— задача вполне выполнимая. Это было даже естественней, чем заводить разговор, никто, как правило, не разглагольствует в лифте, если только не знаком с лифтером (тогда можно было бы расспросить о здоровье его сына или посетовать на погоду). А так как я не только не знал, но никогда раньше не видел этого человека, решение не открывать рта не должно было вызвать никаких осложнений. То, что вокруг стояли люди, упрощало дело, во всяком случае, мое напряжение оставалось незаметным.
Я уверенно вошел в лифт, где все развивалось по задуманному плану, без неожиданностей: разговаривали о жаркой и сырой погоде, и от этой болтовни становилось легче — подтверждались мои догадки. Слегка заикаясь, я сказал: «Восьмой этаж», впрочем, нервозность мог заметить лишь человек, осведомленный о моих намерениях.
На восьмом этаже со мной вышел какой-то служащий, и это немного спутало мои планы; сделав несколько неуверенных шагов, я дождался, пока он скроется в одном из кабинетов, а сам не спеша расхаживал по коридору. Я спокойно вздохнул, прогулялся взад и вперед, дошел до конца, полюбовался из окна панорамой Буэнос-Айреса, потом вернулся и вызвал лифт. Вскоре я был уже на улице, довольный, что опасения не сбылись (обошлось без расспросов лифтера и прочих неприятностей). Я достал сигарету и, закуривая, понял, что рано успокоился: ничего страшного в самом деле не случилось, но ведь и вообще ничего не случилось. Другими словами, девушка опять потеряна, если только она не работает постоянно в этой конторе; если же у нее там просто дело, то она могла подняться и спуститься, разминувшись со мной. «Впрочем, — подумал я, — предположим, ей нужно решить какой-нибудь сложный вопрос, и она еще не освободилась». Это соображение снова немного подбодрило меня и укрепило в решении ждать у выхода.
Час прошел без всякого толка. Я стал перебирать разные варианты.
1. Дело затянулось; мне нужно оставаться здесь дольше.
2. Она, видимо, была слишком возбуждена нашим разговором и захотела успокоиться, прежде чем вернуться в компанию; все равно необходимо ждать.
3. Она работает в «Компании Т.», следовательно нельзя бросать свой пост, пока не кончится рабочий день.
«Таким образом, дождавшись ее, можно будет проверить все три версии», — подумал я.
Это показалось мне логичным, я успокоился и зашел в кафе на углу, чтобы без помех наблюдать за подъездом. Спросив пива, я взглянул на часы — четверть четвертого.
По мере того как тянулось время, я все больше и больше склонялся к последнему предположению: она работает в «Компании Т.». В шесть я поднялся из-за столика — лучше было расположиться у выхода, ведь оттуда повалит сразу много народу, и, сидя в кафе, я упущу девушку из виду.
В начале седьмого появились первые служащие.
В половине седьмого прошли почти все, — люди показывались все реже и реже. Без четверти семь не выходил уже никто, только время от времени какие-то начальники: не была ли она начальником (абсурд) или его секретаршей (а это возможно?) — подумал я, почувствовав слабую надежду.
В семь все было кончено.
VIII
По дороге домой, совершенно подавленный, я старался все спокойно обдумать. Мой мозг бурлит, даже если ничего не происходит, когда же я нервничаю, мысли сменяют друг друга в головокружительной пляске; несмотря на это — или благодаря этому — я постепенно приучил себя управлять мыслями, приводить их в порядок; в противном случае я бы давно сошел с ума.
Итак, я вернулся домой в состоянии глубокой депрессии; но это не помешало мне разобраться в собственных сомнениях, так как я чувствовал, что необходимо хорошенько все проанализировать, если я не хочу потерять единственного человека, которому наверняка удалось понять мою живопись.
Девушка заходила в учреждение по делу или работает там — другого варианта быть не могло. Конечно, последнее меня устраивало больше. Это означало, что, расставшись со мной, незнакомка была выведена из равновесия и пошла домой. Значит, надо ждать ее завтра у входа.
Теперь рассмотрим вторую гипотезу: дело. Ведь могло быть и так: взволнованная нашей встречей, она отправилась домой и решила перенести все на завтра. И в этом случае надо было ждать у входа.
И то и другое меня вполне удовлетворяло. Третий вариант был ужасен: дело сделано, пока я возвращался в «Компанию Т.» и катался на лифте, иначе говоря, мы разминулись. Правда, времени прошло совсем немного, и вряд ли события разворачивались именно так, но злополучное дело могло состоять и в том, чтобы передать кому-то письмо. Тогда нечего ждать, что завтра она снова придет.
И все же были две благоприятные версии, и я в отчаянии уцепился за них.
Дома меня мучили противоположные чувства. С одной стороны, стоило вспомнить о словах: «Я все время думаю о ней», как сердце начинало бешено стучать, открывалась какая-то пока неясная, но широкая перспектива, пробуждались силы, до сих пор дремавшие. С другой стороны, прежде чем я увижу ее, может пройти вечность. Мне было необходимо ее увидеть. Я заметил, что громко повторяю: «Это необходимо, это необходимо!»
