ла Федотовича, с которым они просидели в одной канцелярии двадцать с лишним лет. Немного погодя появилась со своим мужем и детьми Аля, миловидная женщина лет тридцати, в бледнорозовом шелковом платье из Парижа. Детишки ее, два десятилетних сорванца в матросских костюмчиках, радостно бросились к бабушке и дедушке, а потом к елке, под которой лежали коробки с подарками. Константин, замешкавшись в передней, вошел немного позже. Это был высокий и толстый вельможа в двубортном коричневом пиджаке и широких брюках с отворотами. Красная с белыми полосками ленточка ордена св. Станислава 1-ой степени была вдета в его петлицу. С важностью Константин принял чашку горячего чая из рук Сашеньки и тут же отхлебнул несколько глотков. «У меня создается впечатление, господа, что эта вакханалия долго не продлится.» веско изрек он, грея свои озябшие пальцы о теплый бок чашки. «Конечно,» поддакнул Михаил Федотович, держась поближе к жарко натопленной печи с кафельными изразцами. «Куда им лупоглазым арифметику освоить. Канцелярии-то все пустые,» он захихикал довольный и подмигнул собеседнику, который в ответ тоже осклабился. «Посмотрите на их новые распоряжения. Уму непостижимо.» Перечисляя, Константин стал загибать свои бледные, холеные пальцы. «Захват земли мужиками окончательно узаконен, сословия и титулы упразднены, воинские звания в армии больше не существуют и так далее.» «Но хуже всего декрет о гражданском браке,» поддержала его Марья Петровна. «Все брачные узы теперь отменены, следовательно, теперь мы с Сережей не муж и жена и наши дочери незаконнорожденные.» «До весны они не продержатся, самое большее до будущего лета,» с глубокой `уверенностью заявил Константин. «У меня есть достоверная информация, что в марте немцы войдут в Москву.» «Давно пора. Они — то порядок наведут. У них не побалуешь. Тогда все будет по-струночке,» с надеждой вздохнул Михаил Федотович, переминаясь с ноги на ногу. Тем временем дамы, сердечно поприветствовав друга друга, образовали кружок, заведя нескончаемый разговор о кофточках, юбочках с оборками, кримполинах и прочих неотложных пустяках. «Прошу всех к столу!» Опомнившись, Марья Петровна сделала приглашающий жест рукой. «Чем богаты, тем и рады,» добавила она с виноватой улыбкой. Истомившиеся гости перекочевали в столовую, где Аля раскладывала по тарелкам горячие капустные пирожки, которые она принесла с собой. В парадную дверь опять кто-то позвонил. Встревоженные, все переглянулись, уже наслышанные о зверствах ВЧК. Правая рука Берсенева скользнула в карман галифе, где лежал его верный наган. Вмиг разговоры оборвались и все замерли. Только впавший в детство Сергей Пантелеймонович слегка постукивал чайной ложечкой о хрусталь, бессмысленно таращась в серебряное от инея, разрисованное ледяными узорами окно. «Как бы не до беды,» Марья Петровна бросилась к окну и задернула штору. «Елки теперь запрещены, как поповский обычай.» «Кто-то ошибся домом,» предположила Сашенька со своего места. «Если бы это были солдаты, они бы все время стучали. Я пойду посмотрю.» Она встала в своем скромном зеленом платье, подчеркивающим ее стройную и изящную фигуру. Ее длинные каштановые волосы украшал гребень из слоновой кости, который ей одолжила мама. «Я знаю кто это может быть,» хлопнул себя по лбу Михаил Федотович. «Я вам говорил о нем. Это мой племянник штабс-капитан Шебаршин.» «Шебаршин?!» брови Берсенева подскочили в удивлении. «Посмотрим, какой-такой Шебаршин!» и он помчался в прихожую. И действительно, там, обсыпанный снегом, вполголоса объясняющийся о чем-то с Сашенькой, стоял его фронтовой друг. Из глубокого кармана его мужицкого зипуна торчал сверток, который он передал вышедшей на шум хозяйке. В руке он продолжал смущенно мять свою лохматую меховую шапку, а лужица