, Богиня моя, защитница! – бормотала Сунре, концентрируясь изо всех сил.
Женщина была счастлива, поглаживая блестящие волосы богини огня. Это была ее первая молитва за долгое время. Огонь разгорался.
– Гори, гори, не оставь после себя даже пепла.
Прежде чем Сунре успела осознать происходящее, тело ее стало мокрым от пота. Чем сильнее она сосредотачивалась, тем яснее могла разглядеть лица людей, мелькающих в пламени. Она видела своих родителей.
– А, вот ты где, муж мой.
Когда она увидела лицо своего супруга, господина Пхена, то затопала, пытаясь потушить огонь. Она могла бы дотянуться до его рук. В это время с другой стороны в пламени появился господин Хон. Сунре была поражена и сделала шаг назад. Потухший было огонь снова начал разгораться. Затем фигура ее мужа исчезла в дыму. Господин Хон бросился к Сунре, разжигая темное пламя еще сильнее.
– Мама, мамочка!
Сунре отбежала от огня, взывая к матери. Господин Хон следовал за ней с открытым ртом, как будто собирался поглотить женщину. Темно-красный язык извивался. Сунре задрожала от страха и звала Пеле. Богиня с рыжими волосами, ниспадающими до пят, протянула руку Сунре. Женщина изо всех сил старалась не разорвать связь с ней. Господин Хон вышел вперед, закрыв собой обзор. Пламя вырвалось из его рта и коснулось Сунре. Та в отчаянии протянула руки к богине. И тогда наконец спокойное пламя медленно разгорелось в темноте, а красный язык богини Пеле, более сильный, отогнал языки господина Хона.
Взмокшая Сунре лежала на полу, затаив дыхание. Закончив молитву, она медленно встала. Лицо ее было мокрым и блестящим. Женщина аккуратно зачесала свои длинные распущенные волосы назад.
Слух о том, что предсказания Сунре правдивы, распространился среди женщин на Пхова как весенний ветерок. Хотя они отвергали подобные вещи как шаманство и суеверия, количество женщин, тайно посещающих Сунре по ночам, все росло. Однако никто не знал, где и когда ее можно найти. Для тех, кто ходил в церковь по воскресеньям, посещать Сунре не было чем-то, что могут совершать в открытую люди, поклявшиеся верить в единого Бога.
Визитеры, сидевшие напротив Сунре, естественно, открывали ей свои проблемы и трудности. Она выслушивала их истории, утешала и залечивала их раны, облегчая им жизнь. В частности, те, кто был знаком с похоронной культурой Чосона, приходили к Сунре с просьбой провести особый обряд. Им делалось спокойнее после обрядов Сунре, нежели после церковных церемоний.
Сунре взывала к душам умерших. Когда дух приходил к ней, лицо ее становилось таким, будто она приветствует живого человека, и, рассказывая историю мертвеца, она говорила сдавленным голосом, который, казалось, звучал из глубины ее собственной израненной души. Молодые матери, потерявшие детей, люди, потерявшие мужей или жен, а также те немногие, кто пришел совершить родовые обряды, услышав известие о смерти члена семьи в Чосоне, отправлялись к Сунре. После обряда они возвращались домой и чувствовали покой в душе.
Наен долго смотрела на изображение поднимающегося огненного столба. Именно сюда она пришла, услышав, что какая-то женщина поклоняется богине огня. Закрытая дверь молитвенной комнаты еще не открывалась, притом что прошло два часа. Она по-прежнему ждала снаружи. Некоторые люди не могли терпеть столько и покидали это место.
Может, ей тоже просто уйти? Наен на мгновение поддалась этому желанию, но тут же передумала.
Дверь молитвенной комнаты, которая, казалось, оставалась закрытой целую вечность, открылась, и из нее вышла миниатюрная женщина.
Это была небольшого роста молодая женщина с узкими плечами. Наен слышала, что эта шаманка, которая, как говорили, служила богине огня Пеле, была изнасилована в «Лагере девять», ее старом лагере, после чего исчезла оттуда, а вот теперь вернулась, чтобы молиться.
Когда Наен села напротив Сунре, у которой вокруг глаз и на ногтях была красная краска, ее охватила жуть. По всему телу пробежали мурашки. Возможно, из-за ярких красных пятен, обрамлявших черные глаза Сунре, жрица казалась необычным человеком.
Наен сидела прямо напротив, но шаманка не произносила ни слова. Она лишь глубоко засунула обе руки в коробку с черным песком, стоящую перед ней, и начала перемешивать ее содержимое. Время от времени из черного песка показывались окрашенные красным цветом ногти. Сунре тихо начала петь. У нее был красивый, но в то же время сдержанный голос. Было действительно странно: иногда он казался почти детским, а иногда – почти мужским.
– Да, Богиня, иа га охероау, э таумаха акхувауиаое, э айхой ау тетахии… Пеле, я подношу тебе ветвь дерева. Пожалуйста, прими эту священную ветвь, которую я предлагаю.
Завершив ритуал, похожий и на молитву, и на песню, Сунре аккуратно разрезала небольшую ветку дерева пополам, воткнула в черный песок одну из частей, а вторую начала жевать. Ветви деревьев, тонкие, как детские пальцы, были черными, как будто не раз побывали в огне. Светло-зеленые листья крепились к черным, казалось бы мертвым, ветвям. На концах ветвей висело несколько маленьких красных плодов, похожих на вишню.
