Еще до окончания церемонии гости понемногу начали стекаться во двор лагеря. Казавшийся просторным, теперь он становился все теснее и теснее из-за толпы народу. Гости уже ничем не отличались от хозяев: всем принесли еды и все с удовольствием угощались. Кувшины с напитком, приготовленным из дрожжей, переходили по кругу, как и тарелки со свининой, купленной в китайской деревне. Дети утащили по миске лапши и сидели в теньке. Все знали друг друга в лицо. Только малыши как будто стали взрослее, а взрослые понемногу старели. Единственное, что оставалось неизменным в «Лагере девять», – это высокие деревья папайи.
– Кто же теперь будет рассказывать нам грустную историю любви?
– Может, у тебя появятся отныне другие истории? Теперь, когда ты женился, может, начнешь смешить нас, а?
Впервые за долгое время смех множества мужчин эхом разнесся в небе над лагерем.
– Ничего я такого не рассказывал…
Новоиспеченный жених почесал затылок, как будто ему было неловко перед невестой. Люди снова засмеялись. Звук веселья прокатился над лагерем, и дети смеялись вслед за взрослыми, хоть и не понимали, над чем.
– Да брось. Твоя невеста уж наверняка сто раз это слышала в этом самом дворе, еще ребенком.
– Да, ребята, эти молодожены уж слишком хорошо знают друг друга… Не ждет ли их скучнейшая на свете первая брачная ночь?
Тэхо замахал руками, прося их остановиться.
– Наконец-то все эти годы, что ты терпел и ждал, окупились.
– Наверное, с ног сбился, ища невесту, которая выглядела бы как твоя дочь?
Каждый раз, когда озорные гости отпускали очередную шутку, лицо жениха краснело. Он то и дело с озадаченным видом вытирал пот со лба. Люди смеялись так громко, что, казалось, от их хохота вот-вот обрушатся небеса.
Даже издалека было видно, что Наен выглядит встревоженно. Я слышала, что она давно переехала в Гонолулу, но я впервые увиделась с ней вновь. Наен, которая смотрела мне в глаза, слегка махнула рукой. Я тоже подняла руку в знак приветствия. Но в тот момент, когда я собиралась подойти к ней поздороваться, она отвернулась. Я растерялась, подумав, что ей все еще, должно быть, некомфортно со мной.
Тэхо пожимал руку каждому гостю. Я забеспокоилась, когда он подошел к Сунре и склонил голову, не говоря ни слова. Он был самым близким другом ее покойного мужа, господина Пхена. Он должен был напомнить ей супруга. И женились они в этой самой церкви.
Сунре в упор посмотрела на Тэхо, стоящего перед ней. Он протянул руку, и Сунре пожала ее в ответ, а затем коротко обняла Тэхо. Люди начали перешептываться. Кто-то пошутил: «Это в американском стиле», – но никто не засмеялся. Кажется, из чьих-то уст вырвалось слово «колдунья», но я не была уверена, верно ли расслышала. Возможно, я просто волновалась, как бы ничего лишнего о Сунре не вышло наружу, и мне послышалось.
Что было удивительно, так это то, что Сунре обняла Тэхо. На мгновение мне показалось, что я вернулась в то время, когда все мы жили вместе в лагере. Я совершенно точно подглядела ту невинную улыбку, ярко сияющую на ее лице, которую увидела, когда впервые прибыла в лагерь.
Я не могла оторвать глаз от Наен, которая тревожно ходила с места на место. Она как будто кого-то ждала. Я предположила, что этот человек – Ли Чанхен. Я мало что знала о нем. Наен, казалось, перестала ждать, схватила Джуди за запястье и приготовилась уйти. Джуди выглядела раздраженной, как будто ей не хотелось покидать праздник. Люди время от времени поворачивали головы и перешептывались, подслушивая ссору матери и дочери.
– Что такое? В чем дело?
Наен даже не ответила мне. Я предложила отойти туда, где будет потише. Сначала она отказывалась, но чем дальше мы отходили от «Лагеря девять», тем, казалось, увереннее становилась – только внезапно расплакалась. Сколько уже лет прошло с тех пор, как мы двое жили бок о бок? Я на мгновение оставила свои размышления и попыталась все вспомнить. Я оказалась в том дне, когда мы впервые прибыли на остров Пхова. Сейчас было такое ощущение, будто мы снова очутились в том моменте. Казалось, красный хвостик до сих пор болтался у нее за спиной.
– Я не знаю… Я так несчастна.
Когда мы дошли наконец до нескончаемых полей сахарного тростника, Наен рухнула на землю. Солнце, светившее с запада, медленно опускалось и озаряло поле золотым светом. Наен начала громко рыдать, как будто очень долго ждала этого момента. Я присела рядом с ней. Наен не переставала плакать, и ее рыдания разносились по полю и, как ни странно, гармонировали с красотой закатного солнца.
– Ты когда-нибудь слышала шум дождя, бьющего по листьям тростника? Какой инструмент в мире еще издает настолько прекрасные звуки? Это так красиво, что грусть улетучивается.
– Он не приходит домой уже три дня. Мы собирались сегодня попрощаться со всеми вместе.
Голос Наен разносился над полем. Она сказала, что несколько дней назад впала в бешенство, когда Чанхен сказал ей, что собирается снова на материк. Вытирая слезы, она говорила, что и сама понимает: то, как она набросилась на него, было недопустимо.
