Однако утром выспаться Варе не дали. Явились два жандарма в касках, при карабинах, и препроводили «именующую себя девицей Суворовой» прямиком в особую часть Западного отряда, даже не дав как следует причесаться.
И вот уже который час она пыталась объяснить бритому, бровастому мучителю в синем мундире, какого рода отношения связывают ее с шифровальщиком Петром Яблоковым.
— Господи, да вызовите Петра Афанасьевича, и он вам все подтвердит, — повторяла Варя, а подполковник снова на это отвечал:
— Всему свое время.
Особенно интересовали жандарма подробности ее встречи с «лицом, именующим себя титулярным советником Фандориным». Казанзаки записал и про видинского Юсуф-пашу, и про кофей с французским языком, и про выигранное в нарды освобождение. Больше всего подполковник оживился, когда узнал, что волонтер разговаривал с башибузуками по-турецки, и непременно хотел знать, как именно он говорил — с запинкой или без. На одно выяснение ерунды с запинкой ушло, наверное, не меньше получаса.
А когда Варя уже была на грани сухой, бесслезной истерики, дверь глинобитной хатенки, где располагалась особая часть, внезапно распахнулась, и вошел, даже, скорее, вбежал, очень важный генерал, с начальственно выпученными глазами и пышными подусниками.
— Генерал-адъютант Мизинов, — зычно объявил он с порога, строго взглянув на подполковника. — Казанзаки?
Застигнутый врасплох жандарм вытянулся в струнку и зашлепал губами, а Варя во все глаза уставилась на главного сатрапа и палача свободы, каковым слыл у передовой молодежи начальник Третьего отделения и шеф жандармского корпуса Лаврентий Аркадьевич Мизинов.
— Так точно, ваше высокопревосходительство, — засипел Варин обидчик. — Жандармского корпуса подполковник Казанзаки. Ранее служил по Кишиневскому управлению, ныне назначен заведовать особой частью при штабе Западного отряда. Провожу допрос задержанной.
— Кто такая? — поднял бровь генерал и неодобрительно взглянул на Варю.
— Варвара Суворова. Утверждает, что прибыла частным порядком для встречи с женихом, шифровальщиком оперативного отдела Яблоковым.
— Суворова? — заинтересовался Мизинов. — Мы с вами не родственники? Мой прадед по материнской линии — Александр Васильевич Суворов-Рымникский.
— Надеюсь, что не родственники, — отрезала Варя.
Сатрап понимающе усмехнулся и больше на задержанную внимания не обращал.
— Вы, Казанзаки, мне всякой чушью голову не морочьте. Где Фандорин? В донесении сказано, что он у вас.
— Так точно, содержится под стражей, — молодцевато отрапортовал подполковник и, понизив голос, добавил. — Имею основания полагать, что он-то и есть наш долгожданный гость Анвар-эфенди. Все один к одному, ваше высокопревосходительство. Про Осман-пашу и Плевну — явная дезинформация. И ведь как ловко завернул…
— Болван! — рявкнул Мизинов, да так грозно, что у подполковника голова уехала в плечи. — Немедленно доставить его сюда! Живо!
Казанзаки опрометью кинулся вон, а Варя вжалась в спинку стула, но взволнованный генерал про нее забыл. Он шумно пыхтел и нервно барабанил пальцами по столу до того самого мгновения, пока подполковник не вернулся с Фандориным.
Вид у волонтера был изможденный, под глазами залегли темные круги — видимо, спать минувшей ночью ему не довелось.
— 3-здравствуйте, Лаврентий Аркадьевич, — вяло сказал он, а Варе слегка поклонился.
— Боже, Фандорин, вы ли это? — ахнул сатрап. — Да вас просто не узнать. Постарели лет на десять! Садитесь, голубчик, я очень рад вас видеть.
Он усадил Эраста Петровича и сел сам, причем Варя оказалась у генерала за спиной, а Казанзаки так и замер у порога, вытянувшись по стойке «смирно».
— В каком вы теперь состоянии? — спросил Мизинов. — Я хотел бы принести вам свои глубочайшие…
— Не стоит об этом, ваше высокопревосходительство, — вежливо, но решительно перебил Фандорин. — Я теперь в совершенном п-порядке. Лучше скажите, передал ли вам этот г-господин (он небрежно кивнул на подполковника) про Плевну. Ведь каждый час дорог.
— Да-да. У меня с собой приказ главнокомандующего, но я прежде желал убедиться, что это действительно вы. Вот, слушайте. — Он достал из кармана листок, вставил в глаз монокль и прочел.
«Начальнику Западного отряда генерал-лейтенанту барону Криденеру. Приказываю занять Плевну и укрепиться там силами не менее дивизии.
Фандорин кивнул.
— Подполковник, немедленно зашифровать и отправить Криденеру по телеграфу, — приказал Мизинов.
Казанзаки почтительно взял листок и, звеня шпорами, побежал исполнять.
— Так стало быть, можете служить? — спросил генерал.
Эраст Петрович поморщился:
— Лаврентий Аркадьевич, ведь я, кажется, д-долг исполнил, про турецкий фланговый маневр сообщил. А воевать с бедной Турцией, которая и без наших доблестных усилий благополучно развалилась бы, — увольте.
— Не уволю, милостивый государь, не уволю! — засердился Мизинов. — Если для вас патриотизм — пустой звук, то позволю себе напомнить, что вы, господин титулярный советник, не в отставке, а всего лишь в бессрочном отпуску, и, хоть числитесь по дипломатическому ведомству, служите по-прежнему у меня, в Третьем отделении!
