Творец сновидений — страница 2 из 4

^[4]

Глава 1

Прошу великодушно простить мне крохотное философское отступление в качестве пролога к той истории, которую я собираюсь рассказать — но жизнь моя изредка напоминает берег залива в Токио.

С тех пор, как я в последний раз видел этот залив, минул не один век, так что в чем-то я могу и заблуждаться, но по рассказам очевидцев изменилось немногое, если не считать кондомов.

Я помню гигантское пространство грязной воды, — к горизонту она, наверное, становилась чище и ярче — помню ее вонь и зябкий плеск, с которым вода, подобно Времени, приносила и уносила различные предметы. Ежедневно волнами Токийского залива выбрасывались на берег разнообразные вещи. Назови наугад — и вода рано или поздно вынесет и оставит на песке: покойника, алебастрово-белую раковину или же розовую, подобно тыкве, с завивающимся влево спиральным рогом, невинным, словно у единорога; бутылку — с запиской или пустую, но если записка все-таки есть, то ее либо можно прочесть, либо нельзя; и светлую гальку, и темную гальку, пустые лодки, дохлую рыбешку, обрывки каната, водоросли, кораллы; — ну просто «дары моря» и тому подобное… И если вы не тронете оставленную морем вещь и позволите ей лежать на прежнем месте, то вода вскоре непременно заберет ее обратно. Вот такие-то дела…

Ах да, чуть не забыл — в те времена залив был полон использованных кондомов — медузообразных, полупрозрачных доказательств бессмертия инстинкта к продолжению рода, только «завтра, завтра, не сегодня…» Иногда они украшались лихой картинкой, а как-то на одном конце обнаружилось перо. Ходят слухи, что теперь они полностью исчезли, подобно водяным часам или крючкам на одежде — противозачаточные пилюли вытеснили их со сцены.

Ну и что? Молочные железы также имеют свойство неуклонно увеличиваться в объеме — но кто этим возмущается?!.

Когда ранним солнечным утром я слонялся по берегу, то озноб легкого бриза успешно помогал мне справляться с отдыхом и восстановительной терапией после махонькой и сугубо местной войны в Азии, забравшей моего младшего брата.

И во время прогулки мне то и дело слышались крики птиц, хотя самих птиц нигде видно не было. Они вносили в происходящее привкус таинственности, и неизбежно возникало сравнение: жизнь — это некая штука, чертовски напоминающая берег залива в Токио.

Все течет, все изменяется.

Невозможно предсказать, что именно вынесет на берег сегодняшняя волна. Возможно, это будете вы, возможно — я; и некоторое время мы проваляемся на песке бок о бок, а потом ледяные, трясущиеся пальцы дурно пахнущего прибоя разгребут песок — и где теперь мы с вами?.. А вокруг, словно олицетворение туманного человеческого будущего, словно символ конца жизни — таинственные крики невидимых птиц. Смех богов? Может, и так…

И, наконец, последний штрих к затянувшемуся прологу: мне кажется, что некоторые исчезнувшие предметы вполне способны вернуться на прежние берега — случайно или повинуясь капризам течения. И если мне не довелось ни с чем таким столкнуться, то это лишь по причине нехватки терпения. Или кто-то успел прийти на берег раньше меня, подобрать нужный предмет и утащить с собой.

Когда я отчетливо осознал возможность первого из вышеназванных явлений — меня сразу же стошнило. Что неудивительно после трехдневной попойки и пристрастия к аромату некоего экзотического растения… Придя наконец в себя, я поспешил выставить за дверь всех своих гостей. Шок — лучшее средство для отрезвления. Я и раньше знал, что явление второй категории — это когда Некто приходит и утаскивает предмет с берега моего залива — вполне может случиться и уже случалось со мной. Но я и не предполагал, что воочию столкнусь с явлением категории первой! Проглотив таблетку, обещавшую в три часа просветлить мой разум до прозрачности стеклышка, я подкрепил ее действие сауной и завалился на кровать — пока моя механическая и натуральная прислуга занималась уборкой дома.

Меня била дрожь. Я боялся. В большинстве случаев я — трус.

Множество вещей на этом свете пугает меня. И все это явления того разряда, над которыми у меня отсутствует всяческий контроль. Или — есть, но совсем крохотный. Классический пример — Большое Дерево.

Приподнявшись на локте, я дотянулся до ночного столика, взял присланный пакет и в десятый раз стал разглядывать его содержимое.

Ошибка исключалась. Какая тут ошибка, если письмо адресовалось лично мне!..

В свое время, получив это заказное письмо, я сунул его в карман куртки и лишь на досуге догадался распечатать.

И понял, что передо мной уже шестое подобное послание. Вот тогда-то мне стало плохо, и я решил прекращать пить.

Пакет содержал любопытную объемную фотографию. Кэтти в белом платье. Согласно пометке, снимок был сделан месяц тому назад. Кэтти была моей первой женой, и, пожалуй, кроме нее я не любил по-настоящему ни одну женщину. К тому же, пятьсот лет успели пройти со дня ее смерти. Подробности я изложу позднее.

Я внимательно осмотрел фотографию. Шестой снимок за последние месяцы. И на всех — разные люди, которых объединяло одно: все они были мертвы много веков.

Кто мог посылать мне это? Кто и зачем? Никакого текста не прилагалось — только снимок: лица моих друзей, лица моих врагов.

Я еще раз посмотрел на карточку. За спиной Кэтти были скалы и голубое небо. Снять такой кадр можно везде, где есть небо да скалы; а можно и с легкостью подделать. Некоторые типы способны и не на такое…

Кто знал обо мне достаточно для подобных шуток?!.

И вновь на ум мне пришел залив в Токио. И еще — Апокалипсис.

Сейчас был полдень, но я укрылся одеялом с головой и провалился в самодельные сумерки. Все эти годы жизнь была так прекрасна… И теперь рубец, который я считал затянувшимся, прорвался и начал кровоточить.

Хотя бы шанс из миллиона, что я держу не подделку…

Я бросил пакет на пол и забылся сном. Проснувшись, я долго вспоминал кошмар, заставивший меня покрыться холодным потом. Впрочем, все, что ни идет, все к лучшему.

Приняв душ, я переоделся во все чистое, наспех перекусил и с полным кофейником отправился в кабинет. Я привык называть эту комнату кабинетом еще с тех пор, когда в ней работал.

Но эта привычка улетучилась сама собой приблизительно лет тридцать-тридцать пять тому назад. Перерыв гору рассортированной корреспонденции последних месяцев, я обнаружил: просьбы о финансовой помощи от нескольких странных благотворительных контор и не менее странных личностей, намекавших на аргументы в виде бомб в случае моего отказа; четыре приглашения прочесть лекцию, одно предложение заняться работой, которая еще пару лет назад могла бы меня заинтересовать; послание от внезапно объявившегося наследника — родственника со стороны третьей жены, которого я терпеть не мог, и который собирался встретиться со мной у меня дома; настойчивые мольбы жаждущих покровительства любителей искусств, а также тридцать одну повестку в суд, сообщавшую о возбуждении против меня уголовного дела и тридцать одно извещение от моих адвокатов по поводу прекращения вышеупомянутых дел.

Короче, в этом хламе я все-таки разыскал интересующие меня письма.

Первое из них — письмо Мэрилинга с Мегапеи.

«Привет тебе, Сын Земли, привет от всех Двадцати Семи Имен, существующих и поныне, привет и надежда, что ты успел разбросать во мраке не одну россыпь жемчужин, расцветив их всеми оттенками жизни.

Полагаю, что срок существования того дряхлого темно-зеленого тела, которое я имею честь носить, вскоре оборвется, причем не позднее начала будущего года. И одно тяготит меня — невозможность увидеть моего чужеземного сына этими пожелтевшими близорукими глазами. Пусть он посетит меня до пятого периода, чтобы рука его на моем плече облегчила груз тревог и горестей, явившихся непрошенными.»

Следующим шло послание от «Компании глубинного бурения». Всем было известно, что под этой вывеской скрывается первое отделение ЦББЗ — Центрального Бюро Безопасности Земли.

В письме был запрос — нет ли у меня желания приобрести бывшее в употреблении, но вполне работоспособное оборудование для горного дела, хранящееся в столь отдаленной местности, что его транспортировка была убыточной для владельцев.

С шифром, которым кодировалось данное послание, я успел познакомиться еще в те незапамятные времена, когда подвизался на некоей работенке, подписав контракт с федеральным правительством Земли. Так что в расшифрованном виде смысл несколько менялся.

«Что происходит?! По-прежнему ли Вы верны Земле? Более двух десятков лет мы не можем допроситься, чтобы Вы приехали для консультации по жизненно важному делу. Все наши запросы были последовательно проигнорированы. Но мы не сомневаемся в Вашей лояльности и т.д. и т.п.»

Третье письмо было написано по-английски.

«Я не намерена намекать на связывавшие нас некогда узы, но больше мне просто не к кому обратиться. У меня огромные неприятности. При малейшей возможности прошу тебя заглянуть на Альдебаран-5. Адрес старый, хотя декорации в чем-то новые.

Искренне твоя, Руфь.»

Вот они — три призыва к совести Фрэнка Сандо. И имеют ли они хоть какое-то отношение к письму в левом кармане моей куртки?!

Устроенная мною развеселая вечеринка по сути являлась прощальным ужином. И сейчас все гости успели отчалить от моей планеты и направиться к своим родным мирам. Еще в самом начале пирушки, пытаясь спровадить их самым приятным и эффектным способом, я знал свой собственный будущий маршрут.

Но снимок Кэтти разрушил все мои планы.

Адресаты всех трех писем были знакомы с Кэтти. И знали, кем она была для меня. Руфь в свое время вполне могла заполучить такую фотографию, и подсунуть ее ловкому монтажеру. Для Мэрилинга вообще не представляло трудности просто-напросто сотворить эту штуку… А Бюро Безопасности обладало обширнейшими архивами и лабораториями, где делали и не такое…

Впрочем, все это вполне могло оказаться и моими домыслами. И если загадочный Некто чего-то добивался от меня — почему тогда в пакете не было никакой записки?!

Если я не откликнусь на просьбу Мэрилинга, я никогда не смогу больше уважать сам себя. Но пятый период на Мегапее наступит почти через год. Следовательно, по пути туда я могу позволить себе несколько остановок.

Где и с какой целью?

Подданным Земли я не являлся, так что Бюро Безопасности не имело на меня никаких прав. Я никогда не отказывался помочь родной планете, но если дело тянулось уже два десятка дет, то оно могло подождать и еще немножко. Тем более, что по моим сведениям существование Земли было таким же, как всегда — то есть привычно плохоньким. Кроме того, в случае особой необходимости Бюро непременно прислало бы человека для личной встречи.

Оставалась — Руфь.

Около года мы прожили с ней вместе, пока не поняли, что лишь терзаем друг друга и ничего хорошего из этого не выйдет. Впрочем, расстались мы дружески. Меня удивило то, что Руфь до сих пор была жива, но она много значила для меня, и для нее я сделаю все, что в моих силах.

На этом и остановимся. Я еду к Руфи. Затем расхлебываю ту кашу, которую она успела заварить, и отправляюсь на Мегапею. А по пути пытаюсь выудить хоть какой-нибудь намек относительно того, кто, когда и с какой целью бомбардирует меня загадочными снимками… Если же ничего разузнать не удастся — лечу на Землю и связываюсь с ЦББЗ. По принципу: ты — мне, я — тебе.

Я попивал кофе и курил. Потом, впервые за пять лет, я позвонил в порт и отдал приказ готовить «Модуль-Т» к дальней дороге. «Модуль-Т» — это мой подпространственный прыгатель. Готовить его будут до утра, и на рассвете я стартую к Руфи.

Затем я запросил у СЕКАРХа — это мой персональный Автосекретарь и Архивариус — всю информацию о нынешнем хозяине «Модуля-Т». Им оказался Лоренс Дж. Коннор. Уроженец Лоушира. Дж. — в смысле «Джон».

Я велел доставить все необходимые документы, и через секунду они мягко упали на бархат приемного отделения. Изучив внешность Коннора, я отдался в манипуляторы кибера-парикмахера, и вскоре стал блондином, потерял изрядную долю загара, приобретя взамен пару морщин и пригоршню веснушек; кроме того, узор подушечек моих пальцев совершенно изменился.

В свое время я позаботился о целом списке фиктивных личностей, чьи биографии были безукоризненны и достоверны — если только не очень приближаться к «родной планете». Все они весили около ста шестидесяти фунтов, и рост их колебался между пятью футами и пятью футами одним дюймом. Совсем немного грима и набор фактов из биографии — и я способен превратиться в любого из своих призраков. Иначе я вынужден — а я этого терпеть не могу — регистрировать корабль на имя Фрэнсиса Сандо с планеты Независимое Владение, или, по другим источникам, с Земли Сандо. В принципе, я не против жертв, но на подобные мелкие неудобства необходимо идти, особенно если ты входишь в сотню самых богатых людей Галактики. Вот никак не могу вспомнить — не то номер 87, не то 88… В общем, где-то рядом…

Вечно кому-то что-нибудь нужно от меня — причем, как правило, либо деньги, либо кровь. А я не расположен попусту разбазаривать ни то, ни другое. И вообще, я человек нервный и ленивый, так что деньги и кровь мне пригодятся самому.

Разве что честолюбия недостает — иначе я стремился бы продвинуться в сотне денежных тузов на номер 86, затем на номер 85, и так далее… Нехватка честолюбия беспокоила меня лишь в самом начале, и то слегка, а там забылась и исчезла. Получение первого миллиарда позволяет смотреть на деньги философски… Сперва меня заботило, не финансирую ли я множество темных делишек, сам того не подозревая, но позднее я создал идею Большого Дерева — и послал подобные мысли ко всем чертям.

Большое Дерево растет со времен рождения нашего общества — потому что это одно и то же. Общая сумма больших и малых листьев на его ветвях равна общей сумме всех, имеющихся в наличии денег. И каждый листик украшен каким-нибудь именем. Одни опадают, другие вырастают, и в конце концов через пару сезонов все имена уходят в небытие и круг замыкается. Но само дерево от этого не меняется, оно продолжает расти и отращивать все новые листья. Некогда я намеревался отсечь все сухие и сгнившие ветви Большого Дерева. Но как только я справлялся с одной и делал перерыв на обед — тут же вырастал десяток новых. И тоже гнилых. Черт побери, в наше проклятое время даже от траты денег нельзя получить полного удовольствия, а Большое Дерево растет не в горшочке на подоконнике, и не желает развиваться по моему заказу. Ну и пусть себе растет — я не против — а некоторые свежие или желтеющие листики пусть сохраняют и мое имя — и я с радостью попрыгаю в его кроне, прячась под нигде не отмеченным именем. Это ведь наши личные отношения — мои и Большого Дерева. А если начать интересоваться, каким образом я заполучил столько вожделенной зелени — то подобный интерес вызовет к жизни более сложную и менее веселую метафору. И сейчас давайте не будем об этом.

На сегодня мы и так перебрали, а если вы считаете иначе, то припомните судьбу злосчастного Джона Донна, переставшего считать себя островом. Где он теперь? Лежит на дне Токийского залива, а вот ваш покорный слуга каким был, таким и остался.

Я сел за клавиатуру и стал вводить в СЕКАРХа необходимые инструкции для прислуги на период моего отсутствия. В результате титанического напряжения мозга и обилия поправок мне удалось ничего не забыть. А в завещании я решил ничего пока не менять. После чего часть бумаг перекочевала в бокс деструктора и был отдан приказ активизировать аппарат в некоторых случаях.

Потом было послано уведомление моему агенту на Альдебаране-5, чтобы мирный путешественник Лоренс Дж. Коннор — случись он проездом в тех местах — получил все, что ему требуется. Там же упоминался и секретный код на случай аварии — мне отнюдь не хотелось потом доказывать, что я — это я.

И лишь после всего этого я выяснил, что уже четыре часа и мой желудок требует пищи.

— Сколько времени остается до заката, если округлить до минуты? — запросил я СЕКАРХа.

— Сорок три минуты, сэр, — ответил бесполый голос из невидимого динамика.

— Через три минуты я намерен обедать на Восточной террасе, — я сверился с хронометром. — На обед извольте подать омара с картофелем во фритюре, а также капустный салат, булочки, бутылку моего личного шампанского, кофе с цитрусовым щербетом, коньяк из самых старых запасов и пару сигар. Также поинтересуйтесь у Мартина Бремена — согласится ли он лично подавать на стол?

— Ясно, сэр. Иного гарнира не требуется?

— Нет.

Затем я возвратился в свои апартаменты, переоделся и сунул в сумку кое-какие вещи. Там был отдельный выход на информатор СЕКАРХа и я отдал еще один приказ. Он рождал озноб и сосущую тяжесть в желудке, но больше откладывать было нельзя. Настала пора действовать.

— Ровно через два часа одиннадцать минут, — я снова посмотрел на часы, — позвони Элиз и предложи ей выпить со мной. Сейчас, и на Западной террасе. Также приготовь два чека общей суммой на миллион долларов и рекомендательные письма для нее по категории «А». Все вышеназванное доставь мне в незапечатанных конвертах. Отдельно.

— Слушаюсь, сэр, — прозвучал ответ. И не успел я вставить запонки в петли манжет, как все документы уже лежали в приемной корзинке на трельяже.

На всякий случай я ознакомился с содержимым конвертов, заклеил их, спрятал во внутренний карман пиджака и двинулся на Восточную террасу.

Оранжевый колосс солнца как раз запутался в ажурных сетях перистых облаков и они таяли на глазах, заливая небосвод янтарной желтизной, расплавленным золотом и багрянцем. Солнцу пора было скатиться по извечной крутизне между двумя горными пиками — близнецами по имени Урим и Туммим. Это я приказал им стоять именно здесь, указывая уставшему светилу дорогу к ночному приюту. И пурпур солнечной крови в положенный час зальет склоны гор.

Мой стол располагался под вязом. Наверху в ту же минуту включился проектор силового поля, не дающий всякой дряни, вроде насекомых, птичьего помета или сухой листвы, падать на стол. Через секунду показалась тележка с откидной крышкой и толкающий ее Мартин Бремен.

— Добрый вечер, сэр.

— Здравствуй, Мартин. Как поживаешь?

— Все в полном порядке, мистер Сандо. А у вас?

— У меня тоже. Я уезжаю.

— Да?!.

Он сервировал стол, поднял крышку и стал подавать.

— Вот поэтому-то перед отъездом я и собираюсь сказать тебе то, что ты и без меня знаешь. Из всех блюд, которые мне когда-либо доводилось пробовать, твои — самые лучшие.

Он скромно опустил глаза, стараясь не расплыться в улыбке, но его и без того красное лицо стало просто багровым.

— Благодарю вас, сэр. Мне было приятно работать для вас.

— Вот поэтому я и полагаю, что тебе никак не помешает годовой отпуск с сохранением содержания плюс премиальные для разработки новых кулинарных рецептов. Если возражений нет, то я сам улажу все вопросы с конторой Барсара.

— Когда вы едете, сэр?

— Завтра на рассвете.

— Все ясно, сэр. Ваше предложение весьма заманчиво. Благодарю вас.

— А скажи-ка мне, Мартин — каково готовить блюда, которые ты сам никогда не сможешь попробовать?

— Это неважно, сэр, — Бремен покачал головой. — На дегустатора можно смело положиться. Я иногда задумывался над тем, какого вкуса моя стряпня, но химик тоже не всегда пробует свои химикалии. Вы меня понимаете, сэр?

