Безупречны с точки зрения автора, разве что, слуги сквайра, которых привел на остров их долг перед господином, да чудаковатый одичавший Бен Ганн, мечтающий после трехлетнего одиночества на острове лишь о кусочке сыра. Но все слуги, как водится, гибнут в бою за чужие интересы, а Ганн, при всей симпатии к нему, все-таки бывший пират, тоже ответственный за все их преступления.
Безусловный злодей в романе лишь один из его героев — хотя этот персонаж появляется только в их воспоминаниях. Это хозяин сокровищ — покойный капитан Джон Флинт, кровавый пират, имя которого со страхом произносят и сами его бывшие соратники. Лишь Сильвер его не боялся — по его собственным словам… Но, когда в мрачном лесу раздаются последние слова Флинта (на самом деле выкрикиваемые Беном Ганном), бледнеет и он.
Фигура Флинта принимает мистические, адские черты и неразрывно сливается с образом острова. Именно мертвый пират играет роль островного «отца», но, в отличие от Немо, это «антиотец», воплощение зла. В мрачной, готической атмосфере романа Флинт и его остров прекрасно дополняют друг друга. В Средние века среди мореплавателей ходили легенды о неких «островах сатаны». Возможно, именно этими преданиями вдохновлялся Стивенсон, хотя реальный прототип его острова — Хувентуд, неподалеку от Кубы.
«Не знаю, что на меня повлияло — качка ли или эти серые, печальные леса, эти дикие, голые камни, этот грохот прибоя, бьющего в крутые берега, — но, хотя солнце сияло горячо и ярко, хотя морские птицы кишели вокруг и с криками ловили в море рыбу, хотя всякий, естественно, был бы рад, увидев землю после такого долгого пребывания в открытом море, тоска охватила мое сердце. И с первого взгляда я возненавидел Остров Сокровищ», — рассказывает Хокинс.
И в дальнейшем это чувство лишь усугубляется, что подчеркивается описаниями:
«Смола пузырями выступила в пазах. Кругом в воздухе стояло такое зловоние от болотных испарений, что меня чуть не стошнило. В этом отвратительном проливе пахло лихорадкой и дизентерией».
Одно из важных правил робинзонады — «остров — это не только остров». Почти всегда это еще и символическое судно, несущее героев по волнам жизни. И если Остров Отчаяния ассоциируется с «китом» Ионы, а Остров Линкольна — с призрачным «Наутилусом», то Остров Сокровищ — со страшным пиратским кораблем. Скорее всего, «Моржом» Флинта, который был «насквозь пропитан кровью, а золота на нем было столько, что он чуть не пошел ко дну».
«Вот та гора, на севере, зовется Фок-мачтой. С севера на юг тут три горы: Фок-мачта, Грот-мачта и Бизань-мачта, сэр. Но Грот-мачту — ту высокую гору, которая покрыта туманом, — чаще называют Подзорной Трубой», — описывает остров Сильвер.
А вместо компаса на этом корабле — скелет убитого Флинтом моряка…
Другой важный образ романа — океанские воды, зыбкие, неверные и опасные, предательские, как улыбка доброго приятеля, прячущего за спиной нож. С другой стороны, вода — символ кладбища или потустороннего мира:
«Они лежали рядом. Вода, двигаясь, покачивала их. О’Брайен, несмотря на свою молодость, был совершенно плешив. Он лежал, положив плешивую голову на колени своего убийцы. Быстрые рыбки проносились над ними обоими».
«Все семьдесят пять не вернулись домой… Они потонули в пучине морской», — поют пираты, сами «бесчувственные, как море, по которому они плавают».
Все эти образы создают гнетущий саспенс, тревожное ощущение надвигающейся беды. Возможно, конца света. Недаром «черная метка», которую вручили Сильверу члены его шайки, кощунственно вырезана одним из них из Библии. «Псы и убийцы», — можно было прочитать на ее обороте. Это слова из стиха 22:15 самой страшной книги Писания — Апокалипсиса:
«А вне — псы и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду».
Грех и преступления губят людей на этом острове, и чтобы спастись, надо преодолеть его в самом себе. Хокинсу кажется, что он смог сделать это: в конце он зарекается возвращаться на «мрачный, залитый кровью Остров Сокровищ», хоть там еще и скрыта часть богатств. Но не обернутся ли потом для него бедой те деньги, которые он все-таки добыл в том проклятом месте?.. Автор не дает на это ответа. Сам Стивенсон преодолел неверие и в конце своего пути, живя на полинезийском острове Уполу, не расставался с Библией.
Поклонение Зверю
Тема «острова сатаны» была подхвачена писателями позже, когда место религии в западной культуре стал занимать психоанализ. Почти одновременно с первыми работами Фрейда появился мрачный фантастический роман Герберта Уэллса «Остров доктора Моро». Отвергнутый людьми вивисектор поселяется на необитаемом острове в Тихом океане (уж не литературная ли шпилька в адрес «оптимиста» Жюля Верна?..) и пытается при помощи хирургии создать людей из животных. Попытка с негодными средствами: вскоре зверолюди возвращаются к исходному состоянию, убивая своего творца.
