Лет до 22-х я предполагала, что буду заниматься философией и останусь преподавать её в Университете, где я училась. Так вполне могло сложиться: на кафедре меня ценили, университет я закончила с отличием, поступила в аспирантуру. Но некоторым образом, по причинам экзистенциального характера, всему этому не суждено было сбыться, и я надолго выпала из жизни. Ещё с подросткового возраста я осознавала себя поэтом, с семнадцати лет печаталась и выступала со стихами, но в студенческие годы я думала, что одно другому не мешает, и я могу быть поэтом и профессионально заниматься философией одновременно. А потом я оказалась в полной растерянности и психологической неспособности изменить ситуацию, хотя казалось, что формально все возможности у меня были. Это было что-то вроде выученной беспомощности, полной утраты ориентации в пространстве жизни, жуткой потерянности, когда весь ресурс расходовался просто на выживание, а занятия академической наукой казались роскошью, требующей более сытой и спокойной жизни, чем я могла себе позволить.
Я поступила когда-то на философский по велению сердца. Поступила потому, что ещё когда я была ребёнком, мне явилась София, и я полюбила её.
Почему я забросила диссертацию? Проблема была комплексная. В 22 года я сильно заболела не до конца понятно чем и почему — поражение мозга, повлёкшее за собой что-то вроде синдрома хронической усталости, также в тот момент сильно пострадали мои когнитивные способности — я не могла читать тексты, концентрироваться, запоминать информацию. Я пыталась делать это через силу, но сразу начинало пахнуть гарью, вроде как от перегоревшей проводки. Всё это было сопряжено с драмами в моих личных отношениях, моментально забирающих все силы, которые могли пойти на восстановление. Моих ресурсов едва хватало на поэзию, — и это было чудом, что я ещё могла писать стихи, концентрироваться для моментальной сверхсильной вспышки, а потом продолжала ходить полутрупом. Кроме того, как только в этом моём состоянии я пыталась заняться диссертацией — я сталкивалась с тем, что не понимаю, что мне делать и зачем, как писать этот текст и чем он должен в итоге быть. Мне не удавалось его «увидеть». Я не хотела и не могла просто компилировать научную традицию, как это обычно делают диссертанты, не могла пересказывать чужие мысли или изучать какие-то дико скучные для моего темперамента вещи — историю того или иного понятия у того или иного философа. Меня безусловно посещали философские мысли, они были как искры или вспышки, и совершенно не могли быть развёрнуты в огромный текст, написанный академическим языком. Я не могла писать неподлинное, выжимать из себя плоскость. Если бы ко мне пришла такая долгая мысль, которая требовала бы именно формы диссертации или хотя бы допускала бы её — я бы обязательно её написала, но такая мысль не приходила, приходили отдельные вспышки-озарения или где-то издалека просматривалось очень смутное и неоформленное пока целое, и разглядеть его пристальнее, увидеть детали, понять, как разворачивать его в пространстве и времени пока не получалось. И когда я начинала писать диссертацию — мне казалось, что я лгу, и я останавливалась и говорила себе: попробую это сделать завтра, и это завтра длилось годами. У меня не было темперамента кабинетного учёного или компилятора научной традиции, я хотела сделать что-то, что будет нужно Софии, но не понимала как, не понимала, куда двигаться в философии, и в результате не могла выполнить довольно простую формальную задачу, которую смогли выполнить в том числе и те, кто никогда Софии в глаза не видел и ни одна философская мысль никогда не приходила им в голову. Скорее всего, если бы я много работала и активно читала современные философские тексты и постоянно пыталась на практике выстроить свою траекторию в мире современной философии — я бы смогла это сделать, смогла бы понять, как двигаться в философии так, чтобы это было для меня органично, но у меня не было тогда внутреннего ресурса на это, я была предельно психически истощена, я еле выживала. И я всё думала: появится ресурс, и я смогу сориентироваться на местности, пойму, как двигаться в философии, защищу диссертацию, восстановлю научную карьеру, но ресурс не появлялся, весь расходовался на выживание. Только поэзия каким-то чудом всё ещё была со мной.