влаги с заиндевевших валенок натекла на линолеум. Его покрасневшее от мороза лицо широко улыбнулось, завидев приятеля. Шебаршин ни чуточки не изменился с той поры, когда они расстались после побега из заточения на Юго-Западном фронте. Они принялись душить друг друга в объятиях. «Как ты здесь оказался? А ты как здесь оказался?» смеялись они. «Ну как же? Я же тебе сказал еще там в Галиции, что у меня мама в Тамбове.» «А у меня здесь тесть с тещей живут! Торопись к столу. Там все расскажешь.» «А где Кусков?» «Понятия не имею. Как в воду канул в своем Петрограде.» С Шебаршина стянули зипун, переобули в тапочки и усадили за стол, предварительно познакомив со всеми присутствующими. Содержимое его свертка уже оказалось на столе: три баночки испанских сардин в оливковом масле и штоф пшеничного полугара. «Ну, это только для мужчин,» с улыбкой сказала Аля. «Ведь в России сухой закон с самого начала войны,» запротестовал было Михаил Федотович. «Его никто не отменял.» «России больше не существует. Теперь на ее месте Совдепия,» Константин побагровел. «Здесь нас за людей не считают. Пейте без стеснения, господа.» «Наливайте, Николай Иванович,» мягко попросила Берсенева хозяйка дома. «Барышням красненького, а кавалерам беленького.» Привстав, он наклонился над столом с бутылками в обеих руках и не уронив на скатерть ни единой капельки, ловко наполнил протянутые ему рюмки. Когда все затихли, наложив на тарелки закуски, и чинно сидели с руками, сложенными на коленях, поднялась Аля. Драгоценное вино сверкало и переливалось, как расплавленный рубин в хрустальной рюмке в ее руке. «Прежде всего мы должны помянуть погибших мученической смертью мою сестру Ирину и ее детей.» Она всхлипнула. «Они всегда сидели за столом на том месте,» Аля кивнула в сторону окна. «А сейчас их нет.» Она нащупала рукой салфетку и смахнула набежавшие слезы. «Давайте выпьем за них. Да упокоит Господь Бог души их в Царствии Небесном.» В гробовом молчании присутствующие перекрестились, опрокинули свои рюмки и проглотив их содержимое, поставили их на стол; стараясь не звякать вилками и ножами, они молча занялись едой. «Беда случилась с родиной нашей,» встав со своего места, начал говорить Берсенев. Кисти его рук свободно лежали на столе. Он не смотрел ни накого в отдельности, но взгляд его, казалось, охватывал весь мир. «Коварный и хитрый враг овладел ею. Как мы позволили этому случиться? Где же мы были? Не слишком ли много мы спорили и ссорились кому и как управлять отчизной, тем временем бросив на произвол судьбы государя-императора? Мы платим за эту страшную цену. Моя жена и дети оказались жертвами. Но, чтобы не было больше жертв мы должны принести в жертвы самих себя. Надеяться на немцев или французов каких — то, что они придут и за нас наведут порядок в нашем доме, нечего. Это можем сделать только мы, русские. На Дону собирается ополчение лучших сынов народа. Я ухожу к ним.» «Батюшки-светы,» aхнула Марья Петровна и заслонила рот ладонью. «Неужели вы всерьез, Коленька?» «Конечно,» он сел. Темные глаза его горели необыкновенным блеском, голова высоко поднята, плечи расправлены, а спина пряма и крепка. «В городе тысячи офицеров. Эта большая сила. Я уверен, что все думают так же, как и я.» «К сожалению, не все,» возразил Шебаршин. Его разместили напротив Берсенева между Сергеем Пантелеймоновичем и дородной супругой Михаила Федотовича. Перед ним стояла тарелка с куском селедки и горсткой отварной картошки, которые он ковырял вилкой. «У многих апатия.» «Смотрите, сколько нас кругом,» Сашенька приняла участие в разговоре. Легкомысленный угар юности еще туманил ее прелестную головку. «Куда больше, чем большевиков. Если мы все сразу выйдем на улицы и скажем Нет! то советская власть тут же исчезнет.» Те, кто услышал