— Хожено на Москву, а где оказались?
— Ныне, князь, иное! В наше московское дело полезли король и ляхи. Себе на беду. Ныне поднимаются города на них. Искра упадет и вспыхнет земля под ляхами. А нам в том огне быть бы первыми. Слыхивал ли о воеводе рязанском Прокопии Ляпунове?
— В лицо его знаю!
— Собирает он со всех городов людей идти на Москву, чтоб от ляхов ее очистить и всей землей царя поставить. Не последним будет голос казаков!
Трубецкой прищурился и с хитрецой спросил:
— А царем кого?
— Царь у нас один! Иван Дмитриевич, а ты да я правители при малолетке.
Трубецкой потянулся через стол к Заруцкому и спросил, глядя ему в глаза:
— Не обманешь?
— Обманул бы, как не обмануть, кабы не требовался бы князь из Рюриков колена...
Народное движение, когда оно находит свою цель, находит и вождя. Потеряли Скопина, взоры всех, кто не хотел погибели российского государства, обратились на Прокопия Ляпунова, рязанского воеводу. После гибели Вора у Ляпунова развязались руки. Не стало нужды держать оборону от его посягательств.
Отпор, который дал Ляпунов полякам под Пронском, поддержка Пожарского под Зарайском, привлекли к нему внимание замосковных городов. К нему слали гонцов с письмами в его поддержку. Ляпунов, зная, что Сигизмунд не только рвется овладеть Смоленском, но и претендует на московский престол, объявил о созыве всенародного ополчения на ляхов.
Заруций и Трубецкой откликнулись на его призыв. Заруцкий вышел с казаками из Калуги в Тулу, оставив ее оборонять Дмитрия Трубецкого с его гультящими и казаками, которые захотели быть под его рукой.
Гроза собирается медленно. Ветер сдвигает облака, спресовывая их в плотные тучи, опускает к земле, накапливает силы, чтобы разразиться молниями и громом.
Король под Смоленском и поляки в Москве в своем упоении от успехов в покорении Московии, ослепли и омертвели, не видя и не предчувствуя, какая на них надвигается народная гроза.
Из Москвы под Смоленск к королю и к московским послам пришла грамота «седьмичисленных» бояр без подписи патриарха.
27-го декабря Лев Сапега призвал Василия Голицына, помахал перед ним списком боярской грамоты.
— Что вы теперь скажите, послы боярские, получивши из Москвы наказ открыть ворота Смоленска?
Василий Голицын взял в руки грамоту. Прочитал ее и, разведя руками, ответил:
— На грамоте нет подписи патриарха, а без подписи патриарха митрополит Филарет не даст благословения исполнить сей боярский наказ.
— У нас один спрос: будут ли смольняне целовать крест королю? Не послушают московских бояр, прольется кровь!
— В том волен Бог! — ответил Голицын.
— Не полагай на Бога ваше глупое упрямство! — оборвал спор Лев Сапега.
28-го декабря Василия Голицына и Филарета призвали на встречу с комиссарами. Пришел на встречу и гетман Жолкевский.
Филарет, войдя в шатер комиссаров, не садясь, объявил:
— Вчерашние речи Льва Сапеги, мне князь Василий пересказал. И я говорю: грамота не подписана патриархом. Нет на ее исполнение благословения русской церкви. А бояре мне не указ!
Жолкевский попытался найти смягчение.
— К чему такое упрямство? Оно не ведет к хорошему, а только к кровопролитию.
— Кровопролитие, от поляков, господин, а не от нас! Мы пришли звать королевича Владислава на царство, а вы требуете открыть ворота Смоленска. Из это-го выходит, что вы не хотите дать нам на царство королевича Владислава, а королю московский престол мы не предлагали.
— Это не послы, воры! — воскрикнул Ян Потоцкий.
Жолкевский прервал переговоры.
Король топтался под Смоленском. Комиссары требовали от послов сдачи Смоленска, а в это время под руку Прокопия Ляпунова, не глядя на январскую стужу, сходились из городов ратные люди.
Заруцкий раскинул казачьи таборы в Туле, рассылал гонцов в донские станицы, приглашая в поход на Москву «запольных» казаков, что сидели на Дону, не принимая участия в смуте.
Прокопий Ляпунов и Заруцкий объявили «волю» всем беглым, свободу от крепости и прощение всем прежде виноватым.
Особе стояло в Калуге ополчение Дмитрия Трубецкого. В его рядах все те, кто служил Богданке с его появления на Московской земле, кто пришел к нему в Тушино, оставался с ним в Калуге. Немало было среди них , называвших себя казаками, не повидав никогда ни Дона, ни Днепра.
Вышел Заруцкому звездный час. Не пропустил бы, в своем зазнайстве, заносясь превыше предназначенного ему судьбой. Казацкий атаман, вовсе и не казак, а по польским порядкам тарнопольский шляхтич, боярин по сказу тушинского Вора, не названный супруг Марины и отец ее сына, искал себе места у Болотникова, и в Тушино, и у короля под Смоленском, пришел к Марине в Калугу, чтобы уже не искать иной судьбы. Накрепко уверовал в свою затею поставить на царство их сына с Мариной, сесть при нем регентом.
Прокопий Ляпунов был прям и резок, хитрить не любил, но и не прост, как могло показаться. Знал цену Заруцкому, но ради избавления Русской земли от ляхов, готов был на союз с казацким атаманом.
Заруцкий на встречу с Ляпуновым прибыл в Рязань.