Подавал он приблизительно так: в одной руке — вазочка с булочками, в другой — кофейник, в третьей — круглое блюдо салата, а четвертая рука небрежно опиралась о тележку. Он был родом с Ригеля, и имя его на самом деле звучало Ммммир’т Брррр’н. Ригелианцы — лучшие кулинары Галактики, если приставить к ним хорошего дегустатора. К славе они абсолютно равнодушны. Мы не раз уже вели подобные разговоры, и Мартин прекрасно понимает, что я шучу, уговаривая его сознаться в том, что человеческая пища ассоциируется для него с техническими и биологическими отходами. Похоже, что он молчит исключительно из-за профессиональной чести. И выпады неспособны расшевелить Мартина. Разве что, когда он раздражен обилием грейпфрутового, апельсинового или лимонного сока, он утверждает, что низший уровень, который позволителен для ригелианца — это приготовление пищи для Гомо Сапиенс. Я поддерживаю эту мысль, потому что отлично отношусь и к Мартину, и к его продукции, а кроме этого вы и за огромные деньги в наше время не сумеете раздобыть себе повара с Ригеля.

— Ты знаешь, Мартин, — сказал я, — в моем завещании имеется специальный пункт, касающийся лично тебя.

— Но… я не знаю, что сказать на это, сэр…

— Значит, молчи. Только имей в виду — я собираюсь вернуться.

Немногим людям, в том числе и Мартину, я мог открыто сказать о завещании. За тридцать два года службы у меня он давно заслужил пожизненный пенсион. Приготовление особо изысканных блюд было его тихой страстью, да и ко мне он явно испытывал симпатию. Мотивы этого были мне совершенно непонятны. В случае моей смерти он стал бы обеспеченным человеком — хотя человеком он не был — но не настолько обеспеченным, чтоб подсыпать мне в кофе ядовитую пыльцу с крыльев муританского махаона.

И я решил сменить тему.

— Как тебе нравится сегодняшний закат?

Пару минут он внимательно разглядывал пики гор.

— Недурно подрумянено, сэр.

— Благодарю за комплимент. Оставь коньяк и сигары и можешь быть свободным. А я еще посижу немножко.

Он выполнил сказанное, выпрямился во весь свой восьмифутовый рост и произнес, кланяясь:

— Доброй дороги, сэр, и спокойной ночи.

— И тебе приятных сновидений.

— Спасибо, сэр.

И Мартин растворился в подступивших сумерках.

Я дождался легкого дуновения ночного ветра, от которого лягушки соловьиными голосами затянули баховскую прелюдию, и стал любоваться желтым лунным диском — под названием Флорида — который всплыл точно в том же месте, где час назад было солнце. В индиговый настой позднего вечера вплетался слабый аромат раскрывающихся розолилий, серебряная мишура звезд мерцала над головой, трещал на столе фитиль ровно горящей свечи, и омар таял на языке, подобно маслу, а шампанское наводило на мысли о полюсе и айсбергах. Грусть незаметно завладела моей душой, и я всем сердцем хотел сказать окружающему миру: «Я еще вернусь к тебе!..»

Покончив с омаром, щербетом и шампанским и еще не приступив к коньяку, я решил выкурить сигару. Разумеется, это крайне дурной тон, но я произнес тост за все, что видят сейчас мои глаза, и решил, что это вполне сойдет за извинение. Кроме того, я налил себе чашечку кофе.

Закончив ужин, я встал и направился вокруг огромной и сложной постройки, гордо именующейся моим домом. Меня интересовал бар Западной террасы. Дойдя до него, я присел на табурет, поставив рядом рюмку с коньяком, и зажег вторую сигару.

И в этот самый момент в проходе возникла Она. Элиз сегодня предпочла шелк, голубой шарф пенился на ее плечах, искрясь в свете фонарей и наплывая на воротник-стойку, украшенную бриллиантами. Добавьте ко всему этому белые перчатки, пепельные пряди волос, и бледно-розовые губки бантиком, всегда чуть-чуть приоткрытые. И взгляд с кокетливым прищуром.

— Ах, какая приятная встреча под луной, — протянула Элиз, и влажность губ плавно перетекла в многообещающую улыбку.

Мой расчет был точен, потому что именно в эту секунду взошла вторая луна, жемчужно-белая, и зависла над западным горизонтом. А голос Элиз напоминал пластинку, неожиданно заевшую на ноте «до». В наше время пластинки никогда не заедают, но я-то помню и иные времена… Кто их еще может вспомнить, кроме меня?..

— Привет, — сказал я. — Что будешь пить?

Ответ был такой же, как всегда.

— Виски с содовой. Прекрасная ночь!..

Я улыбался, глядя в голубизну ее глаз.

— Да, конечно. Сейчас…

Я ввел код заказа, и спустя мгновение появился бокал.

— А ты стал другим, Фрэнк. Веселее, что ли…

— Пожалуй…

— Надеюсь, ты не собираешься заняться благотворительностью?

— Отнюдь, — я пододвинул ей бокал. — Сколько у нас там набежало? Около пяти месяцев?

— Чуть больше.

— У тебя контракт на год?

— Да, на год.

Я протянул ей конверт:

— Считай это расторжением контракта.

Ее улыбка застыла и исчезла совсем.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Как обычно. Лишь то, что уже сказано.

— То есть я могу считать себя свободной?

— Полагаю, что да. И пусть соответствующая сумма развеет твою тревогу, — я добавил к первому конверту второй.

— Лучше я немного подожду.

— Не стоит.

— Тогда я еду вместе с тобой.

— А если я скажу тебе, что ты можешь погибнуть? Вместе со мной?

Мне хотелось, чтобы она сказала «да». Но, к сожалению, я достаточно знаю людей, и поэтому всегда имею запас рекомендаций по категории «А».

— В наше время всякое случается, Элиз… Человек вроде меня должен уметь рисковать.

— А ты дашь мне рекомендацию?

— Вот она.

Она отпила из бокала.

— Хорошо, Фрэнк.

Я передал ей рекомендацию.

— Ты ненавидишь меня за это? — спросила она.

— Нет.

— Почему?

— А за что я должен тебя ненавидеть?

— За мою слабость. И за то, что я слишком сильно люблю жизнь.

— Я не меньше тебя люблю жизнь, хотя гарантии меня не всегда устраивают.

— Поэтому я согласна на отставку.

— Поэтому я все подготовил заранее.

— И ты считаешь, что можешь все предугадать?

— Я так не считаю.

Она уже опустошила бокал.

— Какие планы на сегодняшний вечер, Фрэнк?

— Я же тебе сказал, что не всеведущ.

— Зато я кое-что могу предположить. В конце-концов, ты неплохо ко мне относился.

— Благодарю.

— Я огорчена расставанием…

— Но и испугана моими словами?

— Да.

— Очень?

— Очень.

Коньяк тоже иссяк, и я стал докуривать сигару, любуясь лунами — Флоридой и той, второй, за белизну прозванной Бильярдным шаром.

Она взяла меня за руку.

— Забудь сегодня про ненависть, дорогой.

Элиз так до сих пор не распечатала конвертов. Она тоже разглядывала ночные светила, и в руке ее была вторая порция виски.

— Когда ты улетаешь?

— Завтра, на рассвете. Едва младая Эос…

— О Господи, ты становишься поэтом!

— Нет. Я становлюсь самим собой.

— Я это и имею в виду.

— Вряд ли, но твое общество было мне приятно.

Она допила и вторую порцию.

— Холодает, Фрэнк…

— Ты права.

— Я не прочь согреться.

— Присоединяюсь…

Я бросил сигару, встал, и Элиз поцеловала меня. Она поднялась, под рукой я ощутил ее упругую, шуршащую шелком талию, и мы оставили бар. Мы возвращались в дом, который вскоре должны были покинуть. Оба.

Очевидно, снова становясь самим собой, я действительно стал им, то есть, в некоторой степени, — параноиком. Хотя это было бы слишком простым объяснением происходящего.

Этот аргумент вполне пригоден для извинения за любые припадки трусости, накидывающиеся на меня всегда, когда я намереваюсь покинуть Независимое Владение. Хотя возможен и довод противоположного рода, поскольку паранойя — паранойей, а множество личностей и в самом деле не прочь взять меня за глотку. А на своей планете я в состоянии противостоять любому отдельному существу или целому правительству — при наличии у них страстного желания испытать крепость моей шеи. Убить меня — крайне дорогое удовольствие. Оно будет стоить полного разрушения целой планеты. Но и в этом, крайнем случае, я запасся запасным выходом — просто пока что мне не приходилось его испытывать.

Так что причина страха кроется не в мании преследования, а в банальной боязни смерти и неизвестности. Это свойственно всем людям, но мне это свойственно в несколько раз больше. Лишь однажды я дерзнул приподнять краешек занавеса — но не будем об этом.

В нашем тридцать втором столетии осталось немного свидетелей двадцатого века. Я и несколько древних секвой. Так сказать, живые анахронизмы… Но я не дерево, и их бесстрастное спокойствие мне чуждо. И чем дольше я живу, тем сильнее чувствую преходящесть всего живого. Следовательно, инстинкт выживания — раньше я считал его свойством низших видов и причудой старика Дарвина — становится главной проблемой. А окружающие джунгли сильно изменились со времен моей молодости, причем в худшую сторону. Тыщи полторы обитаемых миров, добавьте к этому наличие на каждом своих, индивидуальных способов умерщвления ближнего своего, а если межпланетное путешествие почти не отнимает у вас времени, то вы можете легко гулять от одного способа к другому. Вам мало? Хорошо, примите в расчет семнадцать нечеловеческих разумных рас, четыре из которых, по моим предположениям, умнее Гомо Сапиенс, а семь или восемь — такие же идиоты, но с не меньшей тягой к убийствам; окружающие нас машины, привычные, как автомобиль в мою бытность молодым, и изредка приканчивающие своих владельцев, и свеженькие, только что открытые заболевания, и неопробованное оружие, и разнообразнейшие яды вместе с разнообразнейшими хищными представителями фауны; а вещи, служащие источником зависти и дурных привычек? — смерти, смерти, смерти…

И наконец существует просто множество миров и мест, где жизнь ничего не стоит В силу моей несколько необычной специальности я сталкивался с подобными мирами, и во всей Галактике найдется лишь двадцать шесть существ, знающих то, что знаю я.

Или чуть-чуть больше.

Вот поэтому-то я и боюсь. Боюсь, хотя никто не стреляет в меня, а тогда стреляли… Где? Там — за четырнадцать дней до прибытия в Японию, за четырнадцать дней до знакомства с заливом в Токио. Когда? Двенадцать столетий назад.

Совсем недолгий срок. Одна жизнь и ничего больше.

Я улетел в темноте перед самым рассветом, чтобы избежать прощаний. Разве что в контрольной башне мелькнула нечеткая фигура, и я махнул ей рукой. Мне ответили тем же, я припарковал свою машину, двинувшись затем через взлетную полосу. Я думаю, что из башни я сам выглядел смутным силуэтом. Добравшись до дока, где на плитах спал мой «Модуль-Т», я поднялся на борт, разложил вещи и с полчаса занимался проверкой бортовых систем. Наконец, куря сигарету с ментолом, я выбрался наружу и осмотрел фазоизлучатели.

Восток понемногу начал светлеть. Из-за западных гор донесся хриплый раскат грома. Назойливые тучки все ползали по небу, и звезды пытались уцепиться за их клочковатые края. На канитель они больше не походили. Скорее уж на капли росы…

«Не сегодня, — подумал я. — Нет, не сегодня.»

Зазвенели птичьи голоса, и вышедший неизвестно откуда серый кот потерся о мою ногу и важно проследовал по направлению к птицам.

Ветер теперь стал южным. Лес на дальнем конце поля пропускал его через свой шуршащий фильтр, и до меня доносились запахи мокрой земли и свежих листьев.

Небо стало розоветь одновременно с последней затяжкой. На мое плечо опустилась крупная голубоватая птица. Я тронул ее задрожавший хохолок и отпустил лететь дальше. И сделал шаг к кораблю.

Проклятый болт, торчащий из покрытия, подвернулся под ногу, и я чуть не грохнулся наземь. Руки влепились в распорку, но одно колено я все-таки ободрал. И не успел подняться, как совсем маленький медвежонок уже облизывал мне лицо. Пришлось почесать его за ухом, потом погладить, и лишь когда он соизволил направиться обратно в лес, я встал на ноги.

Сделать второй шаг не удавалось. Я обнаружил, что зацепился рукавом — как раз в том месте, где распорка крепилась к стойке.

Освобождая рукав, я почувствовал птицу на своем плече. Ее товарки неслись ко мне из ветвей леса. Их крики заглушил новый раскат грома.

Все-таки это произошло. Я поспешил кинуться к кораблю, споткнувшись о салатную крольчиху с розовыми умильными глазками, которая сидела у люка. По плитам ко мне стремительно скользила сверкающая алмазами чешуи змейка. Забыв пригнуться, я треснулся лбом о край люка, и за лодыжку меня ухватила светлошерстая обезьянка. Она кривлялась и подмигивала мне с невинным видом.

Я потрепал ее по шерстке и выдернул ногу Пальцы обезьянки были цепче, чем я предполагал.

Я успел проскочить в люк, но тут заело крышку.

Пока я разбирался с поломкой, мое имя орала стая ярко-красных попугайчиков, а неугомонная змейка собиралась проползти на корабль.

Я включил наружные корабельные динамики и схватил микрофон.

— Черт вас всех побери! — взорвался я. —Я улетаю! Пока! Я вернусь!!!

Гром ударил сильнее, полыхнула молния — гроза от гор двигалась в мою сторону. Я поторопился захлопнуть крышку люка.

— Все уходите с поля!..

Я задраил люк, рухнул в кресло пилота и включил все бортовые системы. На экране было видно, что звери уходят. Клубы тумана затягивали полосу и по корпусу ударили первые капли дождя.

Я взлетел и тут разразилась гроза.

Пробив ее, я покинул атмосферу, и лег на необходимую орбиту, рассчитывая курс.

И вот так каждый раз… Поэтому-то я и стараюсь покидать Землю Сандо незаметно, без лишних прощаний. И никогда у меня это не получается…

Черт возьми, а приятно, когда тебя ждут!..

Выбрав соответствующее время, я сошел с орбиты и стал удаляться от Независимого Владения. И несколько часов не мог избавиться от тошноты и дрожи в пальцах. Слишком много курева перед отлетом и жажда просто замучила меня… Там, на Независимом Владении, я был в ответе за целый мир, но и мир в свою очередь хранил меня. Теперь я оставался один. Один на манеже. На какую-то долю секунды меня охватило желание вернуться обратно. Домой.

Потом память подсунула мне Кэтти, Мэрилинга, Руфь и давно умершего карлика по имени Ник, а также моего брата Чака — и ненавидя самого себя, я упрямо приближался к точке фазоперехода.

И вдруг все изменилось. Изменилось, едва корабль вошел в фазу и управление взял на себя автопилот.

Меня захлестнуло полное пренебрежение к опасности, совсем как в старые добрые времена. Я расхохотался.

Я могу погибнуть? Плевать! Что такого особенного в моей жизни?! Развлечения и улыбка наемной любовницы? Всех нас в конце ожидает Токийский залив, и сам я не являюсь исключением! Эй, старуха с косой — пусть ты догонишь меня, но моя цель в этот миг будет хоть самую малость благородна! Это лучше, чем качаться, как цветок в проруби, и дожидаться кого-то, кто изыщет способ прикончить меня в постели.

И тут оно накатило…

Я затянул священную песнь, язык которой был древнее человечества. Впервые за долгие годы я мог сделать это, потому что впервые почувствовал себя готовым к предназначенному.

Казалось, в кабине стало темно, хотя я был уверен, что светильники горят по-прежнему. И индикаторы приборов на панели управления расползлись по углам и превратились в светящиеся глаза хищных зверей, ожидающих во мраке джунглей. Я пел, и мой голос переставал быть моим, и становился голосом совсем другого человека, сидящего напротив.

И я последовал за ним.

Мысленно…

Иные голоса возникли вокруг меня и присоединились к пению. Я замолчал, но они продолжили свое кружение в бестелесном ветре, то замирая и отдаляясь, то вновь накатывая… В конце они почти исчезли, зовя в никуда, едва уловимые скорее душой, чем слухом… И новые, новые голоса, чужие, незнакомые, и вдалеке занимался рассвет, или закат, или просто зарево костров…

Я понимал, что все это — только сон, что при желании я всегда могу проснуться. Но желания не возникало.

И я пошел на запад.

Спустя вечность я вышел на край утеса и остановился. Дальше пути не было. Серое, бесцветное небо перетекало в призрачную воду — много миль бесконечной воды — и пересечь колеблющуюся равнину было невозможно. Вода изредка вспыхивала искрами, в их свете над поверхностью возникали туманные миражи, растекающиеся над волнами, и там, где я сейчас стоял, воздев руку к небу, там, где скалы громоздились друг на друга изломанными галереями, где острые грани каменных башен рвали небо в клочья, в самом сердце ледяной глыбы из полированного кедра я увидел исток моего пения — и ледяные пальцы тронули мою шею и взъерошили волосы.

Я видел тени мертвых — плывущие, подобно обрывкам тумана, или застывшие между угрюмыми скалами — и я знал, что они — мертвые. Я знал, кто они. Карлик Ник, и телепат Майкл Шендон, которого я прикончил собственными руками, но до того он едва не разрушил все здание моей империи; и заклятый мой враг Дэнго-Нож, и Коткор Боуджиз — человек с мозгом компьютера, и леди Карлай с Алгола, отмеченная печатью моей любви и ненависти…

И тогда я воззвал к последнему, что у меня еще оставалось.

Удар грома расколол небо надвое, и оно превратилось в озеро расплавленной бирюзы. И лишь на одно мгновение я различил там, в самом сердце черного острова за границей вод, — белый сполох платья Кэтти, и ее взгляд встретился с моим, и губы дрогнули, беззвучно шепча мое имя… Но второй раскат грома обрушил тьму на остров и Кэтти, и на неясную фигуру, воздевшую руки на утесе.

Кажется, это был я.

Проснувшись, я так и не сумел до конца разобраться в увиденном. Одна идея по этому поводу у меня имелась, но очень уж приблизительная… Я долго размышлял над ней, но так и не обнаружил особой ценности.

Некогда я сотворил Остров Мертвых. Работа не из легких, особенно учитывая тот факт, что все мои размышления легко вписываются в рамку книжной иллюстрации. Но всякий раз, когда мне на ум приходит мысль о смерти — а это случается довольно часто — мое воображение услужливо подсовывает два видения.

Первое из них — Долина Теней. Огромная черная долина, начинающаяся в ранних сумерках меж двух горных отрогов и постепенно переходящая в бездонный мрак глубокого космоса, и вашему взгляду не за что зацепиться в этой пустоте без звезд, без конца и Времени…

Второе — это эстамп сумасшедшего Беклина. «Остров Мертвых». То место, что привиделось мне во сне. И если Долина Теней несет хоть какой-то намек на покой, то в Острове Мертвых присутствует нечто зловещее.

Возможно, это всего лишь мои предположения, поскольку я так и не удосужился приступить к созданию Долины, не покладая рук трудясь над каждым нюансом и пробуя на вкус каждый оттенок эмоционального настроения. Но в самом сердце одного мира, достойного стать Парадизом, много лет назад я все-таки разбросал скалы острова мертвых, и память об этом выжжена клеймом в моем сознании, став частью меня. Вот эта-то часть и откликнулась на мою своеобразную молитву, отвечая единственным возможным для нее способом. Она пыталась предупредить меня! — и, кроме того, Остров был намеком, деталью, которая со временем способна стать доминантной… Черт побери все эти символы! Их значение столь же непонятно, как и многозначительно…

Кэтти! Она, несомненно, видела меня… и раз так, значит, есть надежда, сон в руку…

Я включил экран обзора. Спирали света закручивались во все стороны, сплетая мой курс — но это были всего лишь звезды. Просто я воспринимал их со своей точки зрения, вернее, с точки зрения своего корабля, то есть с изнанки пространства. Я висел в вывернутом космосе, Вселенная плыла мимо меня, и я ощутил, как броня десятилетий, покрывающая мою душу, раскалилась и стала плавиться. Человек, которым я стремился быть, уходил в небытие, а на его место вышел совсем другой — Носящий Имя Шимбо из Башни Темного Дерева, он же Отец Грома.

