Пеле взглянула на протянутую руку Сунре и отстранилась. Языки пламени воспарили за ней ввысь и там медленно начали угасать. Святилище вновь погрузилось в глубокую тьму.
Сунре ни о чем не жалела. Она не жалела, когда швырнула свечу, которую держала в руках, в сторону святилища. Она оставила дом позади и медленно спустилась с холма. Куда ей идти? Сунре некоторое время думала об этом, но не смогла придумать ни одного места, куда направиться. Она просто хотела сесть на корабль. Огонь разгорался позади, охватывая дом.
В ту ночь святилище Сунре, которую корейские женщины, живущие на Пхова, посещали, чтобы получить утешение, было сожжено дотла. Сильный пожар перекинулся на соседние холмы, надолго оставив в окрестностях запах гари.
Полиция сообщила, что в огне никто не погиб. Имя Сунре снова появилось на устах у людей. Только теперь она была не «женщина, погубившая двоих мужчин», а «женщина, которую даже божество оставило».
Пути любви
Чансок мыл грязные ботинки перед домом. Даже когда я подошла ближе, он, казалось, остался полностью поглощен этим делом. В конце концов он почувствовал на себе мой взгляд и встал, положив рядом с собой мокрые ботинки. Чансок взглянул на меня, нисколько не удивившись. Он отвернулся, затем снова повернулся ко мне, взял мокрые ботинки и стряхнул с них пыль. Вымыв руки, он пригладил волосы и взял в руки трость. До этого момента я наблюдала за ним без слов. Мне нравилось его молчание.
Мне подумалось, что так он приветствует меня – по-своему. Когда я внимательно посмотрела на него, Чансок отвернулся, вероятно потому, что был смущен тем, как выглядит. Я схватила его за руку, когда он пытался повернуться спиной. Я не знала, откуда взялась во мне эта смелость, но меня и правда уже ничего не пугало. Я не думала, что будет, если я коснусь его тела. Протянув руку, я провела ладонью по его лицу.
Ладонь моя слегка дрожала, касаясь его носа и губ. Или, возможно, это его лицо дрожало. Меня взволновало то, что рука моя, которая когда-то гладила его фотографию, сейчас прикоснулась к его лицу взаправду.
– Мне нравится здесь море. Давай сходим туда, – сказал Чансок, отшагивая от меня.
Песок, нагретый полуденным солнцем, излучал тепло. Чем глубже проваливалась нога, тем больше прохладных влажных песчинок попадало мне между пальцев. Молодой краб вынырнул из песка, сделал несколько шагов и снова исчез.
– Всякий раз, когда я вижу море, я думаю о своем старом доме. О том, где я столько грезил о тебе, получив твое письмо. Дом, где ты могла бы стать моей женой. Где родились бы и выросли наши дети.
– Я тогда была очень смелой, да? Что я написала в этом письме?
– Спрашиваешь меня о содержании письма, которое сама даже не помнишь?
Чансок засмеялся. Я была счастлива видеть его улыбающимся. Песок под ногами был теплым и мягким.
– «Мне неловко выходить замуж, получив от вас только фотографию, но основываюсь не только на фото…» Что-то такое.
Я рассмеялась так громко, что едва не рухнула на пляж:
– Я правда была такой прямолинейной?
– Думаешь, это все?
– А что там было еще?
Все, что я могла вспомнить, это то, что писала письмо, и примерно – о чем там говорила. Мне было восемнадцать лет, и подробности со временем потускнели в памяти.
– Ты написала: «Я считаю, что характер человека можно раскрыть даже по одной фотографии», кажется. А еще: «Мое сердце тронуло то, что вы не женитесь ни на ком, кроме женщины из Чосона». По-моему, что-то вроде этого.
– То есть ты хочешь сказать, я там призналась, что влюбилась в тебя с первого взгляда, по фото?
– Да, вся суть написанного сводилась, в общем, к этому.
Я покачала головой и засмеялась, не в силах поверить, что он помнит подробности письма, написанного столько лет назад. Но то, что он сказал, не было ложью. Я точно вспомнила, почему решила выйти замуж и уехать на Пхова. Момент, когда я увидела фотографию Чансока, так и встал перед глазами. Этот миг отпечатался в моей памяти очень ярко. Фотографию сделали, когда Чансок слегка наклонил голову набок. Взгляд его был умиротворенным, он выглядел задумчиво и, казалось, говорил со мной, пока я смотрела на изображение. Белая рубашка и аккуратно отглаженный воротник костюма казались идеальными, как заточенное лезвие. Черные густые волосы, которые выглядели так, будто их только что вымыли и высушили, с четкими следами расчески, блестели. По моему телу пробежали мурашки, настолько замечательной идеей это представилось мне тогда: отправиться на Пхова и встретиться с тем, кто показался мне как будто старым знакомым.
Мы двинулись в сторону дерева, чтобы присесть в тени. Глядя на море, помолчали.
– Я понятия не имела, что Молокаи – такое красивое место. Я думала, что все острова одинаковы. Мне даже стало спокойнее на душе оттого, что ты живешь посреди такой красоты.
– Не сказал бы так. Изумительная прелесть этого острова делает мое положение еще более несчастным. В таких местах, как это, раны ноют сильней.
Только тогда я присмотрелась к его лицу. И осознала, что то, как оно кривится от горя и гнева, обусловлено не просто прошедшими годами. Образ молодого, подтянутого юноши остался теперь лишь в моей памяти.
