеля казалось оттуда лишь черной дверцей. По стенам ущелья двигались гигантские тени, тени страшных демонов…
Этель вернулась из туннеля совершенно ошеломленная и очарованная. Весь вечер она рассказывала Ллойду о туннеле и говорила, что шлюзы Панамского канала – детские игрушки по сравнению с этим туннелем…
На другой день весь Нью-Йорк знал, что Этель была с Алланом в туннеле. В газетах печатались длиннейшие интервью.
А еще через день было объявлено о помолвке Этель с Алланом. Появились их портреты…
В конце июня состоялась свадьба. В день свадьбы Этель Ллойд основала пенсионный фонд в восемь миллионов долларов для туннельных рабочих. Свадьба была отпразднована с величайшей пышностью в банкетном зале «Атлантик» – того самого отеля, на крыше которого в саду происходило знаменитое совещание миллиардеров девять лет назад. Три дня газеты ни о чем другом не писали, как только об этой свадьбе… Sunday Mirror особенно интересовались приданым Этель. Двести пар ботинок! Тысяча пар шелковых чулок! Белье Этель описывалось до мельчайших подробностей, и если бы Аллан читал в эти дни газеты, то он узнал бы из них, какое сказочное счастье выпало на долю бывшего маленького конюха в шахте «Дядя Том», получившего в жены Этель Ллойд, у которой даже подвязки были усеяны бриллиантами!..
Много лет Нью-Йорк не видел такого блестящего общества, какое собралось на этой свадьбе. Но старого, нелюдимого Ллойда не было. Он плавал на яхте «Золотой Карп» вместе со своим врачом…
Этель была ослепительна. На ней красовался знаменитый «розовый бриллиант», и она сияла молодостью, счастьем и весельем…
Аллан тоже старался казаться счастливым. Он даже шутил и смеялся. Никто не должен был думать, будто он продался Этель! Но он всё делал точно в лихорадке. Он думал о Мод, и горе и отвращение сжимали ему грудь. Однако никто не заметил этого… В десять часов вечера он с Этель уехал в дом старого Ллойда, где они хотели прожить первые недели. По пути оба они молчали, и Этель не требовала, чтобы он говорил. Аллан полулежал в автомобиле, усталый и измученный, и смотрел безучастно полузакрытыми глазами на шумную улицу с ее огнями. Один раз Этель попыталась пожать его руку, но она нашла эту руку холодной и безжизненной…
Около Тридцать третьей улицы автомобиль их был задержан скоплением экипажей. Взгляд Аллана упал на гигантский плакат с ярко освещенными кроваво-красными буквами:
«Туннель. Сто тысяч рабочих!»
Аллан открыл глаза, и зрачки у него расширились, но страшная душевная усталость не покидала его…
Этель велела осветить пальмовый зал и просила Аллана немного побыть с нею. Она не переоделась и, в своем великолепном свадебном туалете, с «розовым бриллиантом» на лбу, сидела в кресле и курила папиросу, поднимая иногда длинные ресницы и украдкой взглядывая на Аллана.
Аллан ходил взад и вперед по комнате, точно он был один, и с рассеянным видом осматривал мебель и цветы…
В зале было тихо, чуть слышно журчал невидимый фонтан. Изредка таинственно шелестели листья пальм… Казалось, можно было даже разобрать слова проходивших по улице людей.
– Ты очень устал, Мак? – спросила Этель после долгого молчания. Голос ее звучал тихо и кротко.
Аллан остановился и посмотрел на Этель.
– Да, – сказал он беззвучным голосом, прислонившись к камину. – Так много было людей…
Между ним и Этель было не более десяти шагов, но их разделяли мили… Никогда не было более печальных и одиноких новобрачных…
Аллан был мертвенно бледен. Глаза его потускнели. У него не хватало сил притворяться. Но именно теперь он казался Этель наконец настоящим человеком, таким, как она, человеком, имеющим сердце, способное чувствовать и страдать…
Она встала и подошла к нему.