Спирали звезд вызывали во мне благодарность и гордую печаль. Я прожил назначенную мне жизнь, прошел по Пути и понимал, что теперь меня, возможно, ожидает иной.

Мгновение спустя я растворился в черном водовороте Вселенной и провалился в прохладный сон без видений, тихий и спокойный. Наверное, так спят в Долине Теней.

Успели пролететь две полновесные недели, прежде чем Лоренс Дж. Коннор счастливо завершил свой полет на «Модуле-Т» и опустился на Альдебаран-5, имеющий еще и второе название — Дрисколл, по имени первооткрывателя. Фаза перелета вообще не имела временной протяженности, так что, говоря о двух неделях, я имею ввиду бортовое время на «Модуле-Т». Только не спрашивайте — почему. У меня сейчас нет времени писать целый трактат по этому поводу. Но если досточтимый Лоренс Дж. Коннор вдруг передумал бы и отправился восвояси на Независимое Владение — впереди у него было бы еще две недели гимнастики, чтения и микрофильмов, и не исключено, что прибыл бы он обратно в тот самый день, когда некий Фрэнсис Сандо улетал на Альдебаран-5, только Сандо улетал утром, а Коннор прибыл бы к полудню.

Вне всяких сомнений, моя фауна умерла бы от счастья. Но досточтимый Лоренс Дж. Коннор почему-то не захотел возвращаться, и даже напротив — стал помогать тому самому Фрэнку Сандо в одном деликатном дельце с корнями вереска, что не приводило его в восторг — кого?.. — но явно было связано с частями той головоломки, которую он разгадывал.

Или это было одновременно несколько головоломок, только тесно сплетенных друг с другом? Кто знает…

Мне пришлось вырядиться в белоснежный тропический костюм, дополнив его светозащитными очками, потому что желтое небо скупилось на облака, и солнце низвергало на меня тепловой водопад, мелкими брызгами разбивавшийся о пастельные плиты тротуара. Мой прокатный скользящий турбомобиль неторопливо въехал в поселение местных живописцев, носившее название Мидии. На мой вкус, этот район был слишком аляповатым, неустойчивым и курортным. То, что люди называют домами, здесь представляло из себя башни, кубы, шпили, призмы и параллелепипеды, а конторы и мастерские изготавливались из специального вещества, называющегося «стеклон». Путем контролируемого процесса стеклон мог делаться прозрачным или непрозрачным, с добавлением любых оттенков. Я искал улицу Нуаж-Облако, проходящую у самой границы прибоя, для чего пришлось проехать через весь город, похожий на мармеладный торт — малина, земляника, вишня, лимон и все такое прочее.

В конце концов я нашел интересовавшее меня место. Адрес был тот же, но по поводу декораций Руфь оказалась права.

Многое, многое здесь успело измениться, и очень. В то далекое время, когда мы жили вдвоем, это был последний редут сопротивления пожиравшему все и вся мармеладу. Я прекрасно помнил каменную стену, окружавшую брусчатку небольшого дворика, в арке темнели железные створки ворот, и вода гоняла солнечных зайчиков по поверхности пруда и плитам покрытий…

Теперь на этом месте высился желейно-мармеладовый дворец из четырех башен. Между прочим, ярко-малиновых. Так что мне пришлось, поставив машину, пересечь радужный мостик и лишь потом нажать сигнальную пластинку на дверях.

— Дом не занят, — сообщил ханжеский голосок из скрытого динамика.

— Когда вернется мисс Лэрри? — поинтересовался я.

— Дом не занят, — повторил невидимый монах. — Если вы решили приобрести его, рекомендую вам обратиться к Полю Глайдену из «Солнечного Сиона». Авеню Семи Воздыханий, 173.

— Оставляла ли мисс Лэрри свой новый адрес?

— Нет.

— Какую-нибудь другую информацию?..

— Нет.

Я возвратился к своему турбомобилю, поднял его на восьмидюймовой воздушной подушке и заскользил искать Авеню Семи Воздыханий, что некогда звалась Центральной улицей.

Поль оказался совершенно лысым толстяком, если не брать в расчет седых бровей с двухдюймовым промежутком и столь тонких, что напоминали небрежный карандашный росчерк. Под бровями прятались серо-стальные и внимательные глаза. Затем стоит отметить улыбку узкого розового рта, которую Глайден не снимал даже во сне. Между глазами и ртом торчала курносая картошка, мало пригодная для дыхания по причине возвышавшихся по бокам пухлых булок, растущих и грозящих поглотить все остальное. В общий интерьер плохо вписывались лишь крохотные ушки с сапфировыми сережками.

Короче, это был шумный и гладкий толстунчик, вырядившийся в красную рубаху и такой же румяный, как и его одеяние. И восседал вышеупомянутый мистер Глайден за столом в своей конторе «Солнечный Сион». Мы обменялись рукопожатием, и он потянулся за сигарой, звякнув масонским кольцом о завиток керамической пепельницы, затем погрузился, подобно рыбе, в озеро клубов табачного дыма и стал изучать меня.

— Присаживайтесь, мистер Коннор, — промычал он, жуя сигару. — Я к вашим услугам.

— Дом Руфь Лэрри, по улице Нуаж — ваша епархия?

— Моя. Подумываете о покупке?

— Я разыскиваю мисс Лэрри. Вам известно, куда она уехала?

Некий огонек моментально угас в его глазах.

— Нет. Я даже никогда ее не видел.

— Хорошо. Куда, в таком случае, вы собирались пересылать деньги, вырученные за дом?

— А почему я должен отвечать на ваши вопросы?

— А почему бы вам и не ответить?

— Деньги надо было положить на ее счет в банке.

— Это здесь в городе?

— Да. Фонд Художников.

— Но она не договаривалась с вами лично?..

— Это сделал ее адвокат.

— Не подскажете ли его имя?

Он слабо колыхнулся в недрах своего дымного озера.

— Пожалуйста. Андрэ Дюбуа, «Винсон, Кэрилинг и Ву». Восьмой квартал к северу отсюда.

— Спасибо.

— Я понимаю, что дом вас не интересует?

— Напротив. Я покупаю его. Но только в том случае, если вступлю в право владения не позднее полудня и свяжусь с этим адвокатом. Я полагаю, пятьдесят две тысячи вас должны устроить?

Поль Глайден немедленно выбрался на твердую землю.

— Как мне найти вас, господин Коннор?!.

— Я остановился в «Спектруме».

— Тогда я звоню вам после пяти. Договорились?

— Вполне.

Вполне, подумал я… Ну, и что теперь?

Сперва я снял номер в «Спектруме». Потом по секретному коду вызвал своего человека на Дрисколле и приказал подготовить необходимую сумму наличными для того, чтобы уважаемый Лоренс Дж. Коннор мог совершить интересующую его покупку. В-третьих, я отправился в квартал религиозных учреждений, оставил турбомобиль на стоянке и пошел дальше пешком.

Я проходил мимо церквей и храмов кого угодно: от Христа до Зороастра. Но лишь в пейанском секторе я замедлил шаги.

Немного погодя я нашел то, что искал. Дело в том, что над поверхностью возвышалось всего одно здание — нечто зеленое, с гараж величиной.

Я вошел и стал спускаться по винтовой лестнице. Потом оказался в небольшом фойе, освещенном свечами, и прошел под нависающей аркой.

Здесь располагался центр святилища. И здесь же был главный алтарь темно-зеленого цвета, окруженный рядами скамеек.

Сотни стеклоновых панелей украшали все пять стен, и на каждой красовались пейанцы, совершающие героические деяния. Мне подумалось, как давно все это было, и сомнения закрались в душу.

Быть может, мне не стоило прилетать сюда…

Шесть пейанцев и восемь людей находились в святилище, все они надели молитвенные ленты, а из шести пейанцев четверо были женщинами.

Рост у них приблизительно семь футов, и кожа имеет травяной оттенок. Головы смахивают на воронки горлышком вниз и сплюснутые сверху, а глаза такие же зеленые, как и кожа, или с желтизной. Нос вообще почти отсутствует — так, две складки и ноздри размером с монету. Волос на теле нет. Рот большой и беззубый. Вместо зубов — роговые наросты, заменяющие и губы по совместительству. Ими пейанцы жуют. Если вы никогда не видали пейанцев, то хочу добавить — даже если вам это покажется странным — что они грациозны, словно представители кошачьих, вполне симпатичны, а возраст их расы не сравним с возрастом юного человечества. И мудрость тоже… Кроме того, они двусторонне симметричны, и имеют по две руки и ноги с пятью пальцами на каждой. В независимости от пола, пейанцы предпочитают юбки, куртки и сандалии, почти всегда темного цвета. Женщины чуть ниже, шире в бедрах, но грудей не имеют. Просто у них нет необходимости выкармливать потомство молоком, поскольку те питаются запасами жира в подкожных тканях, и этого им вполне хватает на первых порах. А потом им дают жидкую кашу и разную морскую пищу.

Таковы пейанцы.

Изучить их язык почти невозможно. Но я изучил. Философские системы пейанцев очень сложны, и некоторые из них я знаю. Кстати, многие пейанцы обладают телепатией и иными необычными способностями. Как и я.

Я присел на скамью и расслабился. После обучения, которое я получил на Мегапее, всякий пейанский храм придает мне сил и бодрости. Их религия — крайний политеизм. В этом они немного похожи на индусов, поскольку ничего не отбрасывают насовсем, и всю историю своего существования только и делали, что копили ритуалы и богов. Эта религия носит название «странтра», и в последнее время становится популярной. У нее есть вполне солидный шанс превратиться в универсальную веру, потому что ее каноны удовлетворяют всех, от атеистов до анимистов, а также просто любителей экзотических обрядов. Думаю, что среди последователей «странтры» сейчас не более десяти процентов коренных пейанцев, и «странтра» вполне способна пережить расу, ее породившую.

Пейанцев с каждым годом все меньше и меньше. Индивидуальный срок жизни у них невероятно долог, но плодовитость оставляет желать лучшего. Их великие мыслители уже успели дописать самую главную — и последнюю — часть в «Истории пейанской культуры», и посему они вполне могли решить, что после 14926-и томов «Истории» жить дальше совершенно необязательно.

Слишком уж любят они своих мыслителей. Забавные существа…

Человек еще сидел на пороге своей пещеры, когда пейанцы успели создать галактическую империю. Затем они с переменным успехом вели вековые войны с ныне не существующей расой бакхулианцами — и численность обоих народов резко уменьшилась. И наконец империя сжалась до размеров небольшой планетной системы, где пейанцы и обитали по сей день. Их родина, называвшаяся Мегапея, была уничтожена злобными, ужасными, отвратительными и развращенными бакхулианцами. Я сомневаюсь в правдивости подобной характеристики, поскольку исторические хроники написали сами пейанцы. Так что облик бакхулианцев, вероятно, сильно интерпретирован. Во всяком случае, они не почитали «странтру», а поклонялись идолам. Это я прочел в тех же хрониках…

В противоположной стороне святилища кто-то затянул священную песнь. Я знал ее лучше, чем все присутствующие, и быстро поднял глаза на стены.

И это случилось.

Стеклоновая панель с изображением Отца Грома Шимбо из Башни Темного Дерева засияла зеленью и желтизной.

Если использовать привычные нам термины, то некоторые божества пейанцев пейаноморфны, а некоторые напоминают египетских, словно в некоем зоопарке скрещивали пейанцев и разнообразных животных. То есть вид их совершенно необычен. Но я не сомневаюсь, что когда-то пейанцы посещали Землю — потому что Шимбо выглядит, как человек. Я не знаю, почему цивилизованному народу вздумалось возвести дикаря на божеский престол, но вот он, Шимбо, Отец Грома — обнаженный, с легким зеленоватым оттенком кожи, и лицо его наполовину прикрыто поднятой рукой, в которой он несет через желтое небо тучу с громами. В правой руке Шимбо держит огромный лук, а на бедре у него колчан с перунами — молниями.

И вскоре все, находящиеся в храме — и люди, и пейанцы — подхватили ту священную песнь.

Новые посетители входили в двери. Помещение постепенно наполнялось. Где-то в области солнечного сплетения у меня зародилось мощное чувство силы и легкости, и распространилось по всему моему телу.

Я не знаю механизма этого явления, но всякий раз, когда я вхожу в пейанский храм — как сейчас — панель с изображением Шимбо начинает сиять, и я преисполняюсь мощью и восторгом. Я был единственным землянином в чисто пейанской профессии, но я прошел тридцатилетний цикл обучения и двадцатилетний — послушничества. А все остальные мироформисты были только пейанцами. Каждый из нас Носит Имя одного из божеств, и это совершенно непонятным образом помогает нам в нашей работе. Лично я выбрал Шимбо — или это он избрал меня — из-за сходства с человеком. Шимбо!.. Пока я буду жив, Отец Грома через мое воплощение будет существовать в материальной вселенной. После моей смерти он вернется в блаженную Пустоту, пока не придет новый Носящий Имя — его Имя. Изображение соответствующего божества загорается всякий раз, когда Носящий Имя входит в пейанский храм. В любой храм, на любой планете. Я не чувствую себя дураком из-за того, что не могу понять причинную связь этого. Ну и что? Пейанцы тоже не понимают.

Шимбо — я как-то свыкся с этой мыслью — уже давно поставил на мне крест и вычеркнул из своей памяти. За что? За все, что я сделал с Силой да и своей жизнью. И, все же, думаю, сегодня я зашел в храм, чтобы проверить — так ли это.

Все. Я встал и медленно двинулся в направлении выхода. Когда я был уже в дверном проеме, меня охватило неодолимое желание поднять левую руку. Подчиняясь ему, я сжимаю кулак и поднимаю его чуть выше плеча… И где-то там, в вышине, раздается мощный раскат грома.

Когда я вышел наружу, меня всего переполняла горячая и могучая мелодия. Начавшийся дождь, как бы помогая остудить этот жар, легко и свободно падал на меня, а вместе со мною и на весь поднебесный мир

А Шимбо, Отец Грома, продолжал ярко сиять на своей панели.

Глава 2

Мы встретились с Глайденом в конторе Андрэ Дюбуа. Андрэ оказался человеком невысокого роста, с суровым обветренным лицом, которое украшала копна снежно-белых седых волос. Он согласился открыть свою контору не только потому, что я настаивал заключить сделку по продаже дома сегодня же. Этому в неменьшей мере способствовали пятьдесят шесть тысяч, в которые мне этот дом обошелся. Я выплатил деньги, бумаги были подписаны, ключи положены в мой карман. Пожав друг другу руки, мы покинули контору адвоката. Когда мы не спеша шагали по мокрому тротуару к нашим достойным уважения экипажам, я с досадой воскликнул:

— Проклятье! Андрэ, я, кажется, забыл ручку на вашем столе.

— Я пришлю ее вам. Вы ведь остановились в «Спектруме»?

— Боюсь, мне придется очень скоро покинуть его…

— А если я пришлю ее вам домой, на улицу Нуаж?

Я покачал головой.

— Она мне понадобится сегодня вечером.

— Тогда, пожалуйста, возьмите мою, — и он протянул ручку.

К этому времени Глайден уже сел в свою машину. Я помахал ему рукой и пояснил:

— Мне нужно поговорить с вами наедине, без Глайдена.

Вокруг темных глаз Андрэ тут же образовались морщинки, отчего сами глаза сменили выражение тусклой брезгливости на разгорающееся любопытство.

— Хорошо, — коротко бросил он, и мы вернулись в здание его конторы, где ему вновь пришлось открывать дверь.

— Так, все-таки, в чем же дело? — поинтересовался он, когда снова уселся в мягкое кресло за своим рабочим столом.

— Я ищу Руфь Лэрри.

Он продемонстрировал самый универсальный из известных мне способов выиграть время и поразмышлять — он закурил сигарету.

— Почему? — поинтересовался он.

— Это мой старый друг. Вы знаете, где она?

— Нет.

— Вам не кажется несколько странным занесение денег, и немалых, на счет лица, местопребывание которого вам неизвестно?

— Кажется, — согласился он. — Кажется, если быть откровенным. Но я обязан выполнить поручение.

— Руфь Лэрри?

— Как прикажете вас понимать?

— Она лично поручала вам это или от ее лица это сделал кто-то другой?

— Я не знаю, каким образом все это касается вас, мистер Коннор. Но, думаю, нам лучше прекратить этот беспредметный разговор.

Для принятия решения не пришлось закуривать сигарету.

— Прежде всего, я хочу пояснить с какой целью я приобрел ее дом. Меня интересуют любые намеки, связанные с новым местом нахождения Руфи. Кроме того я намерен вернуть дому прежний облик, потому что мои желания расходятся с архитектурными вкусами вашего города. Вам это о чем-то говорит?

— Только о том, что с головой у вас, очевидно, не все в порядке.

Я согласно кивнул и добавил:

— Я — сумасшедший, имеющий возможность удовлетворять свои прихоти. Ненормальный, способный, при случае, сотворить впечатляющую кучу неприятностей. Интересно, сколько стоит это здание? Пару миллионов?

— Н-не знаю, — удивился он. По его липу пробежала тень беспокойства.

— Согласитесь, чертовски хлопотно искать помещение для своей конторы, если кто-нибудь купил бы вдруг этот симпатичный офис?

— Совсем не просто, мистер Коннор, разорвать мой контракт на аренду.

Я улыбнулся.

— …Кроме того, — продолжал я развивать свою мысль, — еще печальней оказаться в зоне внимания городской Юридической Ассоциации. Верно?

Он выпрыгнул из кресла.

— Вы действительно сумасшедший!

— Вы в этом убеждены? Не могу сказать, в чем вас будут обвинять. Пока. Но даже простое дознание, как вы понимаете, причинит массу беспокойств. А потом, когда у вас возникнут трудности с новым помещением… Нет, ведение дела таким образом совсем не в моем вкусе. Всему виной время, точнее, его нехватка. Да… Так вы совершенно уверены, что я ненормальный? — завершил я свой монолог.

После паузы я услышал то, что хотел.

— Нет. Не уверен.

— Прекрасно! Тогда почему бы вам не рассказать, о чем вы с Руфь договорились. Детали меня не интересуют, лишь обстоятельства, при каких дом был покинут. Почему Руфь не оставила письма или иного сообщения — вот что меня удивляет.

Откинув голову на спинку кресла, Андрэ внимательно смотрел на меня сквозь сигаретный дым.

— Переговоры велись по телефону…

— Ее могли одурманить наркотиками, запугать…

— Исключено! Да и какое вы, собственно, имеете к этому отношение?

— Я уже говорил, она — мой старый друг.

Его зрачки расширились, потом сжались. Некоторые люди и поныне не могут забыть, кто был один из старых друзей Руфь.

— К тому же, — продолжил я, — недавно мною получено письмо, в котором она просит меня приехать по чрезвычайно важному делу. И вдруг она исчезает, не оставив ни письма, ни адреса. Естественно, возникают некоторые подозрения. Вот почему, мистер Дюбуа, я намерен найти ее.

Конечно, он не был слепой. Он прекрасно видел, какой на мне костюм, понимал, сколько он стоит и, вероятно, в моем голосе — после многих лет, когда я только и делал, что отдавал приказы — еще сохранился привычный командирский тон.

