Я мысленно клянусь, что, когда все закончится, куплю ему целую банку кошачьей мяты.
– Mon Dieu! – ахает Адель. Надо отдать ей должное, изумляется она очень натурально, а вот у меня лицо такое, как будто меня сейчас стошнит.
Джейкоб сидит на спинке дивана, разрываясь между неодобрительным отношением к тому, что я затеяла, и гордостью за свой вклад в дело. Он наблюдает, как мы вчетвером ползаем по ковру, собирая кассеты и карты памяти, и раскладываем их по местам в чемодан.
Папа пытается расправить и смотать пленку в кассету, но вскоре становится ясно: миссия невыполнима.
– Хорошо еще, что есть электронная копия, – вздыхает он, и тут мама качает головой.
– Она пропала.
– Что? – папа, подскочив, заглядывает в чемоданчик, чтобы убедиться в том, что я и так знаю.
Карты памяти с сюжетом про катакомбы там нет. И нигде нет.
Папа багровеет, мама бледнеет, а потом ее лицо покрывается красными пятнами, а у меня в душе настоящая буря. Я напоминаю себе, что жизнь множества людей в опасности, что я должна была это сделать, и все правильно, но сейчас мне это кажется ох каким неправильным.
И на душе скребут кошки.
Наверное, выгляжу я так же плохо, как чувствую себя, потому что Джейкоб не донимает меня упреками. Наоборот, он появляется рядом и делает вид, что кладет руку мне на плечо.
– Закон Человека-паука, – напоминает он в тот момент, когда из глаз у меня уже готовы брызнуть слезы.
Я киваю и мысленно клянусь, что, если мой план не сработает, я из кожи вылезу, но помогу все исправить.
Помогу всем, перед кем провинилась.
Включая кота.
– Слушайте, – говорю я, как будто эта мысль только что пришла мне в голову. – Мы же улетаем завтра поздно вечером, да? Так можно же с утра все переснять!
– Если бы это было так просто, Кэссиди, – отвечает папа и трет переносицу.
Мое сердце ухает в пятки.
– Почему нельзя?
Папа вздыхает.
– Катакомбы – это музей. Посещение строго по расписанию. Мы не можем просто прийти и снимать, когда захотим. Наш визит на прошлой неделе Полин согласовывала заранее.
Я поворачиваюсь к маме и вижу, что она уже взялась за дело: прижала к уху мобильник. Остается надеяться, что она разговаривает с Полин.
– Я понимаю, – повторяет мама снова и снова и подолгу молчит, слушая Полин. – Но может быть, есть хоть какая-то возможность? Хорошо.
Она отнимает трубку от уха и переводит дыхание.
– Ну? – не выдерживает папа.
– Обещала сделать все возможное.
Нам остается только одно. Ждать.
Спустя пять убийственно долгих минут телефон звонит, и я не дыша жду, что скажут маме. Заглядываю ей в лицо: напряжение постепенно сменяется облегчением и бурной радостью. Мне кажется, что я глотнула свежего воздуха, когда мама говорит: «Спасибо! Спасибо вам большое!». Она прощается, потом объясняет нам, что Полин – чудесная, прекрасная Полин – договорилась, и мы можем прийти в катакомбы, когда они закроются для туристов.
Сегодня вечером.
– Здорово! – говорю я.
– Да уж, здорово, – уныло повторяет Джейкоб. – Страшнее этого подземелья днем может быть только одно – оказаться там ночью.
И, хотя Адель его не слышит, на ее лице тоже тревога.
Родители снова надевают одежду для съемок, приводят в порядок прически и пытаются изображать спокойствие, пока мы ждем Полин. Но когда папа видит, что я обуваюсь, он качает головой.
– Нет, Кэсс. Вы с Адель останетесь здесь.
У меня ёкает сердце.
– Но я хочу с вами!
Мама трет переносицу.
– Не понимаю, – начинает она. – В первый раз катакомбы тебя так напугали, что…
– Я не буду вам мешать, – обещаю я и продолжаю ныть: – Ну, пожалуйста…
– Дело не в том, что ты будешь мешать, золотко, – говорит мама.
– Но в прошлый раз ты так рвалась поскорее уйти, – перебивает папа. – Что за неожиданная перемена?
Как бы тебе объяснить, – думаю я, – что в городе появился полтергейст, и я должна напомнить ему, кто он и как умер, а потом отослать прочь, пока он не покалечил еще больше людей.
Но папе это сказать я не могу, поэтому избираю другую тактику.
– Катакомбы – это такое место… Обычно людям удается там побывать один раз, не больше, – говорю я. – И я не хочу упустить случай снова побывать там. Даже если и было немного страшно. И вообще, вы же поручили мне важное дело, фотографировать. Я хочу делать свою работу.
Видно, что они колеблются, и я привожу последний довод.
– А еще Адель! Я хочу ей все показать.
Не сказать, чтобы Адель смотрела на меня с энтузиазмом, но я безмолвно умоляю ее не спорить.
Мама вздыхает, а папа кивает и смотрит на часы.
– Ну что ж, тогда бери куртку. Вечером прохладно.
Мне хочется подскочить и обнять его! Но это выглядело бы чересчур подозрительно, а я не могу допустить, чтобы у родителей возникли вопросы. У них сейчас своих забот хватает.
В вестибюле нас ждет Полин.