– Мак! – тихо позвала она.
Аллан взглянул на нее.
– Слушай, Мак! – начала она нежно. – Я должна поговорить с тобой. Выслушай меня. Я не хочу, чтобы ты был несчастен, Мак! Напротив, я хочу, хочу от всего сердца, чтобы ты был счастлив. Поверь мне! Не думай, что я так глупа, что верю, будто ты женился на мне по любви. Нет, я не настолько глупа. Я не имею никаких прав на твое сердце. Ты свободен – так же, как был раньше. Тебе вовсе не нужно делать усилий и притворяться, что ты меня немного любишь. Нет! Я от тебя ничего не требую, решительно ничего! Только права находиться возле тебя, которым я пользовалась уже в течение нескольких недель…
Этель на мгновение замолкла. Но Аллан ничего не сказал.
Этель продолжала:
– Я теперь не играю комедии, Мак! Это всё прошло. Я должна была играть комедию, чтобы добиться своей цели и получить тебя. Но теперь, когда цель достигнута, мне это уже не нужно. Я могу быть совершенно искренней, и ты увидишь, что я не только капризное и гадкое существо, умеющее лишь мучить людей. Слушай, Мак, я должна всё сказать тебе, чтобы ты узнал меня… Ты мне понравился с первого раза, как только я увидела тебя. Твоя работа, твоя смелость, твоя энергия восхитили меня!.. Я богата, и я это знала с детства. Я думала, что моя жизнь будет необыкновенно хороша. Как это случится, я не представляла себе. Я только чувствовала это. В шестнадцать лет я мечтала выйти замуж за принца, а в семнадцать хотела раздать свое состояние бедным. Всё это было одинаково глупо. В восемнадцать у меня уже не было никаких планов. Я жила, как живет вся молодежь, имеющая богатых родителей. Но это скоро наскучило мне ужасно! Я не была несчастной, но в то же время я не была счастлива. Я жила изо дня в день, развлекаясь, и старалась как-нибудь убить время. Мне кажется, что я тогда совсем не думала ни о чем. И вот к отцу явился Гобби с твоим проектом. Из простого любопытства, потому что они так таинственно разговаривали вдвоем, я заставила папу посвятить меня в это дело. Я изучала вместе с Гобби твои планы и поняла всё. Твой проект необыкновенно заинтересовал меня, это правда! Гобби много мне рассказывал о тебе, какой ты удивительный человек, и в конце концов мне очень захотелось тебя увидеть. И я увидела тебя! Ты внушал мне такое уважение, какого никогда еще не питала ни к одному человеку в мире! Ты понравился мне. Ты был таким простым, сильным и здоровым! Я думала: «Разве я не могу понравиться ему?» Но ты был совершенно равнодушен. Как часто я вспоминала об этом вечере! Я знала, что ты женат – Гобби всё рассказал мне, – и мне даже в голову не приходило, что я могу быть для тебя чем-нибудь больше, нежели просто другом. Но потом я начала ревновать тебя к Мод… Прости, что я произношу ее имя… Всюду только и говорили о тебе тогда. И я думала: «Почему я не могу занять место Мод? Как это было бы хорошо! Тогда стоило бы быть богатой!..» Но я знала, что это невозможно, и поэтому готова была удовлетвориться твоей дружбой. Чтобы добиться этого, я стала чаще бывать у вас только из-за этого! Но если я и таила в себе безумные планы заставить тебя полюбить меня – так полюбить, чтобы ради меня ты покинул жену и ребенка, – то всё же я и сама серьезно не считала всё это возможным. Однако и как друг я не стала тебе ближе, Мак! Ты замкнулся! У тебя не было ни времени, ни мыслей для меня… Я не сентиментальна, Мак, но тогда я была очень, очень несчастна!..