Во всяком случае, номер полиции он не набрал.

— Все переговоры велись по телефону и почтой, — сказал он, — и я не имею никакого представления о том, где она находится. Прошу верить моей искренности — она просто сказала, что уезжает, просила продать дом, а деньги перевести на ее банковский счет. Выполняя ее просьбу о продаже, я и передал дом в «Солнечный Сион».

Он отвел взгляд в сторону, а потом снова посмотрел на меня.

— Впрочем, она действительно оставила у меня письмо для особы, которая должна обратиться ко мне. Но это, увы, не вы. Если же указанная особа не обратится ко мне вообще по истечении указанного времени я должен отправить ему это письмо почтой.

— Могу ли я узнать, кому оно адресовано?

— Очень сожалею, мистер Коннор, но… Это личное дело клиента.

— Вот телефон, — сказал я, — наберите 73737373 — это в Глинкое. Свяжитесь с управляющим «Нашего объединения» — Домиником Мэлистай. Назовите себя, скажите ему «Бе-бе, черная овечка» и попросите установить личность Лоренса Дж. Коннора.

Андрэ Дюбуа не заставил себя ждать. Едва закончился телефонный разговор, он встал и подошел ко вделанному в стену миниатюрному сейфу, достал оттуда конверт и почтительно-вежливо вручил его мне. На запечатанном конверте — на его лицевой стороне — имелась отпечатанная на машинке надпись:

«Фрэнку Сандо».

Скрывая свои чувства, я рассматривал лежавшие в конверте предметы. Их было три.

Новая фотография Кэтти на несколько изменившемся фоне.

Фотография Руфи, несколько погрузневшей и постаревшей, но все еще привлекательной.

И записка.

Записка была написана по-пейански. В приветствии я прочитал свое Имя, а далее стоял условный знак, каким обозначался в священных текстах великий Шимбо, Отец Грома. Короткое послание было подписано именем «Грин-Грин». Имя представляло собой игру слов. По-английски «Грин» — «Зеленый». Следовательно имя можно было прочесть так: «Зеленый-Зеленый». Смысл этого я понял позже. Подпись сопровождалась знаком Белиона, который к двадцати семи существовавшим Именам не относился.

Я был сбит с толку. Немногим, очень немногим были известны те, кого называют Носящие Имя. А Белион — бог Огня, живущий в недрах — изначальный враг Шимбо. Он и Шимбо крушили друг друга, достойно заполняя паузы между новыми воскрешениями.

Я внимательно прочитал записку. Она — как я уже упоминал — была немногословной:

«Ищи своих женщин на Острове Мертвых. Боуджиз, Дэнго, Шендон и карлик ожидают тоже».

До́ма, на Независимом Владении, остались объемные фото Боуджиза, Дэнго, Шендона, Ника, леди Карлай (ее тоже можно было назвать «моей женщиной») и Кэтти. Шесть фотографий, которые я получил. И вот теперь они захватили Руфь.

Кто они?

Как я ни старался, я не обнаружил в своей памяти имени Грин-Грин. Но Остров Мертвых я, конечно же, знал. И знал хорошо.

— Благодарю вас, Андрэ.

— Что-то не так, мистер Сандо?

— Да. Но я все улажу, — успокоил я его. — Не беспокойтесь, это вас не касается. Можете все забыть… И забудьте мое имя.

— Уже забыл, мистер Коннор.

— Прощайте, Андрэ.

— До свидания.

Меня ожидал дом на улице Нуаж. Там, прогуливаясь по комнатам, я попал в спальню Руфи и внимательно осмотрел ее. Все — обстановка, одежда, разного рода мелкие личные вещицы, настолько личные, что люди не оставляют их в старых жилищах, меняя адрес — все оставалось на своих местах. Бродить по дому было забавно и в то же время странно. Дом уже не был таким, как раньше. И, все же… То тут, то там я натыкался на знакомые предметы — старинные часы, искусно инкрустированный портсигар, расшитую шелком ширму — это напоминало мне о жизни, с легкостью карточного игрока тасующей вещи, некогда знакомые вам, уничтожая тем самым тонкий аромат очарования, оставшийся в вашей памяти от прошлых времен и мест И это беспокоит вас, пусть недолго, непонятным, каким-то ирреальным образом. Очарование умирает, пронзенное самим фактом встречи с ним. И чувства, которые вы и так успели позабыть, исчезают вновь, покидая полотно картины, возникшей в вашем сознании.

Я испытывал что-то похожее, отыскивая какой-то след, какой-то намек на то, что совсем недавно происходило здесь. Час проходил за часом, все вещи в доме одна за другой были пропущены сквозь фильтры моего внимания. И только тогда мысль, едва осознанная мной в конторе адвоката, все то, что не покидало меня по пути с Независимого Владения и даже раньше — с того самого дня, когда я получил первый конверт с фотографией — эта мысль завершила свой круг обращения: из мозга в чрево и обратно в мозг.

Я присел и закурил сигарету. Фотография Руфь была сделана здесь, в этой комнате. На остальных снимках фон не менялся — голубое небо и скалы. «Голубое небо и скалы… Голубое небо… и скалы… и скалы…» Я тщательно обыскал комнату. Ничего. Никакого намека на насилие, никакого намека на личность моего врага. Эти слова я произнес уже вслух — «Моего врага». Первые слова после «Прощайте», произнесенного при расставании с оказавшимся столь любезным адвокатом.

Слова отозвались странным эхом в покинутом доме: «Моего врага…»

Теперь я знал точно. Я был на прицеле. Почему — этого я еще не знал. Хотя ответ напрашивался самый простой: меня хотят прикончить. Кто? Если бы не многочисленность — несмотря на постоянное убывание — моих врагов, решать было бы гораздо легче. Я постарался припомнить каждую деталь. Я постарался как можно точнее, с позиции моего противника, определить место встречи, наше поле боя. Я припомнил посетивший меня сон. Я видел это место.

Заманить меня туда, а тем более причинить мне какой-нибудь вред, мог только глупец или дурак. Оставляю на ваш выбор любое из этих определений. Единственное, что могло послужить оправданием — он не знал о той Силе, которую я обрету, едва ступлю на землю сотворенного мной мира. Если я вернусь на Иллирию, я найду союзников во всем. Потому что это я много веков тому назад пустил вращаться планету по ее орбите. И именно там находился Остров Мертвых. Мой Остров Мертвых.

…И я туда вернусь. Я знал это, Руфь. А, может быть, Кэтти…

Это требовало моего возвращения в необычный Эдем, некогда возведенный моими руками. Руфь и Кэтти… Я не хотел помещать эти два образа рядом, но разве был другой выход? Одновременно они не существовали для меня раньше, перемена совсем не нравилась мне и теперь. Решено, я отправляюсь туда, но горе тому, кто наживил для меня эту ловушку. Правда, горевать ему осталось недолго — он останется на Острове Мертвых навсегда.

Я раздавил сигарету. Внезапно возникшее чувство голода заставило меня запереть розовые ворота и вернуться в «Спектрум».

Я переоделся к ужину и спустился в холл. Там я обнаружил приличный ресторанчик, но он уже был закрыт. У стола регистрации я навел справки о приятном местечке, где бы я мог в этот час пристойно поужинать.

— Поезжайте в Башню Бэрта, это у залива, — простонал ночной портье, стараясь подавить зевок. — Они не закрываются до глубокой ночи. У вас еще есть пара часов.

Получив столь необходимые для моего желудка сведения, как туда проехать, я покинул отель. Я еще не предполагал, что проверну дельце, связанное с «вересковым корнем». Смехотворно — это слово здесь более уместно, чем «странно» — но что поделаешь? Мы все живем под раскидистой кроной Большого Дерева, верно?

Я вышел у ресторана, оставив скользящий турбомобиль на попечение ливреи. Любая ливрея — а они встречаются повсюду — имеет сверху постоянно улыбающееся лицо. Она открывает перед тобой дверь, которую ты можешь открыть сам, подает полотенце, в котором нет никакой необходимости, подхватывает чемодан, который не нужно нести… Главное — правую руку ливрея всегда держит на уровне пояса, ладонью кверху — и ширина улыбки находится в прямой зависимости от блеска металла или похрустывания соответствующего сорта бумаги. И карманы у ливреи настолько глубоки, что в них способно утонуть многое. Ливреи сопровождают меня не одну тысячу лет, я совсем не против этой униформы. Но я ненавижу улыбку, включающуюся только по сигналу и никак иначе.

Скользящий турбо был уже припаркован между парой красных полосок на полотне дороги.

В свое время «на чай» давали за услуги, выполненные быстро и расторопно. Это была своего рода компенсация, дополнение к низкому заработку определенного класса служащих. Это понимали и принимали. Но еще в моем веке туризм дал понять развивающимся странам, что туристы — это превосходные копилки, и — таким образом — возник прецедент, очень быстро покоривший все страны, в том числе и родные страны туристов. И теперь — зная о той выгоде, которую можно извлечь — все носящие униформу поставляли клиентам не всегда нужное и не всегда законное с самой любезной улыбкой. Армия ливрейных покорила мир. После тихой революции в ХХ-ом веке, едва мы выходим из дома, как превращаемся в туристов граждан второго сорта, которых не зная жалости, эксплуатируют улыбающиеся легионы. О, с каким коварством они одержали победу! В любом городе, который я имею честь посетить, ливреи бросаются мне навстречу и тщательно смахивают с меня несуществующие пылинки, суют в руки никому не нужные брошюры, пересказывают размышления синоптиков, перебрасывают мостки через ближайшую лужу. Держат над моей головой раскрытый зонтик, если день солнечный; продолжают держать зонтик, если день дождливый; освещают мой путь ультра-инфра-фиолетово-красным фонариком, если день выдался облачным; извлекают якобы торчащую нитку из пуговицы на моем поясе, чешут мне спину, подбривают сзади мою шею, застегивают ширинку на моих брюках, полируют мне туфли — и улыбаются, улыбаются, улыбаются… Проклятье, каким бы роскошным местом стала вселенная, если бы мы все стали блестящими, скрипящими, Носящими Ливреи. Как бы мы тогда все улыбались друг другу!..

Заведение, куда меня доставил лифт, располагалось на шестидесятом этаже. Только тут я понял свою ошибку — следовало заказать столик по телефону еще из отеля. Все столики в зале были заняты. Я не учел, что завтра на Дрисколле должен был состояться праздник. Распорядитель записал мое имя и извинился за те пятнадцать-двадцать минут, которые мне придется обождать. Ничего не оставалось, как отправиться в один из баров, где я заказал пиво.

Потягивая из кружки, я огляделся по сторонам. Напротив, в другом конце фойе, в полумраке виднелся еще один такой же бар. Толстощекое лицо, привлекшее мое внимание, показалось знакомым. Очки, надетые мной и достойно заменяющие подзорную трубу, помогли внимательно изучить интересующее меня лицо, на этот раз в профиль. Волосы, это ясно, другого цвета, да и кожа несколько темнее. Зато нос и уши, безусловно, те же самые.

Я встал и направился через фойе, но меня остановил официант, пояснив, что я не могу выносить спиртные напитки за пределы бара. Мои объяснения, что я иду в бар напротив, вызвали на его лице любезнейшую улыбку и предложение помочь мне отнести кружку. Я прикинул, что дешевле обойдется купить новое пиво — руку он держал на уровне пояса — и сказал, что мою кружку он может выпить сам.

Толстяк сидел один. Перед ним на столике, тоже в одиночестве, стоял бокал с чем-то ярким. Очки я снял и спрятал, пока подходил к столику.

— Позвольте присоединиться, мистер Бэйкер? — произнес я фальшивым фальцетом.

Он чуть подскочил внутри собственной оболочки, отчего по слоям жира на какой-то миг пробежали волны. Объективы глаз величиной с блюдце фотографировали меня, и я знал, что машинка внутри его черепа, как дьявол на тренажере, уже набрала полные обороты.

— Видимо, вы ошиблись… — начал он, улыбаясь. — Нет, это я ошибся, — нахмурившись, поправился он, — прошло столько времени, Фрэнк, мы оба изменились…

— …надев походные сюртуки, — я окончил за него фразу нормальным голосом.

Уже сидя напротив него за столиком, я с интересом наблюдал, как он, действуя словно арканом, привлек внимание официанта, а потом и его самого.

— Что ты сегодня пьешь?

— Пиво. Любого сорта.

Официант принял заказ и удалился.

— Ты ужинал?

— Нет. Я сидел напротив и ждал места в ресторане, когда заметил тебя.

— А я поужинал, — сообщил он. — И не возникни у меня желания заглянуть сюда на минутку, мы бы не встретились.

— Странно, — сказал я.

— Что?

— Вер, вер. Грин, Грин.

— Боюсь, я что-то не понимаю. Это что, какой-то пароль, и я должен дать отзыв?

Я чуть пожал плечами.

— Можешь считать это молитвой-проклятием для моих врагов. Что новенького?

— Ну, теперь, когда ты здесь, нам, конечно, нужно поговорить. Я могу присоединиться к тебе?

— Само собой, Билл.

И когда, наконец, объявили заказ Л. Дж. Коннора, мы перешли за столик в одной из многочисленных комнат ресторана, занимавшего весь этаж Башни. Отсюда мог бы открыться прекрасный вид на залив, но небо затянуло тучами, а над свинцовыми волнами океана лишь изредка мигали огни буев и еще реже вспыхивал случайный прожекторный луч. Аппетит Бэйкера не погиб окончательно, и он заказал себе полный ужин. Пока я лишь наполовину прикончил бифштекс, он торжественно похоронил в своей утробе многочисленную кавалькаду спагетти в сопровождении не менее внушительного эскорта из кровяной колбасы и — поставив на этом крест — перешел к десерту и кофе.

— Да… Недурно… — удовлетворенно отвалился он от стола и тут же воткнул зубочистку в верхнюю часть улыбки, которую я видел на его лице лет сорок назад.

— Сигару? — предложил я.

— С удовольствием.

Зубочистка отправилась в пепельницу, сигары были зажжены, нам принесли счет. Я всегда использую этот прием в многолюдных местах, если официанты не торопятся со счетами. Закуренная сигара, клубок голубоватого дыма и — счет на столе.

— Плачу я, — объявил Бэйкер.

— Чепуха! Ты мой гость.

— Ну, если так… — он поднял вверх обе руки.

В конце концов, Билл Бэйкер был сорок пятым богатым человеком в Галактике. Не каждый день выпадает возможность поужинать со столь удачливым человеком.

Когда мы вышли, он пробурчал:

— Мне известно одно местечко, мы можем там поговорить. Машину веду я.

Мы сели в его машину, оставив на стоянке разочарованную ливрею с досадно нахмуренным лбом. Потом минут двадцать кружили по городу, усердно освобождаясь от гипотетических «хвостов». Завершилось все это прибытием к многоквартирному дому в восьми кварталах от Башни Бэрта. Войдя в холл, Бэрт кивнул привратнику, тот не остался в долгу.

— Как вы считаете, завтра будет дождь? — глубокомысленно заметил Бэйкер.

— Ясное дело, будет, — не стал возражать привратник.

Лифт поднял нас на шестой этаж. Обшивку панелей в коридоре украшали искусственные самоцветы, многие из которых были искусственны настолько, что по совместительству работали объективами. Бэйкер постучал в одну из дверей: три торопливых удара, пауза, два удара, пауза, еще два… Завтра же сигнал будет другим — я-то знаю толстяка. На стук дверь открыл молодой человек с суровым лицом и в темном костюме. Бэйкер указал через плечо большим пальцем, после чего человек исчез. Мы вошли и, прежде чем дверь была заперта, я все-таки успел заметить, что между двумя фальшивыми деревянными листами, напоминая бутерброд, заключена металлическая пластина. Потом минут десять Бэйкер тщательным образом, как врач богатого больного, прослушивал комнату поразительно разнообразным набором детекторов, пытаясь обнаружить подслушивающие устройства мне он дал знак хранить тишину и, в качестве дополнительной предосторожности, включил пару помехосоздающих приспособлений. Исчерпав все свои возможности, он вздохнул, снял пиджак, повесил его на спинку стула, повернулся ко мне и сказал:

— Все в порядке, теперь можно поговорить. Выпить желаешь?

— Ты уверен, что это безопасно? — спросил я, пряча улыбку.

С минуту он размышлял, потом неуверенно кивнул:

— Думаю, да.

— Тогда коньяк с содовой, если она у тебя есть.

Он отправился в соседнюю комнату и через минуту вернулся с двумя бокалами. В одном — если он собирался поговорить со мной о деле — находился чай. Но меня это мало волновало.

— Итак, как обстоят дела?

— Черт побери, все истории, которые о тебе ходят — чистая правда. Признайся, как ты узнал?

Я неопределенно пожал плечами.

— Нет, на этот раз ты меня не обставишь! Как тогда, с горными разработками на Веге.

— Не понимаю, о чем ты говоришь? — весь мой вид выражал искреннее удивление.

— Забыл, что произошло шесть лет назад?

Я рассмеялся.

— Почти не помню. Послушай, Билл, я мало слежу за тем, что делают мои деньги — пока они там, где им положено быть. Я доверяю своим служащим проявлять заботу о них и распоряжаться ими вместо меня. Если я шесть лет назад совершил выгодную сделку в системе Веги, то только потому, что один из моих хороших служащих хорошо постарался во благо своему хозяину. Я не собираюсь возвышаться над своим состоянием и следить за ним, как бдительный пастух — подобно тому, как это делаешь ты. Я все передал в другие руки.

— Конечно, конечно, Фрэнк! Я понимаю — ты на Дрисколле инкогнито, и ты случайно умудрился наскочить на меня как раз в самый вечер перед сделкой. Скажи, кого из моих людей ты подкупил?

— Никого, честное слово.

— Я тебя заверяю, — пропыхтел он, развивая свою мысль, — я ему ничего не сделаю, я просто переведу его в такое место, где он мне больше не повредит.

— Я приехал сюда не заниматься делами. И тебя я встретил совершенно случайно.

— Не знаю, что ты задумал, но на этот раз весь пирог тебе не проглотить, — заверил меня он.

— А я и не стремлюсь. Поверь мне.

— Проклятье! — его кулак ударил в подставленную ладонь. — Все шло так гладко!

— Я никого не видел, — вполне откровенно сказал я.

Он вскочил и выбежал из комнаты. Быстро вернулся и протянул мне трубку.

— Отличная трубка! — похвалил я.

— Пять тысяч, — сообщил он. — Недорого.

— Трубками я особенно не увлекаюсь.

— Десять процентов! Больше чем за десять я тебя в долю не беру. Я лично прокрутил это дело — и не желаю, чтобы ты мне подгадил!

И тогда я разозлился. Этот паразит, кроме еды, думает только об умножении своего богатства. Он абсолютно уверен, что я провожу свое время точно так же — иначе почему многие листья на Большом Дереве носят имя «Сандо»?..

— Я согласен на треть.

— Треть?!

— Или действую сам, — пригрозил я.

И началось. Хорошо, что комната была звуконепроницаемой и без «клопов». Такие изысканные выражения слышал я впервые за многие годы! Нервно шагая по комнате, он упорно менял боевую расцветку лица, пока не дошел до темно-багровой. Не знаю, чья кровь в нем кипела, но при ходьбе он стал подскакивать. И в это время — когда Бэйкер страстно старался меня в чем-то убедить — мое жадное и загребущее второе «Я» сидело со мной за одним столом и размышляло на предмет курительных трубок.