Варя слабо ахнула. Фандорин, которого она считала порядочным человеком, — полицейский агент? А еще Печорина из себя разыгрывает! Интересная бледность, томный взор, благородная седина. Вот и доверяй после этого людям.
— Ваше в-высокопревосходительство, — тихо сказал Эраст Петрович, видно, и не подозревая, что безвозвратно погиб в Вариных глазах, — я служу не вам, а России. И в войне, которая для России бесполезна и даже губительна, участвовать не желаю.
— А насчет войны не вам решать и не мне. Решает государь император, — отрезал Мизинов.
Повисла неловкая пауза. Когда шеф жандармов снова заговорил, голос его звучал уже совсем по-другому.
— Эраст Петрович, голубчик, — проникновенно начал он. — Ведь сотни тысяч русских людей жизнью рискуют, страна под военной тяжестью в три погибели согнулась… У меня дурное предчувствие. Что-то уж больно все гладко идет. Боюсь, добром не кончится…
Когда ответа не последовало, генерал устало потер глаза и признался:
— Трудно мне, Фандорин, очень трудно. Кругом бестолковщина, бордель. Работников не хватает, особенно дельных. Я ведь не рутину на вас навесить хочу. Есть у меня задачка не из простых, в самый раз для вас.
Тут Эраст Петрович вопросительно наклонил голову, и генерал вкрадчиво произнес:
— Анвара-эфенди помните? Секретарь султана Абдул-Гамида. Ну, тот, что слегка промелькнул в деле «Азазеля»?
Эраст Петрович едва заметно вздрогнул, но промолчал. Мизинов хмыкнул:
— Ведь этот идиот Казанзаки вас за него принял, ей-богу. Имеем сведения, что сей интересный турок лично возглавляет секретную операцию против наших войск. Господин отчаянный, с авантюрной жилкой. Вполне может собственной персоной в нашем расположении объявиться, с него станется. Как, любопытно?
— Я вас с-слушаю, Лаврентий Аркадьевич, — покосившись на Варю, сказал Фандорин.
— Ну вот и отлично, — обрадовался Мизинов и крикнул. — Новгородцев! Папку!
Тихо ступая, вошел немолодой майор с адъютантскими аксельбантами, протянул генералу красный коленкоровый бювар и тут же удалился. Варя увидела в проеме потную физиономию подполковника Казанзаки и скорчила ему презрительно-насмешливую гримасу — так тебе и надо, садист, помаринуйся за дверью.
— Итак, вот то, чем мы располагаем об Анваре, — зашелестел страницами генерал. — Не угодно ли записать?
— Я запомню, — ответил Эраст Петрович.
— О раннем периоде данные крайне скудны. Родился примерно тридцать пять лет назад. По некоторым сведениям, в боснийском мусульманском городишке Хевраис. Родители неизвестны. Воспитывался где-то в Европе, в одном из знаменитых учебных заведений леди Эстер, которую вы, разумеется, помните по истории с «Азазелем».
Второй раз Варя слышала это странное название, и второй раз Фандорин отреагировал странно — дернул подбородком так, словно ему вдруг стал тесен воротник.
— На поверхность Анвар-эфенди выплыл лет десять назад, когда в Европе впервые заговорили о великом турецком реформаторе Мидхат-паше. Наш Анвар, тогда еще никакой не эфенди, служил у него секретарем. Вот послушайте-ка, каков послужной список Мидхата. — Мизинов вынул отдельный лист и откашлялся. — В ту пору он был генерал-губернатором Дунайского вилайета. Под его покровительством Анвар открыл в этих краях дилижансное сообщение, построил железные дороги, а также учредил сеть «ислаххане» — благотворительных учебных заведений для детей-сирот как мусульманского, так и христианского вероисповедания.
— В с-самом деле? — заинтересовался Фандорин.
— Да. Похвальная инициатива, не правда ли? Вообще Мидхат-паша с Анваром наделали здесь таких дел, что возникла серьезная угроза выхода Болгарии из зоны русского влияния. Наш посол в Константинополе Николай Павлович Гнатьев использовал все свое влияние на султана Абдул-Азиса и добился-таки, чтобы не в меру ретивого губернатора отозвали. Далее Мидхат сделался председателем Государственного Совета и провел закон о всеобщем народном образовании — замечательный закон, которого у нас в России, между прочим, до сих пор нет. Угадайте, кто разрабатывал закон? Правильно, Анвар-эфенди. Все это было бы очень трогательно, но кроме просветительства наш оппонент уже тогда вовсю участвовал в придворных интригах, благо врагов у его покровителя было предостаточно. Мидхату подсылали убийц, сыпали в кофе яд, однажды даже подсунули зараженную проказой наложницу, и в обязанности Анвара входило оберегать великого человека от всех этих милых шалостей. В тот раз русская партия при дворе оказалась сильнее, и в 1869 году пашу загнали генерал-губернатором в самую глушь, в дикую и нищую Месопотамию. Когда Мидхат попробовал ввести там реформы, в Багдаде вспыхнуло восстание. Знаете, что он сделал? Созвал городских старейшин и духовенство и произнес перед ними краткую речь следующего содержания. Читаю дословно, ибо искренне восхищен энергией и стилем: «Почтенные муллы и старейшины, если через два часа беспорядки не прекратятся, я велю всех вас повесить, а славный город Багдад запалю с четырех сторон, и пускай потом великий падишах, да хранит его Аллах, меня тоже повесит за такое злодеяние». Естественно, через два часа в городе воцарился мир. — Мизинов хмыкнул, покачал головой. — Тепе