Затем произошла катастрофа… Поверь мне, я отдала бы всё, чтобы не было этого ужаса. Клянусь тебе! Это было так ужасно, и я невыносимо страдала тогда! Но я – эгоистка, Мак! Большая эгоистка! В то время, когда я еще оплакивала Мод, у меня уже мелькала мысль, что ты стал свободным. Мак, ты был свободен! С того момента я начала стараться приблизиться к тебе, я хотела завладеть тобой… Стачка, остановка работ, банкротства – всё это было мне на руку: судьба вдруг заработала в мою пользу. В течение долгих месяцев я убеждала отца помочь тебе. Но папа говорил: «Это невозможно…» В январе этого года я снова атаковала его, но папа сказал: «Это совершенно невозможно». Тогда я сказала ему: «Это должно быть возможно, папа! Подумай о том, чтобы сделать это возможным…» Я мучила папу, а я всем существом люблю его… Мучила долгие дни! Наконец он сдался. Он хотел тебе написать и предложить свою помощь. Но тогда я подумала: «Что же потом? Мак примет помощь, раза два пообедает у нас, а затем уйдет с головой в свою работу, и больше я не увижу его…» Я знала, что у меня есть только одно оружие против тебя: деньги отца и его имя. Прости, Мак, что я так откровенна… Я не поколебалась воспользоваться этим оружием. Я потребовала от папы, чтобы он один раз в своей жизни сделал то, что я хочу, не спрашивая меня о причинах. Я даже погрозила ему – моему дорогому, любимому, старенькому отцу, – что я покину его, если он не послушается меня, что я больше никогда не увижу его!.. Это было дурно с моей стороны, но я не могла поступить иначе. Конечно, я не оставила бы папу, потому что люблю и уважаю его, но я должна была сломить его упорство… Остальное тебе известно, Мак! Я действовала не очень красиво, но у меня не было другого пути к тебе. Я страдала от этого, но решила идти на крайнее средство. Когда ты мне сделал предложение в автомобиле, мне очень хотелось тотчас же принять его. Но мне хотелось также, чтобы и ты сделал некоторое усилие, чтобы получить меня, Мак…
Этель говорила тихо, часто только шептала. Она улыбалась кротко и нежно или морщила лоб, и тогда лицо ее принимало грустное выражение. Она качала красивой головой и часто умолкала, охваченная волнением.
– Ты слышишь меня, Мак? – спросила она.
– Да, – сказал Аллан тихо.
– Всё это я должна была сказать тебе, Мак, откровенно и честно. Теперь ты знаешь… Может быть, мы могли бы, несмотря ни на что, стать добрыми товарищами и друзьями?
Она с мечтательной улыбкой заглянула в глаза Аллана, усталые и печальные, как и раньше. Он взял обеими, руками ее красивую голову и нагнулся к ней.
– Надеюсь, Этель! – ответил он, и его бледные губы задрожали.
Этель прижалась на мгновение к его груди, затем, глубоко вздохнув, проговорила, смущенно улыбаясь:
– Еще одно, Мак!.. Если я решила всё сказать тебе, то должна добавить еще: я хотела добиться тебя – и достигла этого. Но слушай теперь: я хочу, чтобы ты доверял мне и полюбил меня! В этом заключается теперь моя задача. Я верю, Мак, что добьюсь этого. Если бы я не верила в это, я была бы безнадежно несчастна… Спокойной ночи, Мак!
И медленно, точно испытывая головокружение, Этель вышла из комнаты.
Мак остался стоять у камина. Когда его усталый взор блуждал по зале, в которой всё было чуждо ему, он вдруг подумал, что, пожалуй, жизнь его с этой женщиной будет не так уж безнадежна, как он опасался…
5
Они пришли… Сельские рабочие, рудокопы, поденщики, бродяги. Туннель всех притягивал к себе, как гигантский магнит. Они шли из Огайо, Иллинойса, Айовы, Висконсина, Канзаса, Небраски, Колорадо… Из Канады и Мексики. Экстренные поезда мчались через штаты. Из Северной Каролины, Алабамы, Теннесси и Джорджии явились черные батальоны. Многие тысячи из прежней большой туннельной армии, бежавшие из туннеля под влиянием страха, возвращались туда. Из Германии, Англии, Бельгии, Франции, России, Италии, Испании и Португалии стремились рабочие к месту работ.