— …ну-ка, пороемся в памяти, благо голова человека вроде меня содержит предостаточно самых разнообразных сведений. Дома, на Земле, в дни моей молодости лучшие трубки делались из пенки или особого рода вереска, «эрика». На то имелись веские причины: глиняные трубки слишком быстро нагревались, а деревянные слишком быстро прогорали и трескались. Позже, на исходе ХХ-го века, благодаря отчетам хирургического общества о заболеваниях органов дыхания, курение трубок пережило нечто вроде ренессанса. Если к началу следующего столетия мировые запасы пенки и эрика были истощены, то благодарность за это нужно вынести только хирургическому обществу. Пенка — или «гидроксил магния, скальная порода осадочного типа, встречающаяся в тысячелетних слоях отложившихся морских раковин» — будучи выработанной, исчезла совсем. Так, так… Вересковые трубки изготовлялись из корня белого вереска — или по-латыни «Эрика Арбореа» — который рос только в органических районах Средиземноморья и на полное созревание одного растения уходило лет сто — иначе изготовление трубки из его корня выглядело более чем проблематичным. Сбор белого вереска проводился так интенсивно и оплачивался так высоко, что о сохранении ресурсов на будущее никто даже не подумал. Итог — курильщикам трубок теперь приходится довольствоваться чем-то вроде пиролетического углерода, а пенка и вереск сохранились лишь в воспоминаниях и коллекциях. Правда, незначительные запасы пенки иногда обнаруживаются на других планетах, что способствует мгновенному обогащению владельцев месторождений. Но «Эрика Арбореа»… Нет, она выращивалась только на Земле и нигде больше. В наши дни — я и Андрэ Дюбуа являемся отщепенцами — подавляющее большинство курило трубки.

Трубка, которую мне показал Бэйкер, была изготовлена из отличнейшего вереска… Следовательно…

— Черта с два! Этот вереск стоит в десять раз дороже своего веса в платине!

— Ты доконаешь мое сердце, если потребуешь больше восемнадцати процентов.

— Тридцать.

— Фрэнк!

— Если мы разговариваем о деле…

— Будь благоразумен, двадцать процентов — это все, что я могу себе позволить. И это обойдется тебе в пять миллионов.

Я рассмеялся ему в лицо.

Из чистого упрямства я торговался с ним еще целый час, отметая предложения Бэйкера, и наконец, сделка состоялась. На поле боя остались лежать четыре миллиона и двадцать пять с половиной процентов, и мне оставалось лишь позвонить Доминику Мэлистай, чтобы решить проблему переброски финансов.

Вот таким образом завершилось дело с вересковым корнем. Смехотворно, согласен, — это слово подходит больше, чем «странно», но ведь мы живем в тени Большого Дерева, верно?

Когда все было кончено, Бэйкер похлопал меня по плечу, сказав, что я — хладнокровный игрок и что лучше быть со мной на одной стороне, чем на противной; и вновь наполнив бокалы, высказал при этом заветное желание перекупить у меня Мартина Бремена, потому что ему никак не удавалось завести повара-ригелианца. И, конечно, снова спросил, кто дал мне знать о деле с вереском.

Он высадил меня у Башни Бэрта — ливрея открыла дверцу скальтура с моей стороны, получила ожидаемую мзду, выключила улыбку и удалилась — после чего уехал. А я отправился в «Спектрум», сожалея, что не поужинал в отеле, не лег спать пораньше, а вместо этого весь вечер выводил автографы на листьях.

Радио в моей машине наигрывало какую-то диксилендовскую мелодию: я сто лет ее не слышал. От этого, и еще из-за дождя, который не замедлил припустить, мне вдруг стало одиноко и более, чем грустно.

Машины на улицах почти не встречались. Я прибавил скорость.

На следующее утро я послал Мэрилингу на Мегапею курьерограмму. В ней я заверил Мэрилинга — Шимбо будет с ним до начала пятого периода, поэтому он может пребывать в покое. И еще я спрашивал, не знает ли он пейанца по имени Григ-Грин — или с подобным именем — который каким-то образом может быть связан с Именем Белиона. Я просил передать ответ Лоренс Дж. Коннору, Независимое Владение. Депешу я не подписал, планируя сегодня же покинуть Дрисколл и вернуться домой. Курьерограмма — самый быстрый и самый дорогой вид межзвездной «почты», но и тут пройдет пару недель, прежде чем я получу уже оплаченный ответ.

Что и говорить, я несколько нарушал свое прикрытие на Дрисколле, посылая депешу тайного класса с обратным адресом на Независимом Владении, но… Я улетал в тот же день, и очень хотелось иметь поменьше проблем.

Я расплатился за номер в отеле и поехал к дому по улице Нуаж, сделав по дороге короткую остановку для легкого завтрака. Мне хотелось в последний раз окинуть взглядом дом Руфи.

В Мармеладном Домике меня поджидала новость. Что-то лежало в приемнике почты. Этим «что-то» оказался большой конверт без обратного адреса.

На конверте значилось:

«Фрэнку Сандо, по месту жительства Руфь Лэрри»

Я взял конверт и вошел в дом. Я не распечатал конверт пока не убедился что в доме не побывали гости которых я не приглашал. Только тогда я спрятал в карман маленькую трубочку, способную исторгать гарантированную, бесшумную и мгновенную смерть, имевшую вид вполне естественной, уселся в кресло и раскрыл конверт.

Так и есть!

Еще один снимок.

Старый друг Ник. Ник-карлик. Ник-покойник. Он стоял на скалистом утесе, сердито скалился сквозь бороду и явно был готов прыгнуть на фотографа.

«Прилетай на Иллирию. Здесь все твои друзья»

Все это было написано по-английски.

Я закурил первую в этот день сигарету.

Здесь Лоренса Джона Коннора знали Мэлистай Бэйкер и Дюбуа.

Мэлистай был моим агентом на Дрисколле, и я платил ему достаточно, чтобы не бояться подкупа. Правда, к человеку могут применить другие давления, но Мэлистай сам узнал мое настоящее имя вчера — после того, как прозвучала кодовая фраза, ключ-пароль к специальной инструкции. Прошло не так много времени, чтобы его успели познакомить с сильнодействующими методами.

Бэйкер. Он ничего не выигрывал, продавая меня. Мы были партнерами в совместном предприятии, каплями в ведре, о котором столько говорят. Вот и все. Если наши капиталы каким-то образом и вступали в конфликт, то это был конфликт не личного характера. Бэйкер исключался.

Андрэ Дюбуа не принадлежал к числу разговорчивых людей, особенно после моих пространных рассуждений о применении крайних мер на пути к достижению желаемого результата.

На Независимом Владении тоже никто не знал о месте моего пребывания, никто, кроме СЕКАРХа, а его память я позаботился стереть перед вылетом.

Попробуем рассмотреть другую возможность.

Если Руфь была похищена, и ее принудили написать записку, которую она мне послала — тогда тот, кто ее похитил, мог предположить следующее: если отреагирую на это письмо — хорошо, если нет — тоже ничего страшного.

Предположение показалось мне весьма вероятным.

Из него следовало, что на Дрисколле есть человек, имя которого я был бы не прочь узнать.

С помощью Доминика Мэлистай я бы мог, очевидно, отловить отправителя последнего снимка. Но стоило ли терять время?

Если за этим человеком находится другой, и если этот другой не дурак, то исполнитель его воли будет знать очень мало, если вообще не будет иметь к делу никакого отношения. И, все же, я решил пустить Мэлистай по следу, а о результатах доложить мне на Независимое Владение. Но звонить ему из Мармеладного домика сейчас же я, конечно, не стал.

Через несколько часов уже не будет иметь никакого значения, если кто-то здесь и знал, что Коннор — это Сандо. Я буду в пути и никогда больше не буду Л. Дж. Коннором.

— …Все несчастья в мире, — сказал мне однажды Ник-карлик, — происходят от красоты.

— А как насчет правды или доброты? — поинтересовался я.

— Они тоже. Но главный преступник — красота. Вот где начало всех зол.

— А богатство?

— Деньги — это тоже красиво.

— Может, что-нибудь еще, еда, вино, женщины?..

— А я о чем говорю! — воскликнул он и с такой силой опустил на стол кружку с пивом, что в нашу сторону повернулось десяток голов. — Красота, черт ее побери!

— А красивые мужчины?

— Или подонки — это те, которые знают, что получили все даром, или тихони — которые знают, что другие парни их терпеть не могут. Подонки портят жизнь всем, тихони — мучают сами себя. И все они обычно съезжают с дорожки из-за проклятой красоты!

— А что делать с красивыми вещами?

— О! Разве они не заставляют людей красть? Или завидовать, если люди не способны на кражу, черт возьми!

— Погоди, — сказал я, — разве вещь виновата, что она красива? Виновны ли люди, наделенные красотой? Просто так получилось…

— Вина… А кто говорит о вине?

— Ты говоришь о зле, а это подразумевает вину — рано или поздно.

— Красота тоже виновата, разрази ее гром!

— Красота, как абстрактное понятие?

— Да.

— Присущее отдельным вещам?

— Да.

— Чепуха! Вина, действительно, подразумевает ответственность, а…

— Отвечать должна красота!

— Лучше возьми еще одно пиво.

Пиво он взял, но от своей концепции не отказался.

— Ты посмотри вон на того смазливого парня возле бара. Ну, вон того, что старается подцепить девку в зеленом платье. Кто-то очень скоро даст ему в морду. А вот если бы он был урод — ничего подобного не случилось бы.

Чуть позже Ник доказал свою правоту, расквасив парню нос за то, что тот назвал его коротышкой. Что ж, в том, что он говорил, вероятно, была доля истины. Ростом Ник был примерно в четыре фута. У него были руки и плечи геркулеса. В драке он мог побить кого угодно. Голова у него была нормальных размеров с (также нормальных размеров) шапкой густых русых волос. В обрамлении бороды, над курносым носом голубели глаза. Нос был свернут вправо, а усмешка, как правило, обнажала с полдюжины желтоватых зубов. Но ниже пояса… Как-будто кто-то с досады скрутил человеческое тело в узлы. Ник вырос в страшно военной семье. Отец его был генералом, и все его братья и сестры, не считая одного, были офицерами в том или ином чине. Детство Ник провел в атмосфере, насыщенной всевозможными приемами военного искусства. Назовите любой вид оружия — будьте уверены, Ник умел с ним обращаться. Он умел фехтовать, стрелять, ездить верхом, закладывать мины, рубить ударом ладони доски и шеи, выживать в экстремальных условиях — и проваливаться на любой медкомиссии в Галактике. С одним и тем же диагнозом — «карлик». Он ненавидел все красивое и всех, кто был выше его ростом. В свое время я нанял его, как охотника — приканчивать продукты моих не всегда удачных экспериментов.

— То, что красивым считаю я или ты, — не отступал я, — может вызвать приступ тошноты и отвращения у ригелианца, и наоборот. Следовательно, красота — понятие относительное. Ты не можешь низвести ее, как абстрактный принцип…

— Дерьмо! — возразил он, — просто люди воруют, насилуют и калечат из-за разных вещей. И все потому, что красота сидит-посиживает в них, заставляя рвать жизнь на куски

Как ты можешь обвинять иную красоту, в которой ничего не смыслишь?

— Мы с ригелианцами ведем дела, так?

— Так.

— Значит можно сделать перевод. Вот и все, и рассуждать тут нечего. Все ясно.

Потом тот смазливый парень, который пытался подцепить девицу в зеленом, прошел мимо, направляясь в известную комнату для джентльменов. И, требуя, чтобы Ник убрал с дороги свой стул, обозвал его коротышкой. Чем закончился вечер в баре, вы уже знаете.

Ник божился, что умрет только в походе, на каком-нибудь экзотическом сафари, но — вопреки клятвам — нашел свое Килиманджаро в госпитале на Земле, где его вылечили от всего. Кроме скоротечного воспаления легких, которое он подхватил в том же госпитале.

Случилось это лет двести пятьдесят назад. На похоронах я нес покрывало…

…Я раздавил сигарету и направился к скальтуру. Хватит, пора было улетать. Как бы ни прогнил наш мир, я займусь этим позднее.

Почему мы так крепко связаны с покинувшими его?..

Все две недели я поддерживал свою форму, размышляя над тем, что произошло. Когда я вошел в систему Независимого Владения, забот прибавилось: я обнаружил, что Земля Сандо обзавелась еще одним спутником.

«ПРОКЛЯТЬЕ! В ЧЕМ ДЕЛО?» — Послал я туда закодированный запрос.

«ПОСЕТИТЕЛЬ» — пришел ответ. — «ЗАПРОШЕНО РАЗРЕШЕНИЕ НА ПОСАДКУ. ОТКАЗАНО. ОБЛЕТ ПРОДОЛЖАЕТСЯ. УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ОН АГЕНТ ЗЕМНОЙ РАЗВЕДКИ».

«РАЗРЕШИТЬ ПОСАДКУ ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА ПОСЛЕ МОЕГО ПРИБЫТИЯ».

Пришло подтверждение о получении моих инструкций, и я вывел «Модуль-Т» на низкую орбиту, сужая круги и опускаясь все ниже и ниже.

После принятия парада веселящегося зверья я укрылся в доме, принял душ, избавился от грима фирмы «Л. Дж. Коннор и К°» и переоделся к обеду.

Итак, что-то все-таки заставило богатейшее из существующих правительств санкционировать путешествие какого-то малообеспеченного гражданского чиновника на одном из древнейших средств межзвездного сообщения.

Я поклялся, по крайней мере, должным образом его накормить.

Глава 3

Луис Бриггс и я изучали друг друга, разделенные широким столом и остатками обеда, свидетельствующими о не меньшей широте натуры его хозяина. Предъявленные бумаги удостоверяли, что их податель является агентом Центрального Разведывательного Департамента Земли. В бумагах, правда, не было отмечено, что внешностью он напоминает обезьяну. Передо мной сидел маленький, высохший, сморщенный человек с назойливо-любопытствующим взглядом. Весь его вид напоминал о давно положенной пенсии. Когда он представлялся, то держался весьма робко, но обед, как и предполагалось, произвел на него расслабляющее действие и заикание прекратилось.

— Обед был превосходным, мистер Сандо. Теперь, если позволите, я хотел бы обсудить дело, которое привело меня сюда.

— Тогда давайте перейдем наверх. Там мы сможем подышать свежим воздухом.

Прихватив с собой бокалы, мы встали из-за стола, и я повел его к лифту. Пять секунд спустя мы уже были в саду на крыше, и я жестом пригласил Бриггса расположиться в шезлонгах под каштанами.

— Надеюсь, здесь будет удобно?

Он кивнул и утонул в шезлонге. Сумерки дышали прохладным бризом.

— Это впечатляет — проронил он, чуть вынырнув на поверхность и оглядывая погруженный в сумерки сад. — Вы умеете удовлетворять свои прихоти.

— Прихоть, в которой мы находимся, рассчитана на полную маскировку места при разведке с воздуха.

— О, об этом я даже не подумал!

Я предложил ему сигару, от которой он отказался. Тогда я задымил сигаретой и поинтересовался:

— Итак, о чем вы были должны со мной поговорить?

— Не согласитесь ли вы вернуться вместе со мной на Землю и встретиться там с моим начальником?

— Нет. На этот вопрос я уже отвечал сто раз в таком же количестве писем. Земля вредно действует на мою нервную систему. Такое потрясение мне уже не под силу. Поэтому я и живу здесь. На Земле слишком тесно от бюрократов. Это очень нездоровое место, страдающее, к тому же, от такого обилия психозов, что сосчитать их не представляется возможным. Все, что хотел мне сказать ваш начальник, я готов услышать от вас. А мой ответ вы передадите ему.

— Обычно, — объяснил он, — такие вопросы решаются на уровне отдела.

— Мне очень жаль. Я готов, если потребуется, оплатить кодированную курьерограмму на Землю.

— Ответ обойдется Департаменту слишком дорого. Бюджет, — развел ручки в стороны Бриггс, — вы меня понимаете.

— Ради бога, я оплачу и ответ! Лишь бы прекратить беременность моего почтового ящика вашими письмами, которые до сих пор упрямо именуются «почтой наземной доставки».

— Нет! Ни в коем случае! — в его голосе зазвучали панические нотки. — Прежде подобным образом никогда не поступали. Человеко-часы, затраченные на решение вопроса об оплате вашего ответа окажутся настолько дорогостоящими, что…

О, Мать-Земля! Как скорбит твой сын о твоей судьбе! Что за дивные создания оккупировали тебя? Вот правительство — оно рождается, потом само рождает многочисленные формы специализации, слои управления, командные системы… Да-да, об этом говорил еще Макс Вебер. Он считал бюрократию неизбежным результатом эволюции любого правления, и он сказал, что это — хорошо! Если вы считаете нужным, поставьте после последнего слова запятую, добавьте восклицание «О, Господи!» — и это будет к месту. Потому что в истории любой бюрократии наступает время, когда система начинает напоминать карикатуру на саму себя. Вспомните, что сотворила завязшая колымага Австро-Венгерской империи с Кафкой, а русская — с Гоголем?! Беднягами, потерявшими разум! И вот теперь я видел перед собой щуплого гиганта, выжившего в борьбе с бесконечно сложной структурой. И что с того, что его умственные способности находятся на уровне явно ниже среднего — он эмоционально уравновешен или, что тоже вполне вероятно, мазохист с железной волей.

О, Мать-Земля! Я горько оплакиваю тебя на грандиозном параде, которым командует Время — и мимо проходят клоуны с застывшими гримасами улыбок, несущие в воздетых к небу руках навеки разбитые сердца!

— Скажите, что вас интересует, и вы немедленно получите ответ, — все это мне начинало надоедать.

Почти торжественно он вытащил из внутреннего кармана запечатанный конверт, украшенный множеством штампов и значков службы безопасности, на которые я не взглянул даже после того, как конверт попал ко мне.

— Я вручаю его вам только потому, что вы категорически отказались вместе со мной вернуться на Землю.

— А если бы я согласился лететь? Что бы сделали вы с конвертом тогда?

— Вернул бы его начальнику.

— Чтобы он вручил его мне?

— Вероятно.

Я разорвал конверт и вытащил листок бумаги.

В сумеречном свете я поднес листок поближе к глазам. Это был список из шести имен — и во время чтения мне пришлось тщательно следить за выражением своего лица.

Знакомые имена людей, которых я любил или ненавидел — и все они были переписаны из давно покрывшегося пылью списка некрологов.

И все они — без исключения — присутствовали на первом плане шести фотоснимков, которые мне в недавнем прошлом довелось узреть.

Я выпустил кольцо дыма, свернул лист, вложил его в конверт и бросил на столик между нами.

— Что все это означает? — полюбопытствовал я после паузы.

— Все они — потенциально живы. Я буду вам очень обязан, если вы уничтожите список при первой же возможности.

— Не сомневайтесь. А почему они считаются потенциально живыми?

— Потому что были похищены их Репродуцирующие Пленки.

— Каким образом?

— Этого мы не знаем.

— И вы прибыли сюда…

— …потому что вы — единственная зацепка, которую мы смогли обнаружить. Вы знали их всех.

Первой моей реакцией было недоверие, но я не подал виду и промолчал. Репродуцирующие Пленки — как я полагал — единственная вещь во Вселенной, которую невозможно украсть или добыть каким-либо иным, более благородным способом. Тридцать дней длится их короткая жизнь — потом не остается и следа. Однажды я пытался добраться до такой Пленки — ничего не вышло. Охранников нельзя купить, а хранилища абсолютно недоступны.

И это тоже одна из причин, по которой теперь я не посещаю Землю. Мне претит носить воспроизводящую плату даже короткое время. Все рожденные на Земле получают такую плату сразу с появлением на свет божий — она вживляется в их тела. Лица, посещающие Землю или временно живущие там, обязаны носить плату, пока не покинут достопочтенную планету.