Она взяла напрокат машину. Антон и Аннетт уже сидят там. Папа с виноватым видом отдает им то, что осталось от пленки, но Антон отмахивается от извинений и берет футляр.
– C’est la vie, – усмехается он. – Бывает и не такое.
– Только если ты не Кэссиди Блейк, – язвительно замечает Джейкоб, когда машина трогается с места. – Потому что тогда ты сама их притягиваешь, а иногда и устраиваешь.
Глава двадцать третья
До зеленого павильона мы добираемся уже затемно.
Нас ждет охранник. Мы подходим, я фотографирую табличку у входа и отправляю Ларе.
Я: Входим. Надеюсь, что я справлюсь.
Я: Если я умру, не отсылай Джейкоба.
Я выключаю телефон, убираю в карман и глубоко вздыхаю.
Признание: я очень боюсь. Боюсь, что мой план сработает. Боюсь, что он не сработает. Боюсь того, что ждет нас там внизу, в темноте.
Жаль, что солнце уже село.
Я прекрасно понимаю, что разницы никакой – внизу всегда темно, это же под землей. И мне должно быть все равно – но почему-то не получается. Подходя к двери, я чувствую то, о чем всегда говорит мама: после того, как солнце заходит, мир ощущается, звучит и даже пахнет по-другому.
В воздухе не осталось тепла, чтобы прогнать холод.
Не осталось света, чтобы прогнать тени.
Я знаю, что в темноте привидений не больше, чем днем.
Можно сказать и по-другому: днем их не меньше, чем ночью. Но все равно в темноте намного страшнее.
– Дай призрачные пять на удачу, – говорит Джейкоб, протягивая руку, но держит ее не высоко, как обычно, а совсем низко, так что мне приходится шлепать по ней сверху.
На удачу, думаю я, но вместо того, чтобы изобразить звук шлепка, как обычно, мы оба молчим. Потом кладем руку на руку. Чем ближе получится, тем лучше.
Другой рукой я проверяю аппарат, висящий на шее. Вставить новую пленку я не успела, но все равно – это талисман. Оберег, приносящий удачу. Немного фотоволшебства не повредит. И еще одно, конечно: его ослепительно-белая вспышка остановит любого призрака.
Охранник вставляет тяжелый ключ в замок и с трудом отодвигает железные ворота, ненамного – только чтобы мы могли протиснуться внутрь. Я думаю о Тома, таком маленьком, что он легко проскользнул бы между решеткой и стеной.
Телевизионщики идут вперед, за ними мама, потом папа. Я собираюсь пойти за ними, но вдруг замечаю, что Адель нет рядом. Оглянувшись, я вижу, что она стоит у выхода из павильона, золотые кроссовки нервно постукивают по полу. Она кусает губу, вглядываясь в темноту у меня за спиной.
– Знаешь, – говорит она, – вообще-то уже поздно. Мне, пожалуй, пора домой.
Ее голова высоко поднята, подбородок независимо вздернут. До сих пор она держалась так храбро и решительно, что легко было забыть: она еще совсем ребенок.
– Ты права, – киваю я. – Мама, наверное, тебя заждалась.
– Да, – соглашается она. – Ты не думай, я бы осталась, – гордо добавляет она, – просто…
– Все нормально, – я кладу руку ей на плечо. – Ты нам очень помогла. Без тебя я ни за что ни до чего не докопалась бы. Ну, а дальше уж я сама.
Ее глаза, проницательные и немного колючие, смотрят прямо на меня.
– Ты уверена, что сумеешь это сделать?
Нет, думаю я. До полной уверенности, мне как до Луны. Но вслух говорю другое:
– Надеюсь, что справлюсь.
Адель шмыгает носом и кивает.
– Ладно.
Адель поворачивается, чтобы уйти, но вдруг мне в голову приходит мысль.
– Постой, – окликаю я ее, а сама ныряю в зеленый павильон. Догнав папу, я вытаскиваю из его кармана пакетик с шалфеем и солью. Ему хватит, там еще много осталось.
– Это еще что, откуда это здесь? – удивляется папа, но я уже бегу назад, к Адель.
Джейкоб отскакивает, зажимая нос, а я отдаю пакетик девочке.
– Вот, это для твоей безопасности, – говорю я.
Адель смотрит на пакетик, потом обнимает меня.
– Bonne chance, Кэссиди Блейк.
– Это «будь осторожна» по-французски?
Адель мотает головой.
– Это значит: «желаю удачи».
Я улыбаюсь ей.
– Merci, Адель Лоран.
– Пока, малявка, – кричит Джейкоб вслед девочке, которая бежит ко входу в метро.
– Кэссиди! – зовет меня мама, и я делаю вдох, как будто собираюсь нырнуть в воду.
– Ты готова? – спрашивает Джейкоб.
– Не очень.
– Но мы же все равно это сделаем, правда?
– Ага. Конечно.
Я решительно выпрямляюсь и иду к дверям. Пройдя через турникет, мы догоняем нашу группу и немного медлим на верхней ступеньке винтовой лестницы, которая уходит вниз. Мама и папа идут первыми, за ними Антон и Аннет с камерами на плечах. Я вижу красные огоньки: значит, съемка уже началась. Мы идем за телеоператорами, сначала я, за мной Джейкоб и Полин.
Спускаемся на шесть лестничных пролетов. Гулкое эхо наших шагов отдается от стен.
Un, deux, trois – считаю я, когда мы спускаемся на один этаж, второй, третий.