IX
Ранним утром я уже стоял у дверей «Компании Т.». Все служащие давно вошли, но девушка все не появлялась; очевидно, она там не работает, хотя теплилась надежда — она заболела и несколько дней проведет дома.
Оставалось еще пресловутое дело, так что надо было сидеть все утро в кафе на углу.
Я совсем отчаялся (было уже около половины двенадцатого), как вдруг незнакомка вышла из метро. Я вскочил в страшном волнении и бросился ей навстречу. При виде меня она застыла, как вкопанная, конечно, не ожидая моего появления. Странно, но ощущение того, что мозг работает с железной точностью, придавало мне необыкновенную решимость; я чувствовал себя сильным, мужественным, энергичным и способным на все. Грубо схватив девушку за руку, я молча потащил ее за собой по улице Сан-Мартин к площади. Казалось, воля покинула незнакомку: она не проронила ни слова.
Когда мы прошли квартала два, она спросила:
— Куда вы меня ведете?
— На площадь Сан-Мартин. Мне нужно многое сказать вам, — ответил я, продолжая решительно шагать, не выпуская ее руки.
Она прошептала что-то о делах в «Компании Т.», но я тащил девушку дальше, не слыша ее слов. И повторил:
— Мне нужно многое сказать вам.
Девушка не сопротивлялась: я казался себе мощной рекой, несущей щепку. Мы пришли на площадь, и я отыскал уединенную скамейку.
— Почему вы убежали тогда? — было моим первым вопросом.
На лице ее появилось то же выражение, что поразило меня вчера, когда она произнесла: «Я все время думаю о ней». Странный взгляд — неподвижный, проницательный, словно идущий из глубины мозга; он мне что-то напоминал, глаза были знакомы, но непонятно, где я их видел.
— Не знаю, — ответила она наконец. — Сейчас мне тоже хотелось бы убежать.
Я сдавил ее руку.
— Обещайте, что больше не уйдете. Вы нужны мне, вы очень нужны мне!
Она вновь изучающе посмотрела на меня, но ничего не ответила. Потом отвернулась, глядя на какое-то далекое дерево.
В профиль девушка никого мне не напоминала. Лицо ее было красивым, хотя и жестким. У нее были длинные каштановые волосы. На первый взгляд она выглядела не старше двадцати шести лет, но что-то выдавало возраст, нечто, присущее людям, прожившим долгую жизнь, — не седина, да и вообще не какой-либо осязаемый признак, а что-то неуловимое, несомненно отражающее ее внутренний мир, — быть может, взгляд, — впрочем, до какой степени человеческий взгляд осязаем? Или то, как она сжимала губы, пусть губы — это материя, но то, как их сжимают, или характерные морщинки у рта — уже проявление духа. Ни тогда, ни потом я так и не смог понять, почему она казалась старше своих лет. Возможно, дело тут было в ее манере говорить.
— Вы очень нужны мне, — повторил я.
Она не ответила и продолжала смотреть на дерево.
— Почему вы молчите? — не вытерпел я.
Не сводя глаз с дерева, незнакомка произнесла:
— Я никто, а вы большой художник. Зачем я могу быть вам нужна?
Я закричал в сердцах:
— Вы необходимы мне! Понимаете? Не поворачиваясь, она пробормотала:
— Зачем?
Я ответил не сразу. Выпустив ее руку, я задумался. И в самом деле, зачем? Никогда прежде не задавался я этим вопросом, а лишь подчинялся необъяснимому инстинкту. Я принялся веточкой чертить на земле геометрические фигуры.
— Не знаю, — прошептал я после долгой паузы. — Еще не знаю.
Мысль напряженно работала, и рисунки становились все более замысловатыми.
— Моя голова похожа на темный лабиринт. Иногда вспышки на мгновение освещают его коридоры. Мне никогда до конца не ясно, зачем я совершаю те или иные поступки. Нет, не то…
Я понимал, что говорю ерунду: вовсе не такой была моя жизнь. Я предельно сосредоточился: может быть, я недостаточно все обдумал? Ведь мой мозг похож скорее на счетную машину, чем на лабиринт, взять хотя бы теперешний случай: разве все эти месяцы я не был занят размышлениями и прогнозами? И то, что мы наконец встретились, во многом — результат моих логичных действий. Почувствовав, что нащупал какую-то важную мысль, и боясь упустить ее, я сделал еще одно гигантское усилие. И закричал:
— Не думайте, что я не способен объяснить! Наоборот, я только этим и занимаюсь. Но представьте себе капитана, который ежеминутно с математической точностью отмечает координаты корабля и продолжает неуклонно двигаться к цели. Хотя не знает, зачем идет к ней, понимаете?
Она растерянно повернулась ко мне, затем опять перевела взгляд на дерево.
— Чувствую, что без вас я не смогу сделать чего-то самого главного, но еще не знаю почему, — сказал я.
И вновь принялся чертить веточкой, напряженно соображая. Затем добавил:
— Знаю только — это как-то связано со сценой в окне: вы были единственным человеком, придавшим ей значение.
— Я не искусствовед, — прошептала она.
И я заорал: