— Шевелится почему? А… там кто–то лежит…
Старик, тощий, тонкокостный, с клочковатой бородёнкой, в каком–то откровенно драном халате, он силился дотянуться рукой до лежащей рядом с ним сумки, но не мог: слишком далеко, хотя и близко. Человек подошёл к нему и толкнул сумку ногою, после чего старик достал оттуда кожаную флягу (человек заметил, что никогда таких раньше не видел) и жадно напился оттуда. Протянул её человеку, тот взял её и тоже попил. Во фляге оказалась вода. Немного солоноватая, но, без сомнения, пресная.
— Помоги сдвинуть лошадь!
Старик помолчал, сказав это, и продолжил.
— Она тяжёлая очень, понимаешь? Я не могу.
Взялись за неё вдвоём, всё равно было очень трудно, хорошо ещё, что старик, очень тощий, смог вылезти из–под мёртвого животного, стоило только его слегка приподнять. Вскочив на ноги и даже не отряхнувшись, он достал из–за пояса кривой, весь в царапинах нож с перемотанной сыромятным ремешком рукояткой и воткнул его в лошадиное бедро.
— Я нам мяска нарежу, ты есть–то поди хочешь? Иди соли наковыряй. Тут она везде, соль. Только без серой земли.
— Знаю. Серую землю есть нельзя.
— Во–во. Держи. Сюда собирай, — старик дал человек небольшую лопаточку с обломанной рукояткой и что–то типа миски, всё из той же кожи, из которой была сделана и фляга.
Человек долго ходил по пустыне туда и сюда, соскребая с земли соль, он понял это потому, что, когда решил, что пора заканчивать, грязного порошка было уже почти до краёв миски — а ведь это много.
Старик к тому моменту, когда человек вернулся, уже успел нарезать из лошади полос мяса. Все их он развесил на небольшом деревянном прутике, положенном между двух рогулек, воткнутых в землю.
— Соль принёс! Давай, неси сюда!
И они стали натирать солью мясо. Несколько кусков старик сразу же отложил в сторону, а остальные, натерев, ещё и вывалял дополнительно в оставшейся соли, потом плотно завернул в кусок ткани и положил в сумку.
— Вот и будет у меня мяско. А это, — он указал на отложенные куски. — Жарить будем.
Лишь после этого и начался закат, а потом и вечер наступил, потому что эти моменты не смотрелись бы при свете дня. Человек и старик смотрели, как шипят полоски мяса над уже без огня, но всё ещё пышущими жаром дровами.
— Ты откуда тут вообще? Я давно тут лежу, здесь никто не проходил.
Человек подумал и ответил:
— Сложно сказать. Давай предположим, что я просто проходил мимо.
— А. Проходил мимо… — старик кивнул. — Ну, кушать давай, кушать. Мясо–то уже готово.
Сняли его и начали есть.
— А я тут давно уже лежу, я сказал, да? Лошадь подо мной умерла, упала, задавила. А я вылезти не мог. Долго лежал. Тут ещё лужи были, когда лошадь упала — то.
— Лужи?
— Ну, да. Это же не пустыня. — старик обвёл рукой всё вокруг, тихое в ночи. — Это дно. Тут море было. Его две реки наполняли. А потом люди стали брать оттуда много воды и море начало умирать. Когда я ехал здесь, оно ещё живое было. А потом умерло совсем. И нет больше моря.
Человек покачал головой и вгрызся в мясо. Слишком солёное. Сыроватое с одной стороны и пережаренное с другой, но что поделаешь?
— Но просто надо было идти вперёд, а другого пути не было. Я и так слишком долго ждал, — продолжал старик. — Я хотел уходить, ещё давно. Молодой совсем был. Мог бежать долго–долго… — старик хлопнул ладонью по халату и человек понял, что сделан он из лошадиной шкуры. — А потом мне уже самому понадобился конь. Это не к добру. Если ты не можешь дойти куда–то своими ногами — то вообще туда не иди, я так считаю.
— Может ты и прав. А как же машины?
— Машины?
— Машины.
— Что такое машины?
— Хорошо, допустим. А как же корабли?
— Корабли?
— Те штуки, в которых живут здесь люди, — ответил человек.
— А. Это? Корабли? Ты называешь их кораблями… — старик усмехнулся, схватился рукою за полу своего халата из лошадиной шкуры и ткнул пальцем в место на ней. Человек увидел, что там рисунки, примитивные, словно наскальные. — Мир когда–то был больше, странник. Особенно здесь, на этой земле.
Человек молчал, давая старику продолжать. Тот же, довольный этим, рассказывал дальше.
— Здесь жили люди обычные… такие как я.
В свете костра старик поднял лицо от полы халата, и оно словно бы появилось: очень морщинистое, с тонкими губами, узкими глазами и кожей, отличной от того оттенка, который был у его собеседника.
— Хорошие люди. Они любили лошадей, потому что по миру надо бежать и мир надо сотрясать. Эти люди водили стада и иногда воевали… хорошие люди, ведь даже такие иногда воюют. То, что ты видел, то, что ты назвал «кораблями» — это такие же лошади. Только водные. Они когда–то были здесь и ходили по морю. Я же уже говорил, что здесь раньше было море?
— Говорил.
— Они ходили прямо по морю. Но потом люди выпили всю воду отсюда.
— Ты же сказал, что они стали брать воду из двух рек и взяли её слишком много?
— Вот–вот. Они её выпили. Людей стало очень много, они приходили сюда, становились на колени и пили–пили–пили… Вот море и опустело. Лошади умерли, люди, съев их мясо, стали жить в этих оставшихся скелетах. Они окаменели, понимаешь? Стали твёрдыми, похожими на дома. В них вполне можно жить.
И они замолчали, продолжая жевать мясо. Старик, наевшись до разбухшего живота, откинулся и рыгнул. Человек тоже ел до тех пор, пока не понял, что больше в себя не впихнет, как раз в этот момент мясо и кончилось.
Старик вздохнул и внезапно заговорил:
— Хорошая была земля… Жалко, что она умерла.
— Наверное, жалко.
— Это ещё не самое плохое место, уж поверь мне! Тут где–то, в десяти днях пути бегом… ну… там тоже мёртвая земля. Раньше на ней росли огромные грибы. А теперь там совсем жить нельзя.
Человек промолчал, покачав головой.
Старик тоже замолк, но ненадолго. Видимо, он не наговорился.
— Так откуда ты?
— Мимо иду, сказал же.
— Я спросил ОТКУДА! — старик усмехнулся. — Хотя, чего я кричу? Я слабый. Ты, если разозлишься, легко меня побьёшь. Ведь побьёшь?
— Да зачем мне тебя бить?
— Все били. Я когда молодой был — сильный был. А потом… — старик развёл руки в стороны и свёл ладони близко–близко друг к другу. — А потом слабый стал. И все начали бить меня. Я ещё и из–за этого уйти хотел.
Человек покачал головой, потому что не знал, как тут можно ответить. Старик кивнул, понимая, что человек хочет что–то сказать, но не знает, как это выразить, а потом откинулся назад, перевернулся на бок и сразу же уснул. Человек посмотрел на него: лежащего в старом халате из лошадиной шкуры, старого и слабого, идущего по дну высохшего моря, где стоят корабли, в некоторых из которых ещё есть люди, не хотящие ни выходить, ни пускать к себе кого–нибудь. Человек понял, что старик один, и так и останется один. Он коснулся халата старика пальцами, словно оставив памятку о себе, и ушёл.
В голове человека поселилась твёрдая уверенность в том, что так и должно быть, поэтому он встал, отряхнулся от соли с гнилой землёй пополам, и вернулся на рельсы.
Он двинулся вперёд, и…
— …где это я?
Человек шёл теперь гораздо медленнее. Путь пролегал через небольшую лощину, расщелину даже, почти по колено в воде, но рельсы всё равно были видны даже небрежно кинутому взгляду. Дома, стоящие над расщелиной, по обе её стороны, человеку ни о чём не напоминали: слишком незнакомая архитектура, слишком непонятная местность.
Человек сошёл с рельс, чтобы рассмотреть её получше, и удивился, как устал, потому что сделал, казалось бы, всего пару шагов, но впору ложиться и спять прямо тут. Может быть, ещё не прошла прошлая усталость? На это трудно было ответить. Человек шёл вперёд.
Воздух был непривычно влажный, тяжёлый, попахивающий болотом. В домах, стоявших выше, не чувствовалось совершенно никакого присутствия, и защиты никакой, подобной той, что была в домах в деревне человека, тоже ощутить не получалось.
— Может, потому что это чужие дома? Хм… чужие дома. Может, я не чувствую чужие дома? Хотя нет, чувствовал же их в посёлке… может это наоборот — ничьи дома? Похоже, что так. Зайти, что ли?
Но нет, он не стал. Дома не вызывали никаких чувств — вот в этом–то и была проблема, что они ничего не вызывали. Слишком пустое место всегда вызывает подозрение.
Поэтому человек шёл, просто шёл по колено в воде, чувствуя рельсы под ногами.
И снова не садилось солнце.
И снова никуда не бежали облака, небо оставалось недвижимым.
Человек уже начал догадываться, почему, и поэтому он совершенно не удивился, когда услышал из окна одного дома:
— Эй, ты! Ты живой!
— Конечно я живой! — закричал он в ответ
— Ну так давай, лезь сюда! Вечереет уже, куда ты на ночь глядя пойдёшь? — голос был женский.
Человек улыбнулся и сошёл с рельсов. Осмотрелся вокруг, увидел узкие ступеньки, врезанные в крутой склон: очевидно, кто–то живший здесь раньше озаботился этим, чтобы спускаться к реке. Поднявшись наверх, человек снова повертел головой туда и сюда.
— Чего смотришь, вот она я, ты!
Домик, в дверях которого стояла женщина, смотрелся совсем маленьким на фоне остальных: одноэтажный, краска на его досках облупилась, заборчик его был низкий и тоже видавший лучшие времена. Приближаясь к дому, человек всё лучше и лучше видел женщину сквозь стремительно сгущающиеся сумерки. Пожилая, в цветастом платье, чёрная. Не измождённая, но худая. Груди её почти не проглядывались через ткань. Пара чёрных, жёстких волосинок выбилась из — под платка.
Человек прошёл через калитку и подошёл к крыльцу.
— Красиво у вас тут.
— Да. Местечко отличное, чужак, хотя живу я тут совсем немного — всю жизнь, но уже успела это понять! — женщина хлопнула себя по бокам и хохотнула. — Болота, сосны и орхидеи… Откуда ты идёшь? — она покачала головой и тут же сказала дальше, сама себе, не человеку. — Хотя, какая, чёрт возьми, разница… Откуда–то издалека. Видел бы ты себя! Тебя же плевком переломить можно!