Опустевшие заводы снова зашумели и застучали. Запыленные локомотивы вышли из сараев… Подъемные корзины в копях задвигались с удвоенной скоростью, спускаясь в шахту. Огромная промышленная машина, еле двигавшаяся со времени кризиса, вдруг пошла полным ходом. Приюты для безработных, больничные палаты опустели, бродяги исчезли с больших дорог. Банки и биржи были охвачены невероятным волнением…
Мертвые туннельные города проснулись. В огромных стеклянных машинных сараях опять засияли белые луны, снова задвигались краны; волны пара поднимались к небу; клубился черный дым; всё так же, как и раньше! Железные каркасы новых построек сверху донизу кишели людьми.
Земля дрожала; гудя и воя, мусорные города опять выбрасывали к небу пыль, пар, черный дым, снопы огня и света…
Промышленные акции начали быстро повышаться. Дух предприимчивости и смелость снова вернулись к дельцам. Туннельные акции опять были в чести…
«Ллойд берет туннель в свои руки, один Ллойд!..»
Туннель ожил. Точно гигантский насос, он начал втягивать в себя людей и снова выбрасывать их, и через неделю работа шла уже с прежней быстротой. В штольнях гремели бурильные машины, визжали, как и раньше, буравы из алланита, впивавшиеся в камень. Штольни дрожали, хохотали, выли. Группы обливавшихся потом людей по-прежнему сновали взад и вперед, освещаемые прожектором. Как будто ничего никогда и не случалось! Стачка, катастрофа – всё было забыто… Аллан по-прежнему доводил работы до адского темпа, и даже ему самому казалось, что так было всегда, что никогда в штольнях не было иначе!
Постройка американской линии туннеля оказалась легче других. Роковая пещера поглотила восемьдесят кубических километров камня! Днем и ночью в глубину ее с грохотом катились лавины камня и щебня. Плотина шириной триста метров пересекала ее. На плотине были уложены рельсы, и поезда, груженные камнем, беспрерывно проходили из штолен и выбрасывали вниз свое содержимое. Северная часть была уже через год заполнена, выровнена, и в ней были установлены огромные динамо-машины, холодильники и озонаторы. Через пять лет по возобновлении работ американские и бермудские штольни настолько приблизились друг к другу, что Аллан уже мог без проводов телефонировать через горы Штрому, руководившему работами на Бермудах. Аллан проложил проверочные штольни, и весь мир с напряжением следил за работами в туннеле и ожидал того момента, когда штольни сойдутся. Даже в ученых кругах находились люди, сомневавшиеся в том, что штольни встретятся. Огромные каменные толщи, жара, массы железа и электрической энергии должны были влиять даже на самые точные инструменты. Но когда проверочные штольни приблизились друг к другу на пятнадцать километров, то сейсмографы уже стали отмечать взрывы в штольне, с которой американская штольня должна была встретиться. На пятнадцатый год работ проверочные штольни сошлись. Отклонение оказалось всего на тринадцать метров в высоту, а боковые только на десять метров, что, разумеется, легко было исправить. Через два года двойные штольни Америка – Бермуды были заключены в железобетонную оболочку. Это было чрезвычайно важно для синдиката. Поезда могли уже прямо подвозить в Бермуды железо, цемент, рельсы, рабочих… Акции туннеля повысились еще на двадцать процентов!
