«Да, дорога будет нелегкая, – подумала она. – Особенно по этому автобану, до Базеля… А потом Цюрих с его сумасшедшим движением, подъем в горы до туннеля Бернардино и длинный и опасный спуск в Беллинцону». Она нахмурилась и пошла в ванную.
Через сорок минут официант принес ей кофе. Она уже была одета. Норковое манто лежало наготове, перекинутое через спинку стула. Когда официант вышел, она надевала шляпу перед зеркалом, заодно проверяя, хорошо ли наложен макияж.
Без трех минут восемь она раздавила сигарету в пепельнице, надела манто, бросила последний взгляд в зеркало, затем взяла сумочку и вышла из комнаты. Выйдя из лифта, бегло оглядела вестибюль. Может, ее высокий милый мальчик уже ждет здесь… Но никого, кроме группы немецких бизнесменов, не было.
Хельга уплатила по счету и подошла к главному швейцару дать ему на чай.
– Сегодня ехать надо очень осторожно, – принимая деньги, по-отцовски заботливо сказал он. – Дорога опасная, скользкая.
Она ничего не ответила и обернулась к носильщику.
– Вещи уже в багажнике, – сказал он. Говорил он по-английски еще хуже, чем швейцар. – Бензобак заправлен. Машина полностью подготовлена.
Она дала ему на чай и направилась к черному «мерседесу», который недавно приобрела в Гамбурге.
Швейцар и два мальчика сопровождали ее, словно телохранители. На секунду приостановившись, она оглядела улицу. Туман, ровно и густо валит снег, по тротуару спешат люди, по проезжей части – машины. Ларри Стивенса не видно нигде.
Она села за руль. Швейцар, склонившись в почтительном поклоне, захлопнул за ней дверцу, и она взглянула на усыпанные бриллиантами наручные часы – 8:10.
Видимо, портье в течение нескольких минут разогревал двигатель, в машине было тепло. Она включила дворники и повела «мерседес» по улице, испытывая чувство одиночества и потерянности. Может, оттого, что ей предстояло триста километров нелегкого пути?..
«Да, все правильно, – подумала она. – Иначе и быть не могло. Мальчик просто хотел поесть на дармовщину. И денег. Напился, наелся, взял деньги и пошел себе своей дорогой, посмеиваясь над старой дурой. И поделом, старая дура ты и есть, и больше никто!..»
На перекрестке пришлось остановиться, пропуская поток машин. И вдруг она услышала легкий стук в стекло, сердце у нее забилось, она быстро повернула голову.
Там стоял он: кепи в снегу, лицо, посиневшее от холода, но открытая добрая улыбка сразу согрела ей сердце. И внезапно она почувствовала себя молодой и как-то совсем поглупому счастливой. Она махнула ему, показывая, что надо обойти машину и сесть рядом с ней. Он кивнул, перебежал перед фарами, на секунду остановился – сбить снег с кепи, кожаной куртки и ботинок. Затем открыл дверцу, впустил в машину поток холодного воздуха и очутился рядом с ней.
– Доброе утро, мэм! – Голос звучал весело. – Напоминает Рождество, верно?
«Да, – подумала она, – Рождество… И он – мой рождественский подарок».
– Долго пришлось ждать? Почему же вы не пришли в отель? Должно быть, совсем окоченели. – Она с удовлетворением отметила, что голос ее звучит спокойно.
– Да нет, недолго, мэм. Я подумал, что мне не стоит заходить в отель. Очень уж он пижонский. – Он засмеялся. – Классная машина! Ваша?
– Да. – Она сбавила скорость и остановилась на красный свет. – А где же ваш багаж, Ларри?
– Потерял. Вместе с деньгами.
– Вы хотите сказать, что у вас ничего нет, кроме того, что на вас?
Он опять рассмеялся:
– Так оно и есть. Влип, что называется, в историю. Рон меня предупреждал. Говорил, что такое случается, а я, дурак, не верил. А все из-за той девчонки… Думал, она о’кей, вот и попался… – И он снова рассмеялся.
– Так это она украла у вас вещи?
– Ее парень. – Он пожал плечами. – Рон меня предупреждал, а я все равно влип. – Он взглянул на нее с улыбкой. – Ой, мэм, пока не забыл, вы же дали мне триста марок заплатить за ту жратву. Вот, здесь сдача. – Он вытащил из кармана джинсов купюры.
– Я оставила это вам.
– О нет! – Он даже повысил голос, и, взглянув на него, она поняла, что он действительно рассержен. – Я принимаю угощение, но не деньги. Ни от кого.
Она быстро нашла выход:
– Тогда, пожалуйста, держите их при себе, заплатить за бензин, когда понадобится.
Он метнул в ее сторону взгляд из-под козырька кепи:
– Гм… ладно.
Они уже приближались к въезду на автобан. Фары высвечивали снег на асфальте, под ним – черный лед. Влившись в поток движения, она отметила, что машины едут медленно и осторожно.
– Пожалуй, в Базель мы попадем не скоро, – заметила она.
– А вы торопитесь, мэм?
– Нет.
– Я тоже нет… Я никогда не спешу. – Он рассмеялся.
Нет, теперь она тоже никуда не спешила, ведь он был здесь, рядом с ней. Она надеялась оказаться в Базеле часа в два и остановиться в «Адлоне», но теперь ей было все равно. Теперь она понимала, что в «Адлон» Ларри брать неудобно – без багажа, в таком виде. Лучше уж подыскать более скромный отель, где не будет этих любопытных и удивленных глаз.