Очевидна связь этого произведения с «Франкенштейном» Мэри Шэлли, а впоследствии оно явно повлияло на «Собачье сердце» Михаила Булгакова. Но рифмуется оно и с фрейдизмом. По крайней мере, на уровне общего для обоих интеллектуальных явлений тогдашнего культурного дискурса: зло — это не сатана извне, а «зверь» в человеческом подсознании.
Несколько раньше иным путем пошел американский писатель Герман Мелвилл в эпохальном романе 1851 года «Моби Дик». Наполненный библейскими аллюзиями, он, однако, более созвучен гностицизму. Одноногий капитан, названный по имени израильского царя — отступника от Бога, пожираемый жаждой не столько мести, сколько познания тайны мироздания, гоняется за инфернальным морским зверем. Белый кит — это то же чудовище Ионы, Левиафан. Хотя тут он, скорее, не воплощение сатаны, как в христианской традиции, а гностическое божество Абраксас, олицетворяющее непостижимость вселенной. Но Моби Дик в романе — это еще и символический остров, которым живет и на котором гибнет душа капитана Ахава, своеобразного «антиробинзона».
Вообще, от образа врага рода человеческого отойти сложно, даже опираясь на передовое учение Фрейда. Кстати, и сам отец психоанализа не мог пройти мимо столь многозначного образа, как остров:
«Мой мир — это маленький островок боли, плавающий в океане равнодушия», — писал он.
Пожалуй, это высказывание можно поставить эпиграфом к роману англичанина Уильяма Голдинга «Повелитель мух», для которого «Остров доктора Моро» был непосредственным литературным предшественником.
Вот этот страшный, местами отталкивающий и, в общем, довольно мизантропический роман, формально — чистая робинзонада, да еще и с героями-подростками. Собственно, Голдинг и задумал его как саркастическую реплику на оптимистическую робинзонаду Роберта Баллантайна «Коралловый остров», главные герои которой тоже дети. Но, в отличие от них, группа юных англичан, после авиакатастрофы попадающих на необитаемый остров, проявляет не лучшие человеческие качества, а совсем наоборот.
Люди на острове Голдинга не повторяют путь развития человека от дикости до цивилизации — напротив, стремительно регрессируют, впадая в первобытную дикость. Вскоре там возникает два племени подростков, ведущих войну с настоящими убийствами. Одно из племен поклоняется некому Зверю (или Змею) якобы живущему на острове. Олицетворяет его насаженная на кол кабанья голова, вокруг которой вьется туча мух. Образ более чем прозрачен — на иврите Повелитель мух звучит как бааль звув, то есть, Вельзевул…
В конце оставшихся в живых ребят спасают взрослые, и главный герой рыдает «над прежней невинностью, над тем, как темна человеческая душа». Но ложен и этот катарсис — в мире идет ядерная война. Вельзевул угнездился в душе каждого, спасения нет… Роман
«ознаменовал мутацию в культуре: Бог, возможно, и умер, но дьявол расцвел», — писал американский литературовед Лайонел Триллинг.
«Повелитель мух», изданный в 1954 году, уж точно не мог появиться вне контекста фрейдистской философии психоанализа, развитой Карлом Юнгом — его учения об архетипах и коллективном бессознательном. Однако парадоксальным образом фрейдистские символы появились в другом романе, изданном за несколько десятков лет до первых публикаций по психоанализу. И романе тоже формально подростковом.
Речь идет о «Приключениях Гекельберри Финна» Марка Твена. Строго говоря, это не робинзонада, но роман содержит в себе весьма многозначительный образ острова, а автор разбросал по тексту аллюзии на другие робинзонады. Так что есть смысл разобрать и его.
Вниз по реке подсознания
Остров Джексона (реальной остров на реке Миссисипи у городка Ханнибал — родины Марка Твена) появляется уже в первом романе из серии о двух пареньках из американской глубинки — «Приключения Тома Сойера». Остров был
«необитаем, расположен поблизости от противоположного берега, рядом с дремучим, почти девственным лесом».
Том, Гек и еще один мальчик бегут туда из своего маленького провинциального городка, чтобы играть в пиратов. Но пока речь идет именно об игре, хотя и на грани фола, но все равно несерьезной. В последующих приключениях Гека остров Джексона выступает уже вполне «по-взрослому».
Привыкший к вольной жизни беспризорника Гек бежит туда от отца, алкоголика и маргинала, и благопристойной вдовы Дуглас, пытающейся воспитать из юного бродяги приличного мальчика. Перед этим Гек устраивает у отцовской хижины жутковатую декорацию, призванную навести на мысль о его убийстве. Можно сказать, герой символически умирает перед побегом, чтобы пережить на острове второе рождение. Если учесть, что одно из значений имени Хакльберри — «незначительный человек», образ Гека сближается с образами потерявшего все Робинзона или самозарожденного Хайи — то есть, «природного человека». А если посмотреть шире, можно вспомнить Симплициссимуса и прочих плутов-простецов средневековой европейской литературы.
Сначала остров предстает перед беглецом вполне пасторально:
«Я лежал на траве, в прохладной тени, думая о разных разностях, и чувствовал себя довольно приятно, потому что хорошо отдохнул».