Труднее оказалась прокладка французской части туннеля, хотя там прокладывали лишь одну штольню. На четырнадцатый год работы в штольню ворвались жидкие массы ила и воды. Штольня наткнулась на одну из океанских «складок». Три километра уже готовой штольни погибли вместе с дорогими машинами и аппаратами. Пришлось построить из железобетона стену толщиной двадцать метров, чтобы преградить доступ илу и воде. При этом несчастье погибли двести семьдесят два человека… Штольню повели в обход, чтобы миновать опасное место. Но при дальнейших работах опять натолкнулись на большие пласты ила, которые удалось преодолеть лишь с большим трудом. Пять километров в этой части туннеля обошлись в шестьдесят миллионов долларов! На двадцать первый год постройка французской линии была закончена. С окончанием работ в американской и французской части туннеля расходы на постройку значительно снизились. Каждый месяц можно было сокращать число рабочих. И всё-таки туннель продолжал поглощать миллиарды. Этель бросила в туннель всё свое громадное состояние до последнего цента. Если бы туннель не был закончен, она стала бы нищей… Положение Ллойда тоже сильно пошатнулось, и он должен был пустить в ход всю свою финансовую стратегию, чтобы спасти положение…
Самые большие затруднения встретились при прокладке атлантической части туннеля. Чем глубже проникали люди в дно океана, тем затруднительнее становились перевозка и доставка продовольствия и тем сильнее становилась жара. Здесь главным врагом рабочих была жара, а не вода. Штольни в этих местах проходили на глубине шести тысяч метров ниже уровня моря! Жара была невыносимая! При такой высокой температуре нельзя было употреблять дерево для подпорок, и приходилось заменять его железом. Воздух в длинной, глубокой и жаркой штольне был ужасен, так как здесь прокладывали одну штольню, а лишь при двух штольнях можно было рассчитывать на удовлетворительную вентиляцию. На расстоянии каждых десяти километров в каменных стенах выдалбливались станции, где работали холодильные машины, озонаторы, воздушные насосы…
Это был сложнейший труд, какой когда-либо выполнял человек.
С двух сторон врезывались бурильные машины в каменные глыбы всё глубже и глубже. Толстый Мюллер направлялся от станции Азорских островов, а Штром – от Бермуд. Штром совершал чудеса. Рабочие не особенно любили его, но удивлялись ему. Это был человек, который мог много дней подряд оставаться без еды, без питья и без сна.
Почти ежедневно он являлся в штольню и лично в течение долгих часов руководил работами. Иногда он целыми днями не выходил из раскаленной штольни… Рабочие прозвали его «русским чертом»…
Ежедневно штольни выплевывали четыре тысячи вагонов камня на Азорскую станцию и три тысячи вагонов – на Бермудскую. Камни засыпали песчаные дюны, мели, утесы, острова и проливы между островами. Аллан создавал новый материк!..
Морские инженеры Аллана соорудили новые доки, верфи, молы, волнорезы и маяки по последнему слову науки и техники. Самые большие океанские пароходы могли заходить в новые гавани. Инженеры-строители Аллана создали новые города на мусоре. Там были отели, банки, товарные склады, магазины, школы. Особенностью пяти новых городов было полное отсутствие растительности. Но через десять лет они покрылись зеленью, появились сады и парки, как в Лондоне, Париже и Берлине. Землю для этих садов привезли на грузовых судах; на судах же были привезены для посадки деревья и растения. Правда, это были довольно грустные парки с запыленными пальмами и деревьями и жалкой травой! Зато новые города обладали самыми широкими и прямыми улицами и самыми прекрасными пляжами на свете. Все города эти походили друг на друга, как родные братья. Все они были форпостами американского капитала, в них кипела деятельная жизнь и чувствовалась непоколебимая воля…
В «городе Мака» к концу туннельного строительства насчитывалось уже более миллиона жителей…