Эти платы содержат электромагнитную матрицу нервной системы. Они кодируют пульсирующий отпечаток человеческого бытия, каждый из которых еще более уникален, чем отпечатки пальцев. Их назначение — зафиксировать состояние человека в момент смерти.

Смерть — спусковой крючок, психика человека — пуля, сенсоры машины — цель. Это очень сложный и громоздкий механизм, и он записывает принятые сигналы на отрезок ленты, который преспокойно умещается на вашей ладони. «Быть или не быть» — теперь все это весит меньше унции. Через тридцать дней Пленку уничтожают. Так-то вот! И все. Конец.

Но бывают случаи — очень редкие и хранящиеся в секрете — когда Пленки постигла иная участь. Но все по порядку. Назначение всего сложного и дорогостоящего процесса состоит в следующем: имеются люди, которые, внезапно умирая во время пребывания на планете Земля, уносят с собой в Элизиум информацию, жизненно важную для экономики, технологии и национальных интересов Земли. Вся система воспроизведения и направлена на возвращение этих ценных данных. Но даже сверхмощная машина не в состоянии извлечь из Пленки все необходимое. Поэтому у каждого носителя платы берется и замораживается образец ткани. Эту ткань вместе с пленкой хранят тридцать дней и потом тоже уничтожают. Если необходимо совершить репродукцию — из образца ткани выращивается новое тело. Осуществляется это с помощью РУРа, Резервуара Ускоренного Роста, который полностью дублирует прежний организм, если не принимать во внимание девственную чистоту мозга. На этот чистый лист накладывается записанная матрица сознания, и теперь новый индивид обладает всеми мыслями и памятью погибшего оригинала. Вплоть до самого момента смерти. И он способен сообщить ту информацию, которую уважаемый Всемирный Конгресс счел нужным вернуть к жизни.

Вся система находится в крепости в Далласе, напоминающей квадрат, но охраняемой, как зеница ока.

— Вы полагаете, это я похитил Пленки? — спросил я.

Он скрестил и снова вытянул ноги, потом отвел взгляд в сторону.

— Согласитесь, что здесь присутствует система, и она каким-то образом связана с вами.

— Готов согласиться. Но Пленок я не брал.

— Однажды вы уже были под следствием — вы обвинялись в попытке подкупить работника правительства. Вы же хотели получить Пленку вашей первой жены, Кэтрин?

— Этот факт зафиксирован, и я не стану его отрицать. Но вам также должно быть известно, что обвинение было снято.

— Верно — вы могли позволить себе нанять отличных адвокатов. Да и Пленку вы в конце концов так и не получили. Но позже она все-таки была похищена. И лишь годы спустя мы обнаружили, что она не была уничтожена в назначенный расписанием день. Вы не могли быть причастны к этому. Да и связаться с вами тогда не представлялось возможным.

Я улыбнулся, заметив, как он сделал ударение на слове «связаться». Интересно, почему я не могу иметь собственную систему безопасности?

— И что же по-вашему я сделал бы с Пленкой, если бы мне удалось ею завладеть?

— Вы богатый человек, мистер Сандо. Один из немногих, кто может себе позволить создание репродуцирующей системы. И заплатить за обучение…

— Признаюсь честно, такое желание у меня возникало. Но поскольку я не получил Пленку, это желание, к сожалению, так и не осуществилось.

— А как бы вы объяснили остальные происшествия? Последовательные хищения, происходящие на протяжении веков? И все они касаются тех, кто был вашими друзьями!

— Я не обязан ничего объяснять. Тем более вам. Но я скажу — я их не трогал. И до настоящего момента не имел даже понятия о том, что они похищены.

«Великий Боже! Это же та самая шестерка!..»

— Если принять ваше утверждение за правду, — продолжил он, — не могли бы вы тогда подбросить нам какой-нибудь ключ к этому ребусу? Кто, кроме вас, заинтересован в этих людях настолько, чтобы пойти на преступление?!.

— Ничем не могу вам помочь, — ответил я, уже видя в своем воображении образ Острова Мертвых. Я понимал, что расшифровывать этот ребус мне придется самому.

— Мне кажется, — гнул свое Бриггс, — я должен напомнить вам о том, что дело не будет закрыто до тех пор, пока мы не получим информацию о нахождении Пленок.

— Понимаю, — согласился я. — И много ли дел не закрыто вашим Департаментом на сегодняшний день?

— Это не имеет значения. Дело в принципе: мы никогда не сдаемся.

— Просто я всегда считал, что подобных дел слишком мало и на всех них лежит толстый слой пыли.

— Это надо понимать, как отказ от сотрудничества?

— Я не отказываюсь. Но большего сказать не могу.

— На Землю вы со мной, как я понимаю, не полетите?

— Чтобы ваш шеф повторил все, что вы мне только что сказали? Благодарю покорно. Можете передать, что я очень сожалею. Скажите, что я рад помочь, но даже не представляю — как это сделать.

— Хорошо, скажу. Мне остается поблагодарить вас за превосходный обед.

Последнюю фразу Бриггс сопроводил вежливым поклоном.

— Вы вполне можете задержаться до утра. Постель будет не менее превосходной, — предложил я.

— Еще раз благодарю, но… Я должен дать отчет за каждый проведенный на задании день.

— А как учитываются дни, проведенные вами в субпространстве?

— О, это сложная система, — заверил Бриггс.

Я проводил его до самого взлетного поля. Я присутствовал при его посадке в корабль. Я наблюдал за взлетом на экранах мониторов, пока его драндулет не покинул систему Независимого Владения. И я рассчитывал, что в один прекрасный день снова увижу Бриггса, или его начальника, если мне и в самом деле повезет разгадать ребус и невредимым вернуться домой.

Какими будут новые известия? Этого не знала даже большая факс-машина, которая превращала полученные по лучу сообщения в письма и передавала их СЕКАРХу; а тот, в свою очередь, рассортировав, перебрасывал их в мою приемную корзинку. Чтобы скрасить ожидание, я стал готовиться к визиту на Иллирию.

Было предельно ясно — кто бы меня там ни ожидал, банкетов в мою честь он давать не собирается. Поэтому вся подготовка свелась, в основном, к выбору оружия. Мой арсенал содержал огромный выбор смертоносных игрушек для младшего возраста, и возня с ними не мешала мне предаваться размышлениям о репродукции.

В одном Бриггс был прав: только очень богатый человек может заполучить такое дорогостоящее воспроизводящее оборудование — такое же, как в Далласе. Необходима и исследовательская работа, потому что кое-какие тонкости и сегодня держались в секрете. Я перебирал подходящие кандидатуры среди моих конкурентов.

Дуглас? Он меня ненавидит. Но чтобы прибегнуть к таким изощренным методам? Нет, он бы выбрал что-нибудь попроще… Криллсен? Да. Этот, конечно… Если бы смог. Но я держал его под таким наблюдением… Отпадает — ничего масштабного он не предпринимал.

Леди Кнойл с Ригеля? Страдает старческим маразмом, Империей управляют дочери — и чтоб они пошли на такие траты ради мести? Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда…

Кто же?

Я просмотрел свои записи — финансовые операции такого размаха не отмечались. Я послал курьерограмму в Центральное Отделение Регистрации местного астросектора. Но прежде, чем пришел ответ, я получил сообщение от Мэрилинга — ответ на мою депешу с Дрисколла.

«НЕМЕДЛЕННО ПРИЛЕТАЙ НА МЕГАПЕЮ» —

и все. Никаких стилистических украшений, так свойственных пейанцу. Одно повелительное наклонение. Множество предположений с моей стороны, и одно повелительное наклонение с другой. Значит, следовало поспешить. Или Мэрилингу хуже, чем я предполагал, или мой запрос поднял большую волну.

Сначала в направлении Мегапеи улетела курьерограмма, а следом за ней и я.

Глава 4

Мегапея. Если вы собираетесь умереть, то вполне разумно выбрать место поудобнее. Пейанцы в этом убеждены. И, делая так, как мне кажется, поступают мудро. Место это, как рассказывают, довольно заброшенное, но они над ним — прежде, чем переселиться — хорошо поработали. И только потом принялись доживать тихие дни старости.

Диаметр Мегапеи составляет семь тысяч миль. В северном полушарии имеются два больших континента. Три поменьше — в южном. Больший из северных континентов напоминает чайник с отломанной ручкой, который наклонили над чашкой. Второй я бы сравнил с листом плюща, от которого прожорливая гусеница отгрызла приличный кусок на северо-западе. Эти континенты смотрели друг на друга с расстояния восьмисот миль, и днище меньшего на пять градусов забиралось в тропическую зону. Чайник приблизительно был равен Европе.

Три южных зелено-коричневых осколка покачивались в морской синеве, не вызывая у меня никаких ассоциаций. Список местных достопримечательностей завершался обилием как больших, так и маленьких островов.

Полярные шапки невелики и не проявляют большого желания к увеличению. Температура? Приятная. Потому что плоскость эклиптики и экватор находятся в весьма близких отношениях. У всех континентов очаровательная линия берега, доброжелательный контур гор, а все остальное пространство состоит из прекрасных ландшафтов — на любой вкус, каким бы он ни был изысканным.

Здесь нет крупных городов, и город Мегапея планеты Мегапея располагается на берегу моря, омывающего континент Мегапея. Более точный адрес — самая средняя точка выеденного листа.

Расстояние между двумя ближайшими жилищами в черте города составляет никак не менее мили.

Я совершил лишний виток по орбите — хотелось сверху полюбоваться на искусную работу. И как всегда, не смог найти ни единой детали, которую стоило бы изменить. В древнем искусстве миротворчества они были моими учителями. Ныне, присно и во веки веков.

Меня захлестнули воспоминания о тех счастливых днях, когда я еще не был богатым и знаменитым, а также не имел врагов и завистников. Вероятно, я смог бы затеряться здесь, и провести на Мегапее остаток жизни. И, все-таки, я не стану этого делать. Пока не стану. Но назовите мне того, кто откажет себе в приятном удовольствии погрезить наяву?..

Закончив виток, я вошел в атмосферу, и немного спустя вокруг запел ветер. Небо из индигового превратилось в фиолетовое, потом в темно-лазурное. Несколько прядей облаков растрепались между реальностью и небытием. Место моего приземления практически являлось двором дома Мэрилинга. Прихватив с собой небольшую сумку, я оставил корабль и зашагал к башне, возвышавшейся в миле от моего корабля.

Я медленно шел по знакомой дороге, тихонько насвистывая. Птицы в кронах вечно-зеленых деревьев подхватили мотив, возник запах невидимого моря… Ничто не изменилось с тех пор, когда я впервые вышел на битву с богами, наивно надеясь обрести забвение и найдя нечто противоположное.

Воспоминания сменяли одно другое, словно цветные слайды, а я все шагал, с радостью встречая на своем пути сначала громадный, поросший мхом валун, потом колоссальное партэновое дерево; чуть позже — кррибла, помесь лошади с собакой бледно-лилового цвета, с длинными ресницами и короной розовых перьев на макушке, быстро убежавшего прочь… и желтый парус — когда показалось море, причал Мэрилинга на берегу бухты и, конечно же, башня. Гладкая, как бивень, и невероятно древняя.

Еще древнее меня.

Последние сто ярдов я бежал, а добежав, застучал по решетке, закрывавшей арочный вход в маленький внутренний дворик. Минуты через две показался молодой пейанец и остановился по ту сторону, рассматривая меня.

Я обратился к нему по-пейански.

— Меня зовут Фрэнк Сандо. Я пришел увидеть Дра Мэрилинга.

После этих слов пейанец открыл решетку. Но, согласно обычаю, ответил он лишь после того, как я вошел во двор.

— Привет тебе, Дра Сандо. Дра Мэрилинг примет тебя, как только колокол известит о приливе. Позволь проводить тебя к месту для отдыха. Там тебя ждут легкая еда и освежающие напитки.

Поблагодарив его, я последовал за провожатым по винтовой лестнице.

В отведенной комнате я немного перекусил и закурил сигарету. До прилива оставалось больше часа, поэтому я высунулся в широкое окно и стал наблюдать за океаном…

Вы скажете — странный образ жизни? Возможно. Раса, умеющая практически все, где человек — такой, как Мэрилинг — способен творить миры — может позволить себе некоторые странности. Мэрилинг мог бы стать богаче меня и Бэйкера, вместе взятых, и помноженных на тысячу, — но он выбрал башню на крутом берегу моря и тихий лес за ней.

И решил жить здесь до самой смерти, что потихоньку и делал.

Я не стану морализировать и говорить о стремлении к одиночеству, или нелюбви к контактам со сверхцивилизованными расами, или отвращение к любому обществу, включая соплеменников. Любое объяснение будет слишком примитивным. Он жил здесь, потому что хотел жить здесь, и не будем вдаваться в подробности.

При всем при том мы с ним были родственными душами, я и Мэрилинг, несмотря на наше различие. И я так и не смог понять, каким образом он сумел разглядеть тлеющий огонек Силы внутри несчастного инопланетника, подошедшего к воротам его башни много столетий тому назад; уставшего от скитаний, напуганного Временем, просящего совета у расы, которую считали Старейшей.

Неописуемый страх охватил меня в ту пору. Как передать мой ужас — видеть, как все умирает и все умирают?! Я совершил единственно возможное — я отправился на Мегапею.

Не должен ли я рассказать вам немного о себе? Еще не пробил колокол и я успею это сделать.

Я родился на Земле в середине ХХ-го века. В тот интересный период истории, когда человек, успешно разделавшись с многочисленными табу и зашвырнув подальше условности и традиции, веселился напропалую, пока не обнаружил, что ничего, собственно, не изменилось. Он был таким же мертвым, когда умирал. И, как и прежде, перед ним стояла вечная проблема жизни и смерти. Мальтус оказался прав!

Я записался в армию, бросив колледж в конце второго курса на произвол судьбы. Вместе со мной пополнил ее ряды и младший брат, за плечами которого была только школа. Там и вошел в мою жизнь Токийский залив…

Возвращение в колледж, чтобы стать инженером, было тут же признано ошибкой — захотелось поступить на медицинский. На моей извилистой дороге поочередно возникали увлечения: то биологией, то экологией… Мне шел двадцать шестой год. И шел 1991 год от рождества Христова. Отец мой умер. Мать вышла замуж еще раз. Я влюбился в девушку, предложил ей руку и сердце, она их не приняла — и я стал добровольцем, возжелавшим принять участие в одной из первых попыток достичь иной звездной системы.

Разнообразная подготовка только содействовала этому. Я был заморожен. Срок хранения предусматривал столетнее путешествие. Мы достигли Бэртона и начали создавать колонию. Где-то в конце первого года я подхватил местную болезнь, у которой не было названия и от которой не было никаких средств. В той же камере я был заморожен вторично.

Двадцать два года спустя я вновь появился на свет божий. К тому времени прибыло еще четыре корабля. Двум из них предстоял полет к еще более далекой системе, чтобы присоединиться к еще более новой колонии. Колонист, который решил, что и первым этапом полета он сыт по горло, уступил мне место и честь расхлебывать заваренную кашу на одном из отлетающих кораблей.

Побудительный мотив даже тихо не звучал в моем сердце — ни лица девушки, ни ее имени я не помнил — единственным чувством, которое неудержимо гнало меня вперед, было любопытство. Столетие с четвертью, потраченное на дорогу к пункту назначения, я потерял зря: планета мне не понравилась. Поэтому я напросился в экипаж Дальнего броска уже через восемь месяцев. В случае удачи Бифрост-мишень, в которую мы надеялись попасть — становился самым дальним космическим форпостом Человека. Угрюмый и неприветливый, он только напугал меня. Я отправился в новый рейс…

Все! Я опоздал. Люди всюду поспевали раньше. Межзвездные полеты занимали максимум несколько месяцев. Контакты были установлены со всем разумным, что только было в Галактике. Смешно? Я так и думал. Это была колоссальная шутка. Еще более остроумным было то, что я оказался — кем бы вы думали? — старейшим из всех живущих людей! Единственным представителем ХХ-го века.

Я слушал рассказы о Земле. Смотрел фотографии. И уже не смеялся… Земля стала другим миром. И в этом мире я был одинок. Все, что я учил, стало средневековьем. Что бы сделали вы? Я стал учиться. Нужно было искать свое место в жизни. Я поступил в школу и — о, радость! — оказался еще способным учиться. Но я постоянно чувствовал себя не в своей тарелке. Страх не покидал меня ни на минуту. Именно тогда я услышал о том, что могло мне помочь, избавить меня от чувства, будто я — последний житель Атлантиды, фланирующий по Бродвею. Что могло мне дать превосходство над миром, в котором я оказался. Я узнал о пейанцах. Только что обнаруженной расе, для которой все чудеса земли — вместе с умением продлевать жизнь на пару веков — были каменным веком.

И я, сознавая, что тронулся умом, полетел на Мегапею, подошел к первой попавшейся башне, постучал в ворота и попросил:

— Научите меня, пожалуйста…

Судьба привела меня к башне Мэрилинга, одного из двадцати шести Носящих имя.

Еще не затих звон приливного колокола, как за мной пришел молодой пейанец. Я поднялся за ним по ступеням спиральной лестницы наверх. Он первым вошел в комнату, и я услышал голос Мэрилинга, приветствовавший его.

— Дра Сандо желает видеть вас — сообщил пейанец.

— Буду рад встрече с ним.

Молодой пейанец вышел от Мэрилинга, оставив двери открытыми.

— Вас просят зайти.

— Благодарю.

И я вошел.

Как я и предчувствовал, Мэрилинг сидел у большого окна и взгляд его был обращен к морю.

Три широких стены веерообразной комнаты были светло-зелеными, напоминая цветом кадент. Одна стена была чуть запылившейся громадной консолью, а на столике возле низкой, длинной и узкой кровати, который вполне могли не двигать с места уже несколько веков, так же стояла оранжевая фигурка животного, напоминающего розового дельфина в момент прыжка.

— Добрый день, Дра, — промолвил я.

— Подойди, чтобы я тебя смог увидеть.

Я обошел его кресло и остановился перед ним. Он похудел, а его кожа стала темнее.

— Ты не заставил ждать, — заметил он, внимательно разглядывая меня.

Я кивнул:

— Ты писал «немедленно»

Он зашипел и защелкал — у пейанцев это означает смешок.

— Что ты думал о жизни последнее время?

— Что она достойна уважения. И боязни.

— Как твоя работа?

— Одну я закончил, за следующую не брался.

— Садись.

Он указал пальцем на скамью рядом с ним, и я перешел туда.

— Расскажи мне, что произошло?

— Фотографии. Я стал получать снимки близких мне людей. Все они мертвы. И все они умерли на Земле. Совсем недавно я узнал, что их Репродуцирующие Пленки были похищены. Поэтому вполне возможно, что сейчас они опять живы. Затем я получил вот это.

Я протянул ему письмо, подписанное «Грин-Грином». Он поднес его к самым глазам и надолго замолк.

— Ты знаешь, где находится Остров Мертвых?

— Да. Это на созданной мной планете.

— И ты полетишь?

— Должен полететь.

— Грин-Грин — это Грингрин-тар из города Дипей. Он тебя ненавидит.

— Почему? Даже имя его мне не знакомо.

— Разве это имеет значение? Его оскорбляет само твое существование. И он жаждет мести… Очень печально.

— Очень. Особенно, если это ему удастся. Но каким образом то, что я существую, могло его оскорбить?