В те годы у меня был вордовский файл на компе. Он назывался «тупик». Он состоял из мыслей-набросков о том, как мне выйти из этого жизненного тупика. Там были названия журналов и издательств, в которые я была готова предложить себя в качестве работника. Были фамилии людей, к которым, по моим понятиям, в самом крайнем случае можно было бы обратиться с вопросом, не могут ли они предложить мне какую-нибудь работу. Были мысли о том, чтобы устроиться администратором в салон красоты, горничной в отель, редактором на ТВ. Особо была выделена идея о том, чтобы осваивать репетиторство — подготовку к ЕГЭ, в первую очередь, по обществознанию. Я даже накупила себе соответствующих изданий — учебников и практикумов по подготовке к ЕГЭ, планировала хорошенько их изучить, а потом податься на какие-нибудь сайты искать учеников. В этом файле были ссылки на вакансии курьера, была расписана стратегия как всё-таки вернуться к научной работе и защитить диссертацию, оформившись соискателем, мысли о том, чтобы получить второе образование, поступить куда-нибудь в магистратуру. Я думала о возможности работы секретарём, редактором, корректором, школьным учителем, переводчиком на фри лансе, водителем трамвая. Искала варианты сборки косметических комплектов на дому: упаковывать косметику в коробочки, чем больше упакуешь — тем больше заработаешь. Я думала о возможной работе библиотекарем, копирайтером, журналистом, экскурсоводом, няней или гувернанткой. Также я писала в этом файле о тех видах деятельности, которые мне интересны, которыми мне хотелось бы заняться в будущем: о желании изучать психоанализ, научиться снимать фильмы и писать сценарии, а также выучить несколько иностранных языков, и, кстати, подтянуть мой английский. Это был особый файл, файл-медитация: посмотришь на него — и кажется, что у тебя есть Будущее. По крайней мере, так кажется из той перспективы, когда это твой файл. А когда это чужой файл, и ты смотришь на него — наверное, кажется ровно наоборот: что у автора этого файла нет Будущего.
5
Иногда мне удавалось подслушать, что Будущее говорит учёным, сотрудникам университета. Как-то раз я шла по парку и услышала, как на тенистой тропинке рядом с берёзой какой-то молодой задумчивый учёный разговаривал с Будущим. Будущее по своему обыкновению вешало ему на уши лапшу. Оно говорило: «Скоро многие прежние профессии станут никому не нужны. Конвейер и массовое производство — долой! Да здравствуют 3D-принтеры! То, что сейчас делают люди, будут делать роботы. Новые технологии требуют новых материалов. Прямо сейчас происходит революция в промышленности, которая приведёт к колоссальным изменениям во всех сферах общественной жизни».
Я подключилась к разговору и начала задавать Будущему неудобные вопросы:
— Уважаемое Будущее, а не получится ли, что половина людей просто потеряет работу, а не переучится на новые, востребованные специальности? Не получится ли, что технократическое общество, о котором вы говорите, будет обществом тотального контроля? Не получится ли, что миром будет править один процент олигархов?
— А что в этом плохого? — спросило Будущее, — Вы что, настроены против меня?
— Не знаю, — честно ответила я, — я просто пытаюсь понять.
Мы помолчали.
-Вы когда-нибудь изучали философию? — спросила я Будущее.
— Меня интересуют науки о мозге, post-human studies, feminist and postcolonial studies, — ответило Будущее, — ну и ещё, конечно, аналитическая философия.
— О, Людвиг Витгенштейн?
— Витгенштейн — нет, — ответило Будущее, — я его не понимаю, а вот аналитическая философия в целом нравится.
— А есть ли в Будущем место для Софии?
Будущее сощурилось и, пронзив меня взглядом хитрого деревенского мужичка, который всегда себе на уме и держит фигу в кармане, спросило:
— А в прошлом для неё было место?
Я пошла дальше по тропинке и думала: что за человек это Будущее? Непонятно, где оно шутит, а где оно серьёзно, умное оно или глупое, задумало ли оно что-то интересное и сложное, чего я пока не понимаю, или вся его стратегия видна, как на ладони? Чего оно хочет на самом деле? Кто оно — технократ-трансгуманист или хитрый трикстер, или оно хранит в своём сердце скрытую до поры от непосвящённых эсхатологическую тайну? Может, оно переодетый монах? Дзенский учитель? Экономист-масон? Раб капитала или враг капитала? Или оно вообще никакое?
Почему я плакала иногда на рабочем месте? Не из-за работы, конечно. Я любила свою работу — и в редакции, и преподавательскую, — как старалась любить любую работу, несмотря на её тщетность, несмотря на усталость и разочарование, и постоянное желание идти-идти по дороге, а потом лечь, закрыть глаза и умереть. Я ездила преподавать за 1400 рублей в месяц, и у меня иногда не было денег на метро, приходилось просить у родственников на жетон, чтобы добраться до работы. Доживал свои последние годы мой первый брак. Для того, чтобы это пережить, мне нужно было вытащить кол из головы. Кол звучал так: если любовь и тем более поженились — это должно быть на всю жизнь. Это был не единственный кол в моей голове. Вся моя сфера идеалов и ценностей была построена как сложная система колов, воткнутых в голову. Заниматься философией и преподавать — это тоже был кол в голове. Поэзия — это даже не кол, это сверх-кол, безусловная доминанта. Ну и ещё много других колов: любовь к Родине и то, что за границу уезжать жить нельзя; то, что нельзя жить комфортно и в своё удовольствие, а нужно гореть и страдать; то, что энтропию нужно превозмогать творческим сверхусилием; то, что лучше быть душевнобольным, чем адекватным, вменяемым человеком; то, что брать деньги за работу, которую ты любишь, как-то неловко; то, что счастье — это то, чего стоит по возможности избегать. Были и довольно странные колы, например, такой: если у меня есть возлюбленный, надо периодически ебаться с первыми встречными, чтобы мир меня не поймал через эту любовь. Ну и так далее.