Конечно, работы в туннеле и теперь не обходились без катастроф и несчастий. Но это случалось нечасто и не выходило за пределы случаев, наблюдавшихся в больших технических предприятиях. Аллан сделался чрезвычайно осторожным и боязливым. Он уже не обладал прежними нервами! Малейшее несчастье с людьми тяжелым бременем ложилось на его душу. Штольни были полны множеством всякого рода регистрирующих и предохранительных аппаратов, и при малейшем признаке, предписывавшем соблюдение осторожности, Аллан замедлял темп работы. Аллан стал совсем седым, и рабочие называли его уже Old gray Mac[56]. Здоровье его было подорвано. Он почти не спал и всё время пребывал в тревоге, ожидая какого-то несчастья… Он сделался совершенно нелюдимым, и единственным его развлечением была прогулка в парке, куда он отправлялся один по вечерам и гулял около часа. Что творилось в мире, интересовало его весьма мало. Творец туннеля, он превратился в его раба! В его мозгу не рождалось других ассоциаций и идей, кроме машин, станций, аппаратов, новых типов вагонов, кубических метров, лошадиных сил… Почти все человеческие чувства в нем притупились. Единственным другом его был Ллойд. Аллан и Ллойд часто проводили вместе вечера: сидели оба в своих креслах, курили и молчали…
На восемнадцатом году строительства туннеля вспыхнула стачка, продолжавшаяся два месяца. Только хладнокровие Штрома прекратило в самом начале панику, охватившую массу рабочих. Однажды в штольнях температура сразу поднялась на пять градусов. Рабочие отказались ехать в штольни. Они боялись, что вдруг прорвутся скалы и на них хлынет раскаленная лава. Находились люди, выдвигавшие нелепую мысль: штольни приблизились к раскаленному ядру земного шара! Многие ученые тоже высказывали предположение, что ось туннеля достигла неизвестного кратера подводного вулкана… Работы были прекращены, были предприняты новые точные исследования соответствующего участка морского дна. Однако никаких следов вулкана или горячих источников обнаружено не было…
Штром набрал добровольцев и оставался с ними четыре недели безвыходно в туннеле. «Русский черт» сдался только тогда, когда свалился без чувств. Но через неделю он снова появился в «аду». Люди работали здесь совершенно нагими…
Как грязные масляные ящерицы, скользили они по штольне в полубессознательном состоянии, поддерживая себя возбуждающими средствами…
Когда наступил двадцать четвертый год строительства, вычисления показали, что лишь шестьдесят километров отделяли последние штольни друг от друга. Штрому удалось снестись с Толстым Мюллером через разделявшие их гранитные массы. Через полгода кропотливой работы штольни должны были бы находиться очень близко одна от другой, тем не менее сейсмографы Штрома не отметили ни одного взрыва поблизости, хотя в штольнях Мюллера ежедневно происходило не менее тридцати взрывов. Во всех газетах появились тревожные вести: штольни разошлись в разные стороны! Инженеры обеих проверочных штолен находились, однако, в постоянной связи друг с другом. Расстояние от Азор до Бермуд было измерено самым точным образом – как на поверхности моря, так и под ним… Уклонение могло выразиться лишь несколькими километрами. Были изобретены весьма чувствительные аппараты, выдерживавшие высокую температуру, но и эти аппараты никак не реагировали!..
Ученые из Берлина, Лондона и Парижа поспешили на помощь. Некоторые из них рискнули даже спуститься в горячую штольню и производили там свои исследования – увы, безуспешные!
Аллан проложил несколько штолен вверх и вниз и целую сеть косых боковых штолен. Эта работа, вследствие темноты и неизвестности, была до крайности изнурительна. Жара губила людей, как чума…
Врачи ежедневно констатировали приступы помешательства. Хотя нагнетательные насосы постоянно и накачивали холодный воздух в штольни, всё же стены их были горячи, как раскаленные плиты. Инженеры, совершенно голые, покрытые грязью, полуослепшие от жары и пыли, сидели в штольнях на корточках, наблюдая за регистрирующими аппаратами…
Это была самая ужасная, самая отчаянная работа, державшая всех в безумном напряжении! Аллан забыл, что такое сон.
Четыре месяца продолжались поиски. Весь мир переживал судорожную тревогу. Акции туннеля начали падать…
И вот однажды ночью Штром вызвал Аллана, и когда тот приехал в штольню, Штром быстро пошел к нему навстречу.