– Ты рано потеряла мать и отца. У женщины, которая выкормила тебя грудью и воспитала, доброе сердце. Дождь мочил ее, ветер срывал одежду, но она ни разу не позволила, чтобы ты не поела. Ты много, много плакала. Бедное дитя. Ты не увидела разницы меж огнем и водой. Мир принадлежал тебе, и ты любила его. Мое бедное маленькое дитя, теперь ты так расстроена и обижена. Каждый в этом мире чужой. Все они чужаки тебе. О, мое бедное дитя, одинока же твоя жизнь в пустом доме.
Наен тихо слушала, плечи ее вздымались. Когда она обдумала слова шаманки, все казалось ей верным. В той части, где Сунре завыла: «Каждый в этом мире чужой», Наен, которая сдерживала себя все это время, разрыдалась.
Сунре вытерла пот со лба и взглянула на белоснежную шею плачущей Наен.
Сунре забралась на вершину горы Макики, с которой открывается захватывающий вид на Гонолулу. Ничего не изменилось, кроме нескольких недавно построенных зданий. Сунре выбрала камень и присела, чтобы полюбоваться пейзажем. Это было лучшее место на Оаху с видом на город. Несмотря на то что дорога вверх была трудной и крутой, ее все устраивало – так можно было вспомнить юность. Дом, горы и море были видны как на ладони. Все они там, внизу, гнули спины у подножия. Вершина горы Даймонд-хед вдалеке сверкала ослепительно, как зеркало, пронизанное солнечным светом. Город растянулся паутиной вокруг горы Макики. Это напомнило Сунре о том времени, когда она бродила по улицам.
После смерти ее мужа, Пхена, Сунре сбежала из лагеря. Без плана, без цели. Она просто шла вслепую, как котенок, и понятия не имела, как ей пришло в голову попасть на острова Мауи и Кауаи. Там она просто последовала за первым корейцем, которого увидела в порту. Выйдя из порта, Сунре обнаружила себя на Мауи и, пробыв там какое-то время, последовала за другим корейцем из гавани, в итоге очутившись на Кауаи.
Будь у нее хоть немного денег, она начала бы путешествовать по острову в поисках подходящей плантации, чтобы там осесть. Работать на кофейной плантации на Хило было не так уж сложно, но проблема была в мужчинах, которые жаждали ее тела по ночам, – это было невыносимо. Удовлетворив свои потребности, они просто уходили. Некоторые на выходе бросали ей монетки. На эти деньги она могла купить еду и одежду. Обеспокоенные женщины с плантации пришли с палками и камнями, схватили Сунре за волосы и избили ее. Женщины разных национальностей атаковали ее по очереди: в один день это были японки, в другой – китаянки. Хуже всего были кореянки: по сути, они донимали Сунре каждый день. Где же были все те мужчины, чтобы защитить ее? Ни один из них не вмешался. Однажды ночью Сунре все-таки решилась покинуть плантацию. Выбор был простой: сбежать и выжить или же остаться и быть забитой до смерти. Прошло меньше месяца с тех пор, как она прибыла на остров Хило.
Через несколько дней Сунре прибыла в место, откуда была хорошо видна гора Мауна-Кеа. Ноги сами понесли ее туда. На вершине горы лежал вечный снег, словно она была покрыта облаками. Снежные горы в летней стране казались чем-то сказочным и невероятным. Сердце Сунре было готово выпрыгнуть из груди. Она чувствовала, что смерть в таком месте станет благословением. Сунре была просто благодарна Богу за то, что он позволил ей в последний раз полюбоваться заснеженным пейзажем, которого она не видела после отъезда из родного города. Дорога к смерти не казалась больше такой одинокой.
Сунре прилегла в месте, где заснеженные горы виднелись лучше всего. Когда наступила ночь, остались только кромешная тьма и тишина. Большие звезды, плывущие по ночному небу, казалось, вот-вот упадут ей на голову. У Сунре никогда в жизни не было достатка, и она не помнила, чтобы другие относились к ней хорошо. И все же и после трех лет брака Сунре чувствовала трепет и была счастлива каждый раз, когда муж заключал ее в объятия. Тогда она не думала о том, что день напролет стирать чьи-то вещи – тяжело. Это, казалось, было самым счастливым временем в ее жизни. Сунре устала сопротивляться сну, и ее глаза медленно начали закрываться.
Как долго она спала? Откуда-то подул теплый ветер, приласкал ее тело. Сунре открыла глаза. Ветер становился все теплее и жарче, словно согревая ее. Сунре начала снимать с себя одежду, одну вещь за другой, без стеснения. Было безумно жарко. В какой-то момент пот, струившийся до сих пор, начал литься ручьями.
Заснеженный пейзаж на вершине Мауна-Кеа, похожий на туманное облако, исчез, и в небо поднялся огненный столб невозможной высоты. Сунре подумала, что это мог бы быть последний жар ее разрываемого на части сердца. Возможно, это ее сердечные раны вспыхивали пламенем одна за другой. В огненном море виднелись знакомые лица. Они молили о помощи. Сунре пыталась заткнуть уши, чтобы не слышать эти крики. Сознание ее прояснилось, а огненный столб поднялся еще выше. Тело ее внезапно стало легче, а печаль утихла.