– Мои ноги постепенно стали терять чувствительность, и кончики пальцев онемели. Но я здесь вижу радугу, слышу пение птиц, и все цветет круглый год. Как дурак, как ребенок, почти каждый день я желал, чтобы на моем теле выросли крылья. Все, чего я хотел, это выбраться с этого острова, убежать прочь. Я чувствовал, что мир действительно жесток. Сначала я бесился и обижался, думая, что не заслужил такого. И да, я скучал по тебе. Извини, это звучит глупо. Но человеческий разум – странная штука. Если тоска длится долго, она превращается в злость. Я злился на тебя за то, что ты не зашла ко мне тогда, а еще злился на себя самого за то, что тоскую по тебе, даже будучи таким…
Инстинктивно я положила ладонь ему на плечо. Мне хотелось поддержать его из-за того, что он пережил. Но Чансок вздрогнул и скинул мою руку.
– Эта комната наполнена звуками воды.
Я оглядела комнату, где жил Чансок. Водопад шумел непрерывно.
– Шум волн и водопада… Я рад тому, что они заглушают мои рыдания.
– Джуди уже выросла до такой степени, что стала похожа на леди.
После этих слов Чансок на мгновение радостно встрепенулся:
– Иногда я даже не могу поверить, что у меня есть ребенок. Как это объяснить? Я как будто родился и вырос на Молокаи. Люди, которых я встречал за пределами этого острова, и все, что я видел в мире вокруг, было всего лишь сном, и только время, проведенное здесь, стало реальным.
Чансок внимательно смотрел на меня, словно спрашивая, могу ли я понять, о чем он говорит.
– То, что я сейчас перед тобой, кажется тебе реальным?
Казалось, он на мгновение задумался, затем кивнул. А потом встал, собирая свою одежду, и сказал, что будет спать на улице. Я запретила ему.
– Завтра я, возможно, начну жалеть, что приехала к тебе, и буду жалеть до конца дней. Но сейчас я чувствую себя счастливой. Неужели те слова, которые ты сказал мне на поле сахарного тростника, были ложью?
Он беспомощно рассмеялся и сел:
– Спать в одной комнате будет глупо.
Чансок забормотал что-то, как человек, потерявший рассудок, а потом стукнулся головой о стену.
– Несмотря на то что у меня была эта ужасная болезнь, каждую ночь я лежал один в этой комнате и думал о тебе. Невозможно было поверить, что мое тело гниет, а мое сердце при этом продолжает жаждать тебя. Я хотел прикоснуться к тебе. Прости, что я несу!
– Какой части моего тела ты хотел бы коснуться сильнее всего?
Чансок нервно рассмеялся над неожиданными словами Канхи. Потом глубоко задумался:
– К волосам.
Он произнес это четко, как ребенок, который учится говорить, или как человек, заранее подготовивший ответ. Я легла и выправила волосы из-под головы. Поколебавшись, он запустил в них пальцы и начал поглаживать. Я пожалела, что сделала стрижку перед тем, как ехать сюда. Слабый стон Чансока донесся до моего уха. Я отчетливо чувствовала, как мои волосы скользят между его пальцами. Он начал напевать неизвестную мне мелодию. Это было похоже на попурри из всех песен, которые он когда-либо слышал с момента своего рождения. Иногда звучало задорно, а иногда грустно. Должно быть, там была и песня, которую он выучил у местной гавайской женщины. В зависимости от мелодии его руки ускорялись и замедлялись. Я чувствовала сонливость, и перед глазами стоял туман. Ощущение его пальцев, перебирающих мои волосы прядь за прядью, погрузило меня в умиротворение.
Сколько времени они пролежали так? Чансок повернул голову и посмотрел на длинную тень бананового листа на потолке. Каждый раз, когда дул ветер, тень покачивалась. Чансок подумал, что пейзаж, который он всегда видит перед собой, сегодня особенно красив. Даже звук воды, наполняющий комнату, был загадочным.
Канхи уже уснула. Чансок вдруг почувствовал, что жизнь его стала похожа на сон. Нет, это и правда было сном. Ему казалось, что вещи, которых он касается, исчезнут, когда он откроет глаза. Он долго смотрел на спящую Канхи. Лицо человека, который был одновременно его надеждой и отчаянием, в темноте выглядело умиротворенным. Чансок вздохнул и проглотил слезы. Даже в кромешной темноте он мог рассмотреть каждую черточку. Он вглядывался снова и снова, чтобы четко запечатлеть это лицо в своем сердце. Он подумал, что все, пережитое им до сих пор, было пережито ради одного сегодняшнего дня, ради этого момента. Видя предмет своих мечтаний воочию, прямо перед собой, он чувствовал себя скорее опустошенным, чем счастливым. Чансоку становилось все яснее, что он ничего не может для нее сделать. Было бы лучше скучать по Канхи и винить ее на расстоянии.
Чансок нежно перебирал волосы Канхи и аккуратно заправлял их за ухо. В этот самый миг у него возникла мысль, что он может в конце концов превратиться в чудовище. Эта мысль парализовала все чувства его тела. Он медленно убрал пальцы, которые уже начали твердеть, а затем лег на расстоянии, как будто боялся, что она может коснуться его тела. В нем больше не осталось ни надежды, ни обиды.