– Со мной такое впервые. Я никогда раньше не была так одержима кем-то. Если я не вижу его, я чувствую такую тревогу, что не могу этого вынести. Канхи, что мне делать? Я не знаю, почему у меня так болит сердце. Я думала, что отдала ему всю себя – вернее, отдала все, что только было для меня дорого. Но, думая об этом, я понимаю, что у нас, наверное, даже ничего общего не было. По крайней мере, видимо, сам он думает так. Я не знаю. Все так запутанно…
Плечи Наен затряслись, и она заплакала еще горше прежнего. Просто не верилось, что у нее внутри еще осталась влага. Такие слезы не льют по кому-то, кем не дорожат. Я завидовала ее страсти. Я-то в последнее время только и делала, что думала ни о чем – да и ничего особенного не делала.
– Да что же это такое? Я верила, что это любовь, но если нет… Если то чувство, которое я сейчас испытываю, не любовь, тогда что же у нас было? – жаловалась Наен, шмыгая носом.
– Если ты верила, что это любовь, то это была любовь. Чувство не меняется. Что меняется, так это люди.
– Я сделала свой выбор, выбрала жить с этим человеком. До этого раза я никогда в жизни не принимала решения полностью самостоятельно. Ты же знаешь. Наверное, я до сих пор придерживалась прежнего выбора, потому что, к счастью или к горю, он был твоим…
Внезапно Наен замолчала. Назвав решение, которое я приняла для нас четверых, моим выбором.
– Ты могла отвергнуть мой выбор. Принять мой выбор – вот был твой. Забыла? Ты сказала, что я единственная, кто может помочь тебе.
Я слышала, как из лагеря через пустое поле до нас доносятся приглушенные звуки игры на чангу [21] и кквэнгвари [22]. Послышалось пение гостей.
– Я… Завтра я еду на Молокаи.
Наен посмотрела на меня широко открытыми глазами.
– Я не могу так просто бросить его. Мои чувства искренни, вот почему мне нужно туда поехать. Это мой осознанный выбор. Я приняла это решение самостоятельно, и ничто меня не остановит.
Наконец-то я смогла быть честной с собой.
– Ты? И откуда у тебя право так поступать?! – Внезапно голос Наен подскочил.
– Таких прав нет ни у кого.
Говоря это, я была откровенна, хотя вряд ли мой ответ удовлетворил Наен. Она какое-то время смотрела на меня, не говоря ни слова. Я не избегала ее взгляда. И в будущем у меня не будет причин избегать его. Наен отвернулась, а затем снова заплакала, уронив голову. Со двора «Лагеря девять» доносились звуки тихого пения вперемешку с ветром. Резко стемнело.
Сунре уже несколько часов неподвижно сидела перед портретом богини Пеле. Хоть она и молилась, но не чувствовала покоя. У нее не выходило ни на чем сосредоточиться. Когда рано утром она садилась с зажженной свечой, в сердце ее загоралась искра, и она погружалась в молитву. Однако со дня свадьбы Сунре было тяжело заниматься повседневными делами.
Все время, пока церемония не завершилась, она бродила туда-сюда перед церковью. Сунре думала, что забыла обо всем происшедшем с ней, но старые раны были вскрыты снова. Прачечная, где она стирала рабочим грязную одежду, и кухня, где готовила им трижды в день. Хоть Сунре и была втайне рада, что эти места остались неизменными, но, увидев их, она почувствовала печаль. Теперь женщины с незнакомыми лицами пользовались вещами, которыми когда-то пользовалась Сунре, как своими собственными. Молодая девушка на кухне косо взглянула на Сунре и увидела женщину средних лет, которая будто бы никогда не была молодой женой, работавшей на этой же кухне. Сунре, вытянув шею, рассматривала помещение снова и снова под гомон людей.
Вдруг чья-то рука похлопала ее по плечу. Сунре обернулась и увидела перед собой Симен.
– Симен…
– Я так рада, что ты пришла.
– Прости, что видишь меня в таком состоянии…
Сунре действительно была благодарна за приглашение на свадьбу, но скрыть бушующие внутри чувства ей было непросто.
– Ничего. Разве в нашей жизни радостные и печальные события не переплетаются между собой? Неудивительно, что ты чувствуешь себя так. Иначе можем ли мы называться людьми? Какой человек сможет вынести то, через что тебе пришлось пройти? Ты, женщина, стоящая передо мной, – сильна по-настоящему. Я неимоверно горжусь тобой.
Симен утешала Сунре искренне. Возможно, она утешала и саму себя. Симен нисколько не волновало, что люди шептались у нее за спиной о том, что она привела на свадьбу в церковь колдунью. Она привечала всех, кто захотел прийти поздравить ее.
Сунре легла на пол и закрыла глаза. Тело ее настолько отяжелело, что она не могла пошевелить даже кончиками пальцев. Уголек мелькнул перед глазами, а затем исчез. Если она отпустит искру, похоже, ей тоже придется исчезнуть. Сунре протянула руку из последних сил. Внезапно перед ней возникла богиня Пеле с волосами до пят. Пламя нежно перешло на ее длинные волосы. Искры рассыпались по кругу, снова собрались, сверкая, как капли воды, на концах длинных волос и разбивались об пол. Сунре встала, чтобы ухватиться за пламя. Она взмолилась, чтобы Богиня услышала ее.