Штром был так грязен, что совсем утратил человеческий облик. И Аллан впервые увидал этого холодного человека взволнованным и даже улыбавшимся.
– Мы напали на след Мюллера, – сказал Штром.
В конце одной глубокой боковой штольни стоял регистрирующий аппарат под рудничной лампой, и рядом с ним виднелись два черных лица распластавшихся на земле и наблюдавших инженеров.
Регистрирующий аппарат отметил в два часа одну минуту колебание в один миллиметр. Мюллер должен был ровно через час произвести новый взрыв, и поэтому инженеры, затаив дыхание, лежали перед аппаратом. Ровно в три часа две минуты игла снова задрожала…
Газеты выпустили экстренные сообщения. Если бы Мюллер был важным преступником, на след которого напала армия сыщиков, то и тогда это не произвело бы большей сенсации!..
С этого времени работа стала легче. Через две недели было точно установлено, что штольня Мюллера находится под штольней Штрома. Мак телефонировал ему, чтобы он «шел вверх», и Мюллер направил штольню кверху. Еще через две недели они приблизились друг к другу настолько, что аппарат отмечал даже работу сверл. Через три месяца можно было и без всяких аппаратов улавливать грохот взрывов как глухой, отдаленный гром. Еще через месяц слышен был шум бурения. И затем наступил великий день, когда буры проделали отверстие, соединявшее обе штольни.
Рабочие и инженеры ликовали.
– Где Мак? – спросил Толстый Мюллер.
– Я здесь, – ответил Аллан.
– How do you do, Mac?[57] – спросил Толстый Мюллер, радостно смеясь.
– We are all right![58] – ответил Аллан.
Этот разговор был в тот же вечер помещен во всех экстренных сообщениях газет, наводнивших Нью-Йорк, Чикаго, Берлин, Париж, Лондон…
Двадцать четыре года проработали вместе эти два человека. Это был величайший момент их жизни. И всё же они не обменялись ни единой лишней фразой. Через час Мюллер прислал Аллану бутылку охлаж денного мюнхенского пива, а на следующий день они могли уже пролезть через отверстие – усталые, голые, потные, покрытые грязью.
Они сошлись, идя с разных материков, на глубине шести тысяч метров ниже уровня моря.
Возвращение Аллана по штольням было настоящим триумфальным шествием. Батальоны рабочих, копавшихся в темноте, кричали и ликовали:
– Снимайте шапки перед Маком! Мак – наш человек!..
А позади Аллана продолжала грохотать бурильная машина, долбившая гору…
6
Этель была сделана из другого материала, чем Мод. Она не осталась в стороне от интересов Мака. Она во всем стала принимать непосредственное участие. Она прошла полный инженерный курс, чтобы иметь возможность говорить обо всем, что было связано с работой туннеля. С того дня как она отдала свою руку Аллану, она с достоинством защищала свои права.
Аллан мог не завтракать с нею, но ровно в пять часов – находился ли он в Нью-Йорке или в Туннельном городе – она неизменно являлась к нему и, не говоря ни слова, принималась за приготовление чая. Она не обращала внимания на то, что Аллан совещался в это время с каким-нибудь инженером или архитектором. Она бесшумно хозяйничала в своем углу или в соседней комнате и, когда чайный стол был готов, говорила:
– Мак, чай готов!
И Аллан приходил – один или с кем-нибудь, – это было ей безразлично…
В девять часов вечера она уже сидела в своем автомобиле и терпеливо ждала его у дверей, пока он не выходил.
Воскресенье он должен был проводить с нею. Он мог приглашать друзей или инженеров – как ему было угодно. У Этель был открытый, гостеприимный дом. У нее было пятнадцать автомобилей, которые она предоставляла своим гостям во всякое время дня и ночи, когда бы они ни захотели.