— Ты единственный из людей — Носящий Имя. Всегда считалось, что только пейанец способен овладеть Искусством, которым владеешь ты — и далеко не каждый пейанец на это способен. Грингрин-тар прошел обучение и завершил его. Он должен был стать Двадцать Седьмым. Но он не выдержал Последнего Испытания…

— Последнего Испытания? Мне казалось, что это чистая формальность…

— Возможно, ты так и думал… Но все совсем не так. Знай, после пяти десятков лет занятий с Дилгреном из Дипея он не был приобщен. И был потрясен этим. Его угнетало, что последний Носящий Имя не был пейанцем… Он покинул Мегапею. При его знаниях он быстро, очень быстро разбогател.

— Как давно это было?

— Несколько столетий назад… Кажется, шесть…

— Дра, ты думаешь, что все это время он меня ненавидел и планировал святую месть?

— Да, Сандо… Зачем спешить? Хорошая месть требует длительной подготовки. Никогда не торопи Время…

Всякий раз испытываешь странное чувство, когда пейанец говорит что-то в этом роде. Сверхцивилизованная раса, они, тем не менее, сделали вендетту образом жизни. Это одна из причин малочисленности пейанцев. Некоторые из них ведут даже книги вендетт — длинные, подробные списки лиц, с которыми следует свести счеты. И не дай бог позабыть кого-нибудь, кто, по их мнению, заслуживал наказания! В эти же книги занесены отчеты о ходе каждой операции по отмщению.

Месть ничего не стоит для пейанца, если это не сложная, тщательно подготовленная и приведенная в действие схема — подводящая к точно рассчитанному результату через много лет после того, как была нанесена обида. Все удовольствие, как я представляю, заключается именно в самом процессе: планировании и предвкушении отмщения. Собственно, смерть жертвы, безумие, изувечивание или унижение — все, что является результатом акции — считаются вторичными. Мэрилинг однажды признался мне, что вел одновременно три подготовки к мести, занявших в общей сложности чуть больше тысячелетия. Получив, естественно, тройное удовольствие. Это и в самом деле образ жизни, занятие которым дает массу положительных эмоций — даже когда все остальные дела идут отвратительно. Удовлетворение приносит само наблюдение за тем, как развивается акция, как переходит с одной ступеньки на другую, как один маленький успех следует за другим, ведя к окончательному триумфу. И в тот момент, когда скрупулезно вырезанная и отполированная дубина опускается на голову жертвы, автору надлежит испытать высочайшее эстетическое наслаждение… А если повезет — то и мистическое озарение.

Детей знакомят с этой системой чуть ли не с пеленок: они же должны успеть изучить ее как следует! Трудно? Зато как пригодится все это в преклонном возрасте! Приходится сожалеть, что я изучал ее наспех и хромал в этой дисциплине по наиболее тонким вопросам.

— Каким ты видишь будущее? — спросил я.

— Все очень просто — один из Вас должен умереть. На этом закончится ваше противостояние и исчезнут противоречия… Если погибнет он — можешь не торопиться. Если погибнешь ты — мои наследники отомстят за тебя.

— Спасибо, Дра.

— За что?..

— Какое отношение к Грин-Грину имеет Белион?

— Мне неизвестна тайна их союза.

— Дра…

— Большее мне не ведомо.

Помолчав, он добавил:

— Давай посмотрим, как поднимается вода.

— Посмотрим, Дра.

Я повернулся и смотрел, пока он не заговорил снова, примерно полчаса спустя.

— Вот и все.

— Все?

— Да…

…Небо темнело. Я слушал море, чувствовал его запахи, видел, как вдали звездными искрами лоснился его черный бок. Я знал, что скоро вскрикнет невидимая птица — и она вскрикнула. Долго сидел я недвижим, и в моем сознании я видел и перебирал многое, что было оставлено мною давно, что я почти забыл; и другое, которое я никогда полностью не понимал… Большое Дерево рухнуло. Долина Теней исчезла. А Остров Мертвых оказался лишь обломком скалы посреди Залива, да и его спешило накрыть водное покрывало. Тихо, без всплеска… Все. Я был один, совершенно один. Я знал, какие слова я услышу. И я их услышал.

— Пойдем со мною этой ночью, — нарушил он тишину.

— Дра…

Молчание.

— Именно сегодня? Дра…

Молчание.

— А Лоримель Многорукий? Где будет пребывать он?..

— В счастливом Ничто, дабы прийти вновь. Как всегда.

— А твои враги и долги?

— Их уже нет…

— Ты говорил о пятом сезоне в будущем году.

— Время меняет сроки…

— Понимаю.

— Мы проведем ночь в беседке, Землерожденный. До восхода я успею передать тебе Главное… Садись.

И я сел у его ног, как в те дни, когда я был моложе. Он начал говорить, и я закрыл глаза, вслушиваясь.

Он знал, что делает. Знал, что хочет.

Но от этого моя печаль и страх не уменьшились. Он избрал в Провожающие меня… Я буду последним живым существом, которое он увидит. Это была высочайшая честь и я ее не заслужил. Я не использовал то, что он мне дал так хорошо, как мог. Я многое испортил. И я знал, что он это знает. Но он уходил… И выбрал меня. Во всей Галактике лишь он один мог заменить мне отца, умершего множество веков назад. Он простил мне мои прегрешения.

Страх и печаль…

Почему сейчас? Почему именно сейчас избрал он свое Время?

Потому что другого могло бы не оказаться.

Было совершенно очевидно, что Мэрилинг понимал — я скорее всего не вернусь из рискованного похода. Поэтому нашей встрече суждено было стать последней.

«Человек, я пойду с тобой бок о бок, в любой нужде я буду руководить тобой» — так гласит Мудрость. То же вполне мог бы сказать и Страх. У них много общего, если на минуту задуматься над этим.

Вот почему я боялся.

О печали мы тоже не говорили. Она присутствовала здесь молча… Мы говорили о Мирах, которые мы сотворили; о планетах, нами созданных и заселенных; о всех Науках, принимающих участие в превращении кучи хлама в обиталище Жизни. И, неизбежно, мы говорили об Искусстве.

Экологическая игра безмерно сложнее любых шахмат, перед ней пасуют самые изысканные супер-компьютеры. Почему? Решение проблемы здесь имеет скорее эстетическую, а не научную природу. Игра требует титанического напряжения всех семи залов мозга, скрытых под превосходным куполом черепа. Но… Возникающее в тебе нечто — лучше всего здесь уместно слово «вдохновение» — заставляет испытать наслаждение, которое словами не объяснить. И мы говорили о Вдохновении…

Ночной морской ветер стал вдруг резким и холодным. Мне пришлось затворить окно и побеспокоиться об огне, который в богатой кислородом атмосфере ярко запылал, отдавая тепло. Разве вспомнишь все из сказанного в ту ночь? Лишь глубоко во мне хранятся безмолвные картины, которыми мы обменивались. Теперь это только память…

«Вот и все», — сказал он.

Занималась заря.

Он передал мне корни глиттайна, когда небо лишь посерело, предвещая рассвет. Мы посидели еще немного.

Потом свершили Последние Приготовления…

Примерно час спустя я призвал слуг и велел им нанять свершающих погребение, а также послать людей в горы, подготовить фамильную усыпальницу. Использовав супер-канал Мэрилинга, я разослал традиционные приглашения всем двадцати пяти Носящим Имя — и живущим поныне — и всем друзьям, и тем, кого он желал бы видеть в траурной кавалькаде.

Затем, как требовал ритуал, я подготовил тело, старое и зеленое, которое он носил в этой жизни. Уже закурив, я бродил вдоль ярко-голубого моря, где всех цветов радуги паруса опять прочертили горизонт. Я нашел маленькое приливное озерцо и уселся на берегу, предавшись размышлениям.

Я чувствовал онемение — не знаю, как иначе описать мое состояние. Я был здесь — и там, откуда только что вышел, и, как в прошлый раз, я покидал это место, так и не прочитав хранящиеся в душе письмена. Если бы я снова мог ощутить страх или скорбь — все, что угодно! Но я не чувствовал ничего, даже злости. Все это появится потом, я знал, а пока… Я слишком юн. Или слишком стар.

Отчего так ярок день и море ласково плещется у моих ног? Почему чуть подсоленный воздух так приятно сгорает внутри меня, а за моей спиной чарующей музыкой звучит симфония лесной жизни? Природа не так сострадательна, как хотелось бы поэтам. Лишь люди иногда горюют, когда вы навечно закрыли за собой двери и больше не откроете их никогда. Я останусь на Мегапее — еще немного — и услышу литанию Лоримеля Многорукого, когда тысячелетней давности флейты будут обволакивать сознание, словно покрывало — статую. Затем великий Шимбо проследует вслед за процессией в горы, и я, Фрэнк Сандо, увижу, как открывают черную, как бездна, воронку склепа. Я задержусь еще на несколько дней, чтобы привести в порядок дела моего Учителя — а потом снова дорога! И если в конце меня ждет то же самое — се ля ви. Такова жизнь.

Я поднялся и вернулся в башню. Ждать.

Шимбо являлся и в последовавшие за этим дни. Словно сквозь сон я слышал раскаты грома. Гром, флейты, огненные иероглифы молний, искусно выведенные на тучах… На этот раз природа рыдала.

Я помню серо-зеленую процессию, извилистую дорогу через лес. Мокрая земля сменилась камнем. Лес кончился. Я шел за скрипящей повозкой, мою голову украшал убор Шимбо, плечи жег траурный плащ, в руках я нес маску Лоримеля, глаза которой покрывала черная повязка. Никогда больше не будет загораться изображение Многорукого, пока кто-то другой не получит Имя. Я знал, что в момент движения процессии он в последний раз ярко светился во всех святилищах Галактики… И вот последние двери захлопнулись. Какой странный сон, не правда ли?

Как от меня и ожидали, когда все кончилось, я неделю провел в башне. Я постился, и мои мысли принадлежали мне. В один из таких дней пришел ответ из Центрального Отделения Регистрации — через Независимое Владение. Но я не дотронулся до него, пока не окончил пост, а когда прочел, то узнал следующее: Иллирия является теперь собственностью компании «Гриновские Разработки».

День еще не кончился, а я уже знал, что компания «Гриновские Разработки» — это Грингрин-тар собственной персоной. В прошлом — житель Дилпея, в прошлом — ученик Дилгрена из Дилпея, Носящего Имя Клиса, Радуги творящего. Я вызвал Дилгрена и договорился о встрече на следующий день. Наконец, мой пост завершился и я заснул. Я спал долго, очень долго. Без снов.

Мэлистай из Дрисколла ничего не разнюхал. Никаких следов. Дилгрен из Дилпея тоже ничем не помог, поскольку не видел своего бывшего ученика уже несколько столетий. Он намекнул, — планы и чувства разных существ, оказывается, могут совпадать — что готовит для Грин-Грина достойную встречу, если тот когда-нибудь рискнет объявиться на Мегапее.

Но разве это имело какое-то значение? Время моего визита подошло к концу.

Я поднял «Модуль-Т» в небеса и начал разгон. Время и пространство прекратили для меня свое существование.

В пути я проделал скромную, но результативную по итогам операцию. Предварительно обезболив, я рассек средний палец правой руки, посадил в него лазерный кристалл и несколько пьезоэлектрических контуров, закрыл разрез и уже через несколько часов даже шрам не напоминал о случившемся. Имеет ли значение клочок кожи и немного боли, если теперь только я вытяну этот палец, сожму остальные и поверну ладонью кверху — луч кристалла пробьет двухфутовую гранитную плиту. В легком рюкзаке удобно расположились концентраты, медикаменты, корни глиттайна. Компас и карты мне не понадобятся, — вы же не пользуетесь ими в своей квартире — а вот несколько огненных шпилек, рулон тонкой пленки, фонарик и иногда полезные инфраочки вполне могут пригодиться.

В общем, я уложил все, что могло бы содействовать осуществлению моих планов.

Я решил не опускаться на «Модуле-Т», а выйти на орбиту и совершить посадку на диметальном дрифтере. На Иллирии я предполагал провести неделю. «Модуль-Т» получил программу — по истечении этого срока найти самый мощный узел-энерговвод и зависнуть над ним.

Я спал, ел, ждал и ненавидел. В один прекрасный день послышался гул, переходящий в вой, звезды взорвались фейерверком и вдруг неподвижно застыли. Самая яркая светилась впереди.

Я определил точное положение Иллирии и двинул «Модуль-Т» к месту встречи. Два дня — а может быть, две жизни спустя — я любовно разглядывал ее, мою опаловую планету. Если бы не хроническое неприятие банальностей, я бы назвал ее Идиллией. Судите сами: сверкающие моря с полным ассортиментом чудесных заливов, островов и фиордов; буйная и пышная растительность на трех тропических континентах, прохладные леса и многочисленные озера на четырех континентах в умеренной зоне, без высоких гор, но с достаточным количеством холмов; девять скромных пустынь — для разнообразия, и прибавьте к этому извилистую, равную половине Миссисипи длиной, реку, а также мою гордость — систему океанических течений. Мой перечень достоинств Иллирии, как вы понимаете, далеко не полон — я закончу его пятисотмильным скальным мостом между континентами, возведенным мною лишь потому, что геологи их ненавидят в той степени, в какой антропологи — обожают.

По мере моего приближения к планете меня приветствовали — одна за другой — три симпатичных луны: Флопсис, Мопсис и Каттонталис, которые, боясь бросить тень на меня, бросали ее на планету.

Я вывел «Модуль-Т» на вытянутую эллиптическую орбиту, за пределами самой дальней из лун и, как я надеялся, за пределами действия любых обнаруживающих устройств. Потом я занялся делом — подготовкой моего первого спуска, а также последующего спуска корабля.

Проверив свои нынешние координаты, я включил таймер и… заснул. После краткосрочного визита в царство Морфея, свежий и бодрый, я осмотрел как дрифтер, так и весь багаж. Кто из вас помнит триллеры ХХ-го века? Я, например, помню. Внутренне улыбаясь, я натянул черные рубашку и брюки из пыле-, водо-, насекомо- и много еще чего непроницаемой ткани, название которой я никак не могу запомнить, хотя являюсь владельцем компании по ее производству. Затем я затянул ремешок мягкого кожаного пояса, две пряжки которого в случае необходимости могли послужить ручками удавки, спрятанной в центральном шве. Сунув ноги в тяжелые армейские ботинки, ныне называющиеся туристическими, я заправил в них низ штанин.

К бедру прилипла кобура ручного лазера, а поясницу украсила гирлянда маленьких гранат. На шее закачался медальон со встроенной бомбой, хронометр на запястье, кроме указания точного времени, имел способность извергать паралитический газ; и завершили снаряжение носовой платок, расческа и кроличья лапка, отпраздновавшая свой тысячелетний юбилей.

Теперь я был готов.

Оставалось ждать. Я намеревался спуститься ночью, легкой пушинкой канув в молчание континента Великолепия — но не ближе ста миль и не далее трехсот от моего места назначения. Забросив рюкзак за плечи, я закурил и направился к отсеку дрифтера. Задраив входной люк, я занял место на борту, опустил сферический защитный экран и запер соединения. Легкий ветер ерошил мне волосы и море тепла колыхалось под моими ногами.

Затем я нажал кнопку и открыл шлюз. В проеме выхода мелькнул полумесяц планеты. Запуск дрифтера происходил автоматически. Благодаря встроенным в корпус антигравам, дрифтер вместе со мной весил всего пару фунтов. Рули высоты, элероны, стабилизаторы, паруса, парашюты, как и все остальное — в том же духе — не представляло возможности его сравнения с лайнером. Скорее, это была яхта для плаванья в воздушном океане. Я ждал, наблюдая, как волна ночи смывает день с лица планеты. Показался Мопсис, а Каттонталис, наоборот, исчез. Зачесалась правая лодыжка. Пока я ее с удовольствием чесал, засветилась голубым цветом панель над головой. Едва я пристегнул ремни, сигнал поменял цвет на красный. Послышался звонок, красный свет погас, я успел расслабиться прежде, чем в мою спину лягнул мул — и вокруг меня закружился хоровод звезд, а темневшую впереди Иллирию уже не обрамляла рамка из краев шлюза.

Потом был дрейф. Не падение вниз, а плавное скольжение. Черное отверстие, в которое превратилась планета, медленно увеличивалось в размерах. В наступившей теплой тишине я слышал лишь собственное дыхание, биение сердца и шелест струй воздуха. Я закрыл глаза. Хорошо…

Я очень давно не пользовался дрифтером, разве что для развлечения. И всякий раз, как и сегодня, память подсовывает одно и тоже: предрассветное серое небо, такие же серые — только темнее — свинцовые волны; тяжелый запах пота и соли, горький привкус драмалина во рту, первые — давящие на перепонки — «Угххх» артиллерийского огня… И наша десантная баржа, и берег, такой близкий и недоступный — черт бы его побрал! Я вытираю ладони о колени и трогаю старую кроличью лапку в левом боковом кармане. Как и сейчас. Смешно… У брата была такая же… Дрифтеры ему бы подошли — он любил самолеты, планеры, парусники. Любил кататься на водных лыжах, нырять с аквалангом, любил акробатику и аэробатику. Потому его и позвала авиация, а потом и костлявая старуха. Что еще можно ожидать от одной единственной паршивой лапки?..

Звезды светили во славу Господню, холодные и далекие, я закрыл купол фильтром, умерив тем самым солнечный свет. Мопсис — средняя из лун — продолжал отражать лучи, все еще надеясь осветить яму внизу. Флопсис же, занимающий более низкую орбиту, находился по другую сторону планеты. Благодаря трем лунам — вы не забыли про Каттонталис? — моря на Иллирии были относительно безмятежными и только раз в несколько лет эта троица могла себе позволить сообразить впечатляющую приливную волну. Схлынувшие воды выставляли тогда на всеобщее обозрение острова переливающихся кораллов на фоне неожиданно возникших оранжевых и пурпурных пустынь. Водяная громада прокатится вокруг планеты, и Нептун будет смущен обнажившимися залежами камней, костей, рыбы — всего, что лежит на дне. За сим последуют ветры и перепады температуры, инверсия, скопления вздыбившихся облаков, прольются дожди, водяные горы разобьются о берега и волшебные острова вернутся в водяную купель — и Нептун улыбнется в пенную бороду, когда Зевс станет вонзать раскаленные добела молнии в неспокойные волны, слыша только ответное шипение. Удар, шипение, удар, шипение…

Но это ли открывается сейчас вашему взору? Иллирия сегодня в тонкой кисее, сотканной из лунных лучей. Там, внизу, вот-вот пробудится ото сна нечто, похожее на кошку. Оно проснется, потянется, не раскрывая глаз; потом поднимется, устремит на миг свой взор на небо, на луну, куда-то дальше луны и, крадучись, начнет обход своих владений.

Они чувствуют. Они рождены от моих нервов, всего, что заложено во мне и воплощено в них. Они чувствуют это все до одного. Предощущение… Я иду к вам, созданные моей Силой, мощью моего мозга!..

Если бы там, внизу, меня ждал человек — все было бы просто. Я даже не стал бы с ним возиться. Но Грин-Грин не был человеком. Он даже не был пейанцем, что само по себе тоже способно внушить страх. Он был бо́льшим, чем первое и второе. Все мое оружие — просто бутафория. Я это понимал. Он носил Имя.

Носящий Имя странным образом воздействует на реальность и элементы, ее составляющие, когда на них падает тень, отбрасываемая Именем. Мне доводилось слышать вполне наукообразные объяснения феномена Имени, которые сводились к одному: данный феномен — это симбиоз самовызванной шизофрении с комплексом божественного величия плюс экстрасенсорные способности. Вас устраивает такой диагноз? Не забудьте только о времени, ушедшем на обучение мироформиста и очень ограниченном количестве успешно закончивших его.