эти слова горько рассмеялись. «Если бы это было так просто!» повернулась к ней Аля. «Люди устали от трудностей и скорее будут покорно ждать своей участи,» согласился Константин. «Друзья мои, безгранично уповать на офицеров не следует,» Шебаршин заговорил медленно и с расстановкой, вспоминая пережитое. «Не все они горят рвением опять броситься в бой. Многие из них сделались пассивны и безучастны. Bы только послушайте. Я был 27-го октября в Москве. В Петрограде большевики только что захватили власть. Начальник штаба округа полковник Дорофеев бросил клич: Все на защиту родины! В Александровское училище явилось со всего города только триста человек — не все офицеры, а многие из нас были юнкера или просто студенты. Как замечательно мы дрались! На нас шли полчища. На следующий день красные, засевшие в Кремле, вывесили белый флаг и капитулировали. Но когда они увидели, кому они сдались, что нас всего лишь две роты, опять стали бузить. Мы утихомирили их пулеметами,» Шебаршин тихонько рассмеялся и продолжал. «В Тамбове полно офицеров. Но они прячутся по чердакам и подвалам. Они ждут чего-то и соблюдают нейтралитет. Добром это не кончится. Kому же, как не нам, военным, спасать родину?»
«Через неделю новый год, а вы все о серьезном,» объявил расшалившийся вдруг Сергей Пантелеймонович. Было заметно, что пара рюмок водки недавно им принятых, произвели чудотворное воздействие: он распрямился, щеки разрумянились и глаза его засияли. Он подошел к виктороле. «Маша, где твоя любимая пластинка?» «Все там же на верхней полке,» ответила напряженным голосом Марья Петровна. Когда же из ящика полилась чарующая мелодия вальса «Осенний сон», молодость опять вернулась к ним. Сергей Пантелеймонович щелкнул каблуками и попытался изобразить поклон. Хозяйка дома вытянула руки, вышла ему навстречу и они закружились в танце.
Глава пятая. Попытки вернуть прошлое
Январь 1918 года выдался в Тамбове холодным и ветреным. Нерасчищенные, обезлюдевшие улицы были покрыты обледенелым снегом. Грязная бумага, кучи окурков и груды отбросов валялись на тротуарах. Разграбленные и оскверненные соборы стояли без крестов, их внутреннее убранство вывороченное наружу, было вывалено на помойки, за исключением драгоценностей, проданных за границу. Берсенев и Шебаршин шли вдоль Гимназической улицы, направляясь на вокзал. Одеты они были под «товарищей», то есть в солдатские, замызганные шинели с неформенными пуговицами, без хлястиков, и в суконные шапках, должно быть позаимствованныx у пугал на огороде. Мелькали заколоченные магазины, разбитые витрины и длинные хвосты у продовольственных лавок. На более людных углах множество обтрепанных и продрогших интеллигентов продавало печеные и жареные пирожки с подозрительной начинкой, гуталин, газеты и спички, и папиросы поштучно. Лица встречавшихся солдат были самодовольно-наглыми. Они распоряжались, командовали и подчеркивали свою власть. Берсенев и Шебаршин, прекрасно вписываясь в толпу в своей маскировке, предполагали пробраться на территорию Войска Донского. Для путешествия они обзавелись фиктивными документами, обошедшимся им весьма дорого, но первоклассными. С соответствующими подписями, штемпелями и печатями губернского чека, они удостоверяли их причисление к ядру большевисткой власти и приказывали надлежащим учреждениям и лицам оказывать предъявителям сего всяческое содействие. Лучших документов им было трудно пожелать. Испробованные на патрулях, при облавах и обысках они заставляли милиционеров трепетать, неметь и вытягиваться в струнку. Уже за квартал до вокзала, они увидели толпу, роящуюся вокруг касс. Человеческие страсти накалились до предела. Кто-то стоял там с ночи, кто-то, пришедший недавно, кулаками доказывал, что он ждал здесь целые сутки, но большинство, прос