Гобби иногда приезжал по воскресеньям со своей фермы. Он ежегодно выращивал двадцать тысяч кур, и одному богу известно, сколько яиц получил он от них! Свет больше не интересовал его. Он сделался религиозным, ходил слушать проповеди. Иногда, заглядывая в глаза Аллану, говорил:
– Подумай о спасении своей души, Мак!..
Этель сопровождала Аллана во всех его путешествиях. Она была несколько раз с ним в Европе, на Азорских и Бермудских островах. Старый Ллойд купил участок земли около Раулея, в сорока километрах к северу от Туннельного города, и выстроил там огромную виллу, нечто вроде замка, для Этель. Вилла была окружена великолепным парком, прилегавшим к берегу моря. Деревья для парка были особым образом препарированы для пересадки японским садовником и привезены в Раулей. Японский садовник нашел новый способ пересаживать старые деревья. Ллойд каждый день навещал Этель и время от времени проводил целые недели у своей обожаемой дочери…
На третий год своего замужества Этель родила сына. Сын! Он был для нее настоящей святыней, и она охраняла его, как могла. Это был ребенок Мака – Мака, которого она так сильно любила, не расточая много слов! Через двадцать лет этот сын будет продолжать, совершенствуя, дело своего отца. Она сама его кормила, сама учила его произносить первые слова, делать первые шаги…
В первые годы жизни маленький Мак был хрупким и нежным. Этель находила его «породистым» и «аристократичным». Но когда ему минуло три года, он стал шире в плечах, голова его приобрела квадратную форму, на лице появились веснушки. Белокурые волосы порыжели, он превратился в настоящего маленького конюха! Этель была счастлива! Ей никогда не нравились хрупкие, нежные дети: дети должны быть крепкими и здоровыми и много кричать, чтобы развить свои легкие. Так и поступал маленький Мак. Этель, не знавшая раньше, что такое страх, теперь узна ла это. Она постоянно боялась за жизнь и здоровье своего ребенка. Ее воображение было полно историями о похищении детей миллионеров, о том, что их увечат, ослепляют… Поэтому она устроила в своем доме стальную камеру, какие бывают в банкирских конторах. В этой камере должен был спать с няней маленький Мак. Без Этель он не мог выходить из парка. Две дрессированные полицейские собаки всегда сопровождали мальчика на прогулках, около дома постоянно дежурил сыщик, отвечавший за местность на три мили в окружности.
Когда Этель брала с собой мальчика кататься, то ее также сопровождали два вооруженных до зубов сыщика. Шофер должен был ехать очень медленно, и Этель однажды закатила ему пощечину на улице в Нью-Йорке за то, что он вздумал ехать со скоростью «ста миль в час»! Каждый день врач осматривал ребенка, хотя маленький Мак прекрасно развивался. Если Этель замечала, что он немного хрипит, она немедленно телеграфировала врачу-специалисту…
Везде она видела опасность для своего ребенка. Преступники могли появиться с моря или даже спуститься из воздуха, чтобы похитить ее малыша!.. В парке был большой луг, который, по мнению Этель, «как бы приглашал аэроплан сделать спуск…». Этель велела насадить там рощу, чтобы ни один аэроплан не мог снизиться, не разбившись!..
Этель пожертвовала огромную сумму на расширение больницы, которую она назвала «Больницей Мод Аллан». Во всех пяти туннельных городах она основала лучшие в мире детские приюты. В конце концов она была близка к банкротству, и старый Ллойд наконец посоветовал ей:
– Этель, ты должна быть бережливее!..
Место, где были убиты Мод и Эдит, она велела обнести оградой и превратить в цветник. Аллану она не сказала об этом ни слова. Она прекрасно знала, что он не забыл ни Мод, ни маленькую Эдит. Временами ночью она слышала, как он ходил взад и вперед целыми часами и что-то шептал. Она знала также, что он тщательно сохранял в своем рабочем столе много раз читанную тетрадку: «Жизнь моей маленькой дочурки Эдит и что она говорила…»
У мертвых были свои права, и Этель не думала умалять их…