Как-то он вернулся с работы раньше обычного и вошёл в квартиру, открыв дверь своим ключом. Она в это время разговаривала с кем-то по телефону и не слышала его. Сначала Роман Николаевич не понял, ни с кем она говорит, ни о чём идёт речь. Но потом разобрал.
Говорила она негромко. Говорила тем томным голосом, каким обычно пользовалась в спальне:
– Я хотела, шоб вы знали, Валентин, шо... шо вы можете полностью же на мене рассчитывать... Вы понимаете?.. Понимаете о чём я?.. Если ж вдруг вы захотите отдохнуть от семьи или так... хорошо провести время... Шо?.. А-а-а! Ха-ха-ха! Нет! Он же ничего не узнает!.. Нет! Вам же это ничего не будет стоить... Прошу вас располагайте мной...
Роман Николаевич прекрасно знал этого Валентина. Это был начальник его отдела, Валентин Васильевич Ячный, пожилой, но любвеобильный субъект. Роман Николаевич был в хороших с ним отношениях, и несколько раз Валентин Васильевич бывал у него дома.
«Интересно, что ей от него-то понадобилось? – подумал Роман Николаевич, бесшумно пристраивая портфель под вешалкой. – А-а-а! Не иначе решила за мою карьеру взяться!.. Спасибо, милая!.. Н-да! А стыд-то какой!» И Роман Николаевич почему-то вспомнил, как когда-то называл её «девочка моя». И ему стало противно. Он с силой хлопнул входной дверью. Тамила Анатольевна замолчала, но в ту же секунду громким деланным голосом сказала:
– Ну, ладно, Манечка, пока... А то масик мой с работы пришёл...
В следующую минуту она вышла в прихожую. В глазах её он поймал страх и насмешку.
– Ты сегодня рано, солнце моё! – сказала она невозмутимым голосом. – Звонила Манечка Косолапкина... Тебе привет...
Он молча прошёл в комнату, где только что она предлагала себя его начальнику. На полу, на ковре сидели дети. И катали по ковру какие-то свои игрушки.
VI
Он никогда не ревновал её. Но ему не нравилось представать дураком перед ней и её любовниками, пусть даже никто из них и слова доброго не стоил. А кроме того, ему с некоторых пор было стыдно от приятелей, потому что он не был уверен, кто из них был с нею в связи, а кто – нет. И порой ему казалось, что над ним посмеиваются. И он ненавидел жену за те унижения, которые испытывал, благодаря её интрижкам.
«Как она развратна! – думал он. – Потаскуха! Мирская табакерка!» Он и сам не хранил верность первой жене, тайком от неё встречался с другими женщинами. И это было гадко, но ни он, ни его подруги никогда не пытались извлечь из этого выгоды. Он искал наслаждений, влюблялся ненадолго в ту женщину, с которой после сближался. И отношения эти всегда строились на взаимной симпатии.
Но странно, когда он думал о Тамиле Анатольевне, о том, как она развратна и продажна, в нём неизменно каждый раз пробуждалось желание. Поворачивалось где-то в животе неуклюжим зверем и пускало свои токи по всему телу. И его неудержимо влекло к этой ужасной женщине. К этой «твари», как он теперь называл её, к этой распутной и плюгавой бабёнке, которая только и умеет, что раздеваться и нарочито громко стонать.
Роман Николаевич понимал, что лучше всего в этой ситуации было бы развестись или хотя бы уйти от неё. Но не делал этого, во-первых, из-за нежелания ещё раз начинать жизнь сначала, во-вторых, из-за страха перед ней, а в-третьих, из-за детей. Он успел привязаться к её детям, жалел их и воображал, что ждёт обоих, реши он уйти из этой семьи. Другими словами, обстановка опять показалась Роману Николаевичу вполне подходящей для подвига, и он решил принести себя в жертву этому демону в юбке ради двух маленьких, беззащитных существ, которые без него погибнут.
Случалось, он думал, что хорошо было бы влюбиться и хоть изредка встречаться с симпатичной и желанной женщиной. И даже пытался представить себе её лицо, волосы, плечи. Чёткого образа не получалось, но зато он неизменно видел, как ждёт её возле станции метро. В руках у него цветы. Он очень волнуется. Но вот она появляется из метро и идёт, нет! – бежит к нему навстречу! Вот она всё ближе, ближе... Наконец, подбегает и... бросается к нему на шею!
И когда он представлял, как обнимает её затем, как целует её мягкую, тёплую шею, сердце его тоскливо сжималось, и он с трудом сдерживал слёзы. Ведь в глубине души он знал, что никогда этому не бывать...
Но в то же самое время стоило ему подумать, что снова придётся искать, потом ухаживать, ездить куда-то, волноваться о том, как бы не выдать себя жене, видения его таяли. И он убеждал себя, что лучше оставить всё, как есть...
Он расположился у телевизора с бутылкой пива и вскоре услышал, как в ванной зашумела вода – Тамила Анатольевна принимала душ.
Роман Николаевич прислушался. «Сколько ни мойся – чище не станешь... Тварь! Потаскуха! С кем, интересно, сегодня была?» – думал он, глотая горькую, клейкую жидкость.
Потом вода в ванной стихла, и ещё через некоторое время Тамила Анатольевна в банном халате прошла мимо Романа Николаевича в спальню.
– Спокойной ночи! – бросила она ему.
Он промолчал.
Немного погодя, он зашёл в спальню, чтобы взять плед – от пива ему стало холодно. Она лежала в постели с каким-то своим романом в руках. Его приход она, судя по всему, истолковала по-своему:
– Ах, нет же, солнце моё! – простонала она, заглядывая ему в глаза. – Я так устала сегодня – всё тело ноет. Давай завтра, хорошо?..
Он взял плед и молча вышел из комнаты.