– А где вы сегодня ночевали? – спросила она.
– Нашел комнату. Вы уж простите меня, мэм, но пришлось потратить часть ваших денег. Но я вам верну.
Еще одна девушка? Она почувствовала укол ревности.
– Не беспокойтесь. Денег у меня достаточно. – Она в нерешительности помолчала с минуту. – Деньги – полезная вещь, но не всегда приносят счастье.
Он заерзал на сиденье, сдвинул кепи со лба, потом опять надвинул.
– Мой старик тоже всегда так говорит. – (Она тут же поняла, что допустила промашку.) – Люди, у которых куча денег, любят порассуждать о счастье. – Голос его звучал грубовато.
– Да… это верно. – Ей хотелось подстроиться под него. – Часто не ценишь то, что имеешь.
Он снова заерзал.
– Да, так говорят. А Рон говорит, что слишком мало людей имеет много денег и у слишком многих их мало.
«Это что, прикажете считать мудрым изречением?» – подумала она, но вслух сказала:
– Вы все время упоминаете какого-то Рона… Кто он?
– Мой приятель. – Он повернулся, и она с неудовольствием подметила, как оживилось его лицо.
И снова почувствовала укол ревности, зная, что никто не заметит того простодушно-восторженного выражения на его лице, если он когда-либо заговорит о ней со своими друзьями.
– Расскажите мне о нем.
Какое-то время он молча смотрел вперед через ветровое стекло, затем заговорил:
– Ну, вообще-то, он личность. Незаурядный человек. А какой повар – в жизни ничего подобного не видел! – Он восторженно тряхнул головой. – И что у него ни спросишь… про что угодно – на все получишь ответ. Для него нет проблем. Очень умный парень.
– Да, похоже, замечательный. – Она постаралась вложить в эту фразу максимум энтузиазма. – А где вы познакомились?
– Да так, случайно. – По его голосу она поняла, что он не очень-то расположен говорить на эту тему.
– А почему вы не путешествуете вместе?
Он рассмеялся и стукнул себя кулаком по коленке:
– Да потому, мэм, что он сейчас в тюрьме.
– В тюрьме? За что?
Он покосился на нее из-под козырька:
– Вы только не подумайте ничего дурного, мэм. Уж я-то знаю: стоит таким, как вы, заслышать, что человек в тюрьме, и вы сразу думаете про него бог знает что. Рон не такой. Он протестует. Он возглавлял марш протеста в Гамбурге, вот его и упекли.
Руки Хельги легко касались баранки, глаза не отрывались от дороги. После паузы она спросила:
– И против чего он там протестовал?
Снова настала долгая пауза, и она взглянула на него:
– Против чего он протестовал?
– Я не очень-то разбираюсь в этих делах, мэм. – Он дернул за козырек. – Вообще-то, они там всю дорогу говорили, говорили… Я только одно знаю: причина протеста была.
– Откуда знаете?
Он нетерпеливо передернулся:
– Ну, он так сказал.
«Что за дитя», – подумала она и снова растрогалась.
– Но если он такой умный, как вы говорите, Ларри, как же это получилось, что он оказался в тюрьме?
– Он умный! И он мне все объяснил. Он сказал: пока люди о тебе не знают, ты ничто. Реклама – великолепная вещь. Вот он угодил в кутузку, и на следующий же день его фото появилось во всех газетах. И теперь в Гамбурге о нем говорят… И это здорово!
– Он, конечно, против богатых?
Ларри нахмурился:
– Да… пожалуй что, так.
– А вы тоже?
– Может. Я как-то особо об этом не думал…
– Но зато слушали Рона!
– Ясное дело. Да его нельзя не слушать! Это гамбургское сборище было, доложу вам, вещь! Он сколотил кодлу парней. Я тоже там был. Дождь лил как из ведра. Я хотел стать где-нибудь под навесом, но Рон сказал: фигушки, давай вперед. И я шел впереди. Потом мы стояли там как статуи, мокрые, голодные как черти. И тут опять Рон начал заваруху. Завел нас, и минут через пять мы все взорвались точно ракеты! Да, доложу я вам, это было нечто! Повеселились вволю. Вопили, орали, били витрины, переворачивали машины и поджигали их. Бросали в фараонов кирпичами… Вообще – задали шороху. Здоровская вышла заваруха!
– Но зачем, Ларри?
Он метнул в ее сторону взгляд, глаза враждебно сузились.
– Значит, надо было… Рон так сказал.
– Ну а потом?
– Ну потом и фараоны разозлились. Стали палить из водяных пушек. Боже, ну и холод же был! – Он расхохотался. Она с облегчением заметила, что гнев его уже улетучился. – И еще они применили слезоточивый газ… Вот тут действительно стало худо. Ну, Рон подбежал ко мне. Мы стояли чуть не по колено в битом стекле… а потом разорвалась еще пара снарядов… ну прямо как на войне. И все орут и дерутся. Он сказал, чтоб я сматывался из Гамбурга, и быстро… ну я и удрал.
Посветлело, и фары стали не нужны. Снег перестал. Она прибавила скорость.
– И сколько он уже сидит? – спросила она.
– Не знаю… Может, с неделю.
– Вы хотите встретиться с ним снова?
– Ясное дело. Конечно увидимся. У меня есть его адрес. Зачем терять такого отличного парня. Пошлю ему открытку. – Он кивнул, словно открытка являлась решением всех проблем. – Конечно, обязательно увидимся… Такие парни на дороге не валяются.