— Вот и встретились два самых могучих человека на Руси! — объявил Заруцкий Ляпунову. — Двое нас, а где двое — там делят поровну.
Иного и не ждал Прокопий, но не рвать же с казацкой силой, играя словесами. Однако твердо ответил:
— Русская земля не делима.
— Я не о земле, Прокопий! Земля не делима, а власть делима теми , кто государя на государстве держит. И коренник не со всякими пристяжными пойдет в одной упряжке. Приучать надобно. Вот и скажи мне, с какого лиха избирать царя всей землей, когда вся земля в одном мнении никогда не сойдется? У нас есть венчаная на царство царица Марина. Венчана она в Успенском соборе и никто, кроме Господа Бога, не может ее развенчать.
— Тяжело согласить всю землю на царя, а на царицу разве легче, еще к тому же и на полячку?
— Не смущайся, воевода! Согласились на Владислава, на сына польского короля. Так за королевским сыном — король отец, лихо для всего московского люда. За Мариной русские люди пойдут, ибо она от поляков натерпелась унижений.
У Ляпунова одна мысль: не оттолкнуть атамана. Не столько он сам по себе хорош, даже и неудобен, да за ним казаки. Свычны они с оружием, а ополченцы — это еще не ратники. Ответил осторожно:
— Не привыкли русские люди к царице. Царским вдовам у нас одна дорога — в монастырь. Была у нас одна правительница Елена Глинская, так и ту со света сжили.
— Не о царице речь, а о царе Иване, о сыне царицы Марины!
Этакого захода Ляпунов не ожидал. До него не дошло известие, что у Марины родился сын.
— Сын? — переспросил он. — Чей?
— Царицы Московской?
— Так не царя Дмитрия! Бастард не может претендовать на царство.
— А кто знает, что он бастард? По срокам — это еще не всякий счесть сумеет! А кто захочет считать, тому поможет казацкая сабля. Ты скажи мне, Прокопий, как ты о казаках мыслишь? С доверенностью или, как московские бояре и дворяне?
— Я не московский боярин. С казаками сызмальства в дружбе. С казачьими станицами заодно в поле сторожу держал от татар.
— О том мне казаки говорили. За своего они тебя считают. Стало быть, казаками не брезгуешь, а без казаков не прогнать ни поляков, ни литву.
— То правда! — подтвердил Ляпунов.
— И казакам без земских людей не управиться. Стоим мы равно за православную веру против латинской ереси и польского разорения, а ить каждый должен и себе выгоду иметь!
— Всем выгода Русскую землю очистить от разорителей.
— Очистить землю от ляхов — это одно, а, очистив землю люди меж собой передерутся, всяк будет хотеть своего царя поставить. Бояре друг другу глотку перервут, а казаки то ж будут стоять за своего царя. А царь сей и есть царевич Иван, сын царицы Московской.
Едва Заруцкий упомянул о сыне Марины Мнишек, Ляпунов догадался кого он прочит на царство. Отказом, как бы не испортить все дело. Пустился в рассуждения, чтобы побольше узнать о замыслах Заруцкого.
— Марина Мнишек рода княжеского. Не из простеньких шляхтенок. Венчана царицей, от этого не уйдешь Отец? Кто отец ее сына?
Замолк, выжидательно взглянув на Заруцкого.
Безулыбчив взгляд атамана. Глядят его голубые глаза в упор.
— Спрашиваешь?
— Как же не спросить? Мне ли не спросить, если мы на одно дело идем?
— Иоанн Дмитриевич пятый. Так для всех, а для тебя...
Заруцкий придвинулся к Ляпунову, продолжал вполголоса:
— Ни мне без тебя, ни тебе без меня — не быть! Скажу! До поры, чтоб никто не знал!
— Соблюду! — согласился Ляпунов.
— Я — отец! Это как тебе?
— Слава Богу, что не жидовин!
— Я и ты регенты, а Марина правительница при царевиче. Ну а князь Трубецкой с нами, это обглоданная кость для бояр.
Ляпунов горько про себя усмехнулся. И атаман помешался на царской власти. Кого только не охватило помешательство властью. Этим помешательством смута и держится.
— Право стать регентами, атаман, завоевать надобно. Не изгоним поляков, царевичу Ивану царства не видать, а нас с тобой на кол посадят!
Ляпунов поманил атамана Иваном-царевичем, как в сказке. Сказать об этом земским людям, разбегутся. А по совести, чем сын венчаной царицы Московской хуже Владислава. А подумать, так и куда лучше. Владислав, как волк, вечно в лес глядеть будет.
Январь морозный уступил дорогу февралю — вьюжному со снежными наметами под застрехи. Ветры гнали на землю весну, а по занесенным и перепоясанным сугробами дорогам, люди верхом, на розвальнях и пешком стекались в го-рода, из городов выходили уже ополченцами.
8-го февраля собралось ополчение во Владимире. Пришли из Нижнего, из Мурома, из приокских городов и городков. Отозвались на призыв города Суздальского Ополья, шли из Вологды, с Кубенского озера, из Белозерья, из волжских городов.
Это движение не могло быть не замеченным поляками из Москвы. Гонсевскому с трудом удавалось подавить чувство злорадства, когда он увидел , что московских бояр охватил страх. Мстиславский и московские бояре пришли к Гонсевскому просить разогнать мятежников. Изменники бояре не вызывали у него ни уважения, ни сочувствия. Он презирал их, но пока вынужден был с ни-ми общаться. Пока... Пока король не вошел в Москву.