Мир, выбранный Грин-Грином для нашей встречи — был моим Миром, и в этом было мое превосходство. Конечно, я не знал, как долго он возился с ним и насколько сумел на него повлиять. Это вызывало беспокойство. Что удалось ему изменить в моем мире? Лучшей приманки он, безусловно, не мог бы придумать. Но все ли сумел предвидеть, расставляя силки? Какое преимущество, по его мнению, он имеет? Ведь он знает — в противоборстве с Носящим Имя невозможно учесть все. Но это же знаю и я.

Вам приходилось когда-нибудь наблюдать, как дерутся «Бетта-Сплендидс», сиамские боевые рыбки? Бой петухов, схватки собак, встреча мангусты с коброй — что ни возьми, проигрывает в сравнении. Это уникальное зрелище. В аквариум подсаживаются два самца. Расправив яркие — алые, голубые, зеленые — плавники-лепестки и раздувая мембраны жабр, они начинают быстро двигаться, отчего возникает иллюзия, будто распустились два цветка, заметно увеличиваясь в размерах. Они сближаются, идут рядом, бок о бок. Неуловимое глазом движение — и снова медленно и мирно они плывут рядом. Внезапно они сплелись в разноцветный вихрь. И снова замерли. Все это повторяется, и только немного спустя мы вдруг замечаем, что их окутывает красноватый туман. Последнее, что мы видим — они сцепились пастями. Проходит минута, две… Один из самцов открывает пасть и отплывает в сторону. Второй остается недвижим.

Не такой ли будет и наша встреча?

Впереди, пряча за собой звезды, вырастал темный диск планеты. По мере моего приближения к ней спуск начал замедляться. Это пришли в действие устройства под кабиной. И когда я, наконец, вошел в верхние слои атмосферы, я очень медленно заскользил вниз, где, словно монеты, брошенные на дно темного пруда, блестели в лунном сиянии сотни озер.

Я включил монитор — нет ли внизу искусственных огней?

Ничего похожего. Над горизонтом показался Флопсис, помогая своим собратьям. Примерно через полчаса я уже различал очертания континента подо мной. Непроизвольно сверив увиденное с атласом в моей памяти, я начал манипулировать рулями.

Словно осенний лист в безветренную погоду, бесшумно скользил я по воздушным потокам, приближаясь к цели. Ахерон — озеро с расположенным на нем Островом Мертвых — находился, по моим расчетам, в шестистах милях к северо-западу.

Внизу показались облака, но и они вскоре исчезли. Продолжая скольжение, я совсем немного потерял в высоте, зато продвинулся вперед миль на сорок. Изрядная трепка, устроенная дрифтеру полосой встречных ветров, в конце концов заставила потерять еще несколько тысяч футов — комфорт требовал жертв — но способствовала, что тоже немаловажно, сохранению скорости. Еще некоторое время я упорно продвигался вперед. Оставались пятьдесят тысяч футов высоты и четыреста миль до цели.

Еще за час я опустился на двадцать тысяч футов, выиграв лишние семьдесят миль. Пока что все шло прекрасно.

Наконец на востоке загорелась заря. Я попытался пройти под ней. Скорость увеличилась. Я будто спускался из одного океана в другой — из светлого в темный.

Но свет не отпускал меня. Я снова постарался убежать от зари, пробив слой облаков, и решил определить свое положение — сколько осталось до Ахерона?

Не более двухсот.

Свет настиг меня.

С помощью дополнительных антигравов я сумел выиграть еще сорок миль, опустившись до пятнадцати тысяч футов.

Когда я шел на уровне трех тысяч — заря пылала вовсю.

Я падал несколько минут и, разглядев подходящее место, опустился на землю.

Рубец горизонта прорвался восходящим солнцем. Ахерон находился в сотне миль. Я поднял купол кабины, нажал клавишу деструктора, спрыгнул на землю и отбежал подальше.

Спустя минуту дрифтер, как и положено, съел сам себя. Я сориентировался на местности и зашагал к дальнему краю поля, где росли деревья.

Глава 5

Через пять минут я растворился в моей Иллирии, словно никогда и не покидал ее. Солнечный свет мягко сочился сквозь лесной туман, и в прохладном воздухе пахло палой листвой и сыростью. Бриллианты росы усыпали цветы и листья. Крохотная желтая пичуга вспорхнула у меня над головой, описала круг и уселась ко мне на плечо. Спустя мгновение она улетела по своим птичьим делам. Я задержался, вырезая себе дорожный посох и запах свежесрезанного дерева напомнил мне ручей в Огайо, где я делал свистульки из ивовых ветвей, опуская прутья в воду на целую ночь и потом снимая с них кору, предварительно постукивая по ним рукояткой ножа — чтобы отслоилась сердцевина.

В тех местах было изобилие земляники. Она росла и здесь — крупные, багровые ягоды. Я размял их между пальцами и слизал кислый и терпковатый сок. Помидорного цвета ящерка с острым хохолком медленно сползла с валуна и забралась на мой ботинок.

Я погладил ее корону, пересадил зверька на землю и продолжил путь. Сворачивая, я обернулся и крапчатые глазки ящерицы встретились на секунду с моими. Тридцатифутовые деревья-гиганты стряхивали на меня капли влаги, вокруг просыпались птицы и насекомые, и толстый зеленый пищик уже затягивал свою извечную песенку. Его поддержали собратья по хору. Шесть пурпурных «кобра ля капелла» — цветы, а не змеи — закачались на своих гибких стеблях, шипя и размахивая лепестками, и их аромат заполнил округу с эффективностью газовой атаки.

Я не удивился. Мне казалось, что я проспал все предыдущие годы и лишь сейчас проснулся. Я был дома.

Я продвигался вперед. Трава встречалась все реже, деревья подросли до семидесяти футов, и между ними разлеглись замшелые валуны. Прекрасное место для засады. Как и для укрытия.

Над головой устроили кутерьму пан-мартышки. С запада наползали армады туч. Низкое солнце зажгло их края, пробивая в листве световые тоннели. Лианы — спутницы лесных великанов — распустились цветами, похожими на серебряные канделябры, и в воздухе запахло ладаном и чем-то еще, чем пахнет только в соборах. Я окунулся в жемчуг ручья, и пушистые водяные змейки обвивали мои ноги, ухая по-совиному. Они были ядовиты, но дружелюбны.

Начиная с другого берега ландшафт пополз вверх, и я почувствовал, что мир начинает меняться. Ничего конкретного — но миропорядок дал трещину.

Утренняя прохлада лесной чащи днем не исчезла. Наоборот, усилилась. Воздух стал влажным и холодным, в нем повисло напряжение. Правда, облака затянули небо, а предчувствие грозы всегда вызывает ощущение тревоги.

Сидя под деревом и уже завершая свой скромный завтрак, я вспугнул пандрилла. Он со всех ног бросился наутек. Да, порядок был нарушен.

Мне захотелось вернуть пандрилла, и я послал вслед ему волевой импульс.

Он замер. Потом, с опаской глядел на меня, медленно двинулся в мою сторону. Я угостил его крекером и заглянул в глаза.

В них было все — страх, благодарность, паника…

Безусловно, что-то происходило.

Я отпустил пандрилла, но он не двинулся с места, простодушно выражая полную готовность расправиться со всем запасом крекеров. И, все-же, первую его реакцию я не забыл. Она могла означать только одно.

Я на вражеской территории!

Покинув место привала, я начал спуск в окутанную плотным туманом долину. Отбросив попытки войти в контакт с убегавшими при моем появлении животными, я шагал и шагал — все вперед и вперед. Пришлось оставить в стороне два энерговвода. Приближение к ним могло меня выдать.

Нет, нет, энерговвод — не часовой на вышке в строго охраняемой зоне. Это один из элементов системы с электромагнитными полями, если вам это о чем-то говорит.

Гравитационная матрица каждого мира имеет особые подвижные точки. Через эти точки специальные машины или наделенные своеобразным талантом люди могли подключиться к энергетическому полю планеты, выступая в роли батарей или конденсаторов. Энерговвод был именно таким энергетическим узлом. И именно им я не хотел воспользоваться, зная природу противника — все Носящие Имя, как правило, обладали таким искусством.

Это и было причиной того, что туман пропитал меня с головы до ботинок в своей промозглой прачечной, хотя сушилки и были рядом.

Я продолжал свой путь: в левой руке — посох, правая готова ко всякого рода неприятностям.

Но неприятности почему-то отсутствовали. На моей тропе не появлялось ни одно живое существо.

К вечеру я успел проделать миль двадцать. Было сыро, но дождь все не начинался. Я забрался в обнаруженную мини-пещеру на склоне холма, по которому только что карабкался, расположился на запасенном куске пленки — десять на десять футов, толщиной в три молекулы, но достаточно прочной и влагонепроницаемой. Затем поужинал всухомятку и заснул с пистолетом вместо снотворного.

Следующий день был ничуть не радостней предыдущей ночи. Туман сгустился. Я двигался крайне осторожно, потому что подозревал искусственность происходящего. Впрочем, все это напоминало дешевую мелодраму. Если Он намерен произвести на меня впечатление тенями и туманами, а также холодом и совращением с пути истинного моих созданий — то зря старается. Раздражение мелкими неудобствами вызывает лишь желание скорее добраться до истока.

До вечера я лазил по холмам, а потом ко мне привязался попутчик.

Вначале был свет. Был — и двигался параллельным курсом. Пламя парило в пяти-семи футах над землей, меняя цвет от бледно-желтого до абрикосового. Расстояние до него все время менялось — то двадцать, то сто футов. Свет изредка исчезал, но всегда возвращался. Блуждающий огонек, заманивающий меня в трясину?

Возможно. Но я восхищался настойчивостью сопровождающего. Кроме того, вдвоем идти веселее.

— Добрый вечер, — вежливо произнес я. — Между прочим, я иду покончить с вашим хозяином.

Ответа не последовало.

— Если вы являетесь простым болотным огоньком, — добавил я, — можете не обращать внимания на мои обидные слова.

Ответа не последовало.

— В любом случае, — завершил я свою мысль, — вам не ввести меня в заблуждение. Объявляется перерыв на обед.

Я стал насвистывать старинную песенку «Долог путь до Типерери». Огонь не отставал. Остановившись под защитой дерева, я закурил сигарету, а огонек ждал меня, паря футах в пятидесяти над землей. Я попытался мысленно коснуться его, но он словно отсутствовал в ментальном плане. Я вспомнил о пистолете, потом передумал и застегнул кобуру. Перекур завершился, и мы двинулись дальше.

Я и мой огонь.

Час спустя мы разбили лагерь на небольшой поляне. Разведя маленький костер, я подкрепился консервированным супом, потом замотался в свою пленку и прислонился спиной к скале.

Блуждающий огонь не пересекал границу светового круга от костра.

— Желаете чашечку кофе?

Ответа не последовало. Ну и ладно. Все равно у меня была лишь одна чашка.

После еды я вновь закурил и наблюдал за умиранием костра. К сожалению, звезд не было видно. Ночь безмолвствовала, видя, как холод пробирает меня до костей. Стужа равнодушно жевала пальцы моих ног, и я сожалел об отсутствии фляжки бренди. Даже больше, чем о звездах.

Мой молчаливый спутник не двигался. Что это — явление природы или соглядатай? И осмелюсь ли я заснуть?!.

Я осмелился.

Согласно показаниям хронометра, я спал полтора часа.

За это время ничего не произошло. Я продолжал сон, изредка просыпаясь.

Утром огонь по-прежнему ждал меня.

Третий день был таким же — холодным и сырым. Я свернул лагерь и тронулся в путь. Оставалась приблизительно треть.

Неожиданно мой спутник изменил позицию и не спеша поплыл вперед. Потом свернул направо и замер. Подождав меня, он двинулся дальше, угадывая направление моего продвижения.

Мне это сразу не понравилось. Было очень похоже, что некто издевался надо мной. Некто, обладающий разумом и управляющий этим огнем. Он словно говорил: «Позволь, приятель, я облегчу тебе дорогу, которую знаю не хуже тебя».

Я почувствовал себя полным дураком. Но решил обождать с ответными действиями.

Мы шли до обеда. Огонь вежливо подождал меня, пока я подкреплялся; то же произошло во время ужина.

Лесные цветы уже не улыбались мне, но я не отчаивался.

Немного погодя поведение огня изменилось. Он отодвинулся влево и исчез. Я остановился и с минуту стоял неподвижно. Я успел привыкнуть к моему спутнику. Возможно, некто рассчитывал создать у меня условный рефлекс, чтобы я продолжал следовать за огнем? Плюс привычка и усталость…

Если я поступлю именно так — что последует потом?

Я решил минут двадцать идти за предполагаемым наводчиком. И огонь не заставил себя ждать. Я поправил пистолет в кобуре и заспешил за ним. Через пять минут пошел дождь. Стемнело, но я видел и без фонарика. Вздрагивая, я уныло проклинал сырость и холод.

Через полмили пути чувство одиночества усилилось, потому что огонь снова пропал из виду. Я ждал, но он не возвращался.

Я осторожно обошел место, где он был в последний раз, на всякий случай достав пистолет и ощупывая взглядом местность.

Под ногой треснул сучок.

— Не надо! Ради всего святого, не надо!..

Я бросился на землю и откатился в сторону.

Пистолет уже был направлен туда, откуда послышался крик.

Крик — или галлюцинация?! Уверенности не было…

Оставалось ждать.

Затем послышались тихие всхлипывания. Очень трудно определить направление по столь слабому звучанию, и моя подозрительность и мнительность лишь усугубляла трудности. Я медленно повернул голову вправо, но там тоже никого не было.

— Кто здесь?!

Я говорил громким шепотом, потому что шепот труднее фиксировать.

Тишина. Тишина и всхлипывания. Я распространил мысленный контакт перед собой и уловил боль, боль и растерянность.

— Кто здесь?!

Тишина.

И наконец чей-то голос.

— Это ты, Фрэнк?

Теперь пришла пора молчать мне. И лишь спустя минуту я ответил.

— Да, я.

— Помоги мне, — в голосе звучала мольба.

— Кто ты? Где ты?

— Здесь…

По спине пробежали мурашки и ладонь сама сжала рукоятку пистолета — я знал ответ.

— Дэнго! Дэнго-Нож!

Я знал — и боялся включить фонарик…

Именно этот момент выбрал мой блуждающий огонь, чтобы вернуться. Сейчас он пылал ярче, чем всегда. Он остановился на высоте двадцати футов, светя, как сигнальная ракета. Под ним, не сходя с места стоял Дэнго. Ему было не трудно это сделать.

На месте его держали корни.

Худое треугольное лицо продолжала, сливаясь с потрескавшейся корой, черная и грязная борода; длинные волосы переплелись с увядшей зеленью ветвей. Глаза — провалившиеся, темные, с расширенными му́кой зрачками. Ствол, который был его частью, покрывал птичий помет; то тут, то там зияли дыры, проделанные насекомыми; у подножья темнели черные пятна кострищ…

С треснувшего под моей ногой сучка капала кровь.

Я медленно поднялся с земли.

— Дэнго…

— Они грызут мои ноги! — простонал он.

— Сожалею, — проронил я, опустив пистолет.

— Он не захотел оставить меня мертвым, почему?

— Когда-то ты был моим другом, потом врагом. Ты хорошо меня знал.

— Так значит — ты?

Ветви дерева потянулись в мою сторону. Он истово проклинал меня, а я стоял, слушал и смотрел, как кровь, смешиваясь с дождем, впитывается в землю…

В былые времена мы были компаньонами в одном деле, и он попробовал меня надуть. Не получилось. Исключение из доли послужило для него весьма веским основанием, чтобы меня прикончить. Я запрятал его в больницу, там, на Земле, а по выходе из нее он погиб в автомобильной катастрофе. На все божья воля! Хотя и я несколько помог всевышнему в свершении воли его. Дэнго знал, что делать с ножом, если бы добрался до меня. Широкого выбора у него не было: или продырявить меня, или погибнуть самому. Иметь дырку в мои планы не входило.

В отсветах прицельного огня лицо выглядело мертвенно-бледным. Кожа цвета пятен на мухоморе и взгляд разъяренной кошки. Зубы были выбиты или казались выбитыми. Рана на щеке загноилась. Затылок его соединялся с деревом, плечи уходили в ствол и в двух больших ветвях могли скрываться руки. От пояса и ниже он целиком был деревом.

— Чья это работа? — спросил я.

— Зеленого подонка. Пейанца, — злобно оскалился он. — Сначала была авария… а потом я внезапно оказался здесь.

— Я его найду! — ярость клокотала в моем горле. — Я уничтожу его! А потом вытащу тебя…

— Стой! Не уходи!..

— Но я должен, Дэнго…

— Ты ничего не понимаешь! Я не могу ждать… прошу тебя…

— Несколько дней, не более.

— Но и Он может выиграть. И я тогда навсегда останусь таким. Господи! До чего же болит… Фрэнк, поверь мне, я давно раскаиваюсь в том, что пытался обмануть тебя!.. Честное слово…

Я посмотрел вниз. Потом вверх. На землю и на огонь. Поднял пистолет.

Опустил.

— Я больше не могу убивать тебя, Дэнго.

Он закусил губу. Кровь заструилась по подбородку, алыми нитями вплетаясь в бороду. Слезы заблестели в его глазах. Я старался не встречаться с ним взглядом.

Споткнувшись, я отступил и принялся бормотать по-пейански. И тогда я ощутил находящийся совсем рядом энерговвод. Я не мог не почувствовать его. В то же мгновение Фрэнк Сандо начал становиться все меньше и меньше, а Носящий Имя — все больше и больше, и от кивка головой в небе раскатился хриплый гром. Я вскинул левую руку к раскалившемуся небу, и оно ответило молнией. Вспышка ослепила меня и волосы встали дыбом.

Пахло дымом и озоном. Я стоял один. Стоял перед обуглившимися, раздробленными останками того, что некогда было Дэнго-Ножом. Даже блуждающий огонь исчез. Дождь смывал гарь…

Ноги сами понесли меня сквозь порывы дождя и ветра. Не знаю, сколько я прошагал прежде, чем сон свалил меня. Убежден — как бы ни расхваливали все иные достоинства человека — именно сон помогает сохранить ему здравый рассудок. Сон — это скобки в уравнении, которое нам предлагает день. Допустим, вы совершили глупость, и ее, не боясь ошибки, можно возвести в любую подвернувшуюся степень. Прибавьте к ней такое же количество неприятностей. В результате вы всегда будете иметь раздражение и злость. Это сегодня. Но если все произошло вчера… Вы только улыбнетесь — и это так же верно, как дважды два четыре, и не о чем больше говорить. На иллюзорных волнах сна вы уже переплыли на другой остров Времени. Что произошло во время плаванья, и многое ли сохранила память? На первый взгляд — многое. В действительности — лишь малую дольку того, что хранят камеры нашего мозга. И чем дальше, тем больше вещей, сданных на хранение. Это и приходит мне на помощь, сглаживая боль воспоминаний. Вы скажете, это черствость. Нельзя жить, не испытывая чувства вины, не жалея ни о чем. Позвольте не согласиться. За многие века у меня возник условный рефлекс — всякое эмоциональное потрясение вгоняет меня в сон. В утренней дремоте меня еще беспокоят события вчерашнего дня, но на пруду памяти уже затухают разбегающиеся от центра круги боли — и прошлое провожает их взглядом… Вы скажете, что это взгляд со стороны? Не согласен. Множество людей на моих глазах перебрало тысячи вариантов смерти — равнодушным я не был никогда. Но сон предоставляет памяти шанс вновь нажать на стартер, и на следующий день мотор в моей голове вновь набирает обороты. Кроме покоя есть движение, кроме смерти — жизнь, во всем ее многоцветье, со всевозможными оттенками радости, печали, любви, ненависти, умиротворения, счастья, страсти…

…горы, дальние горы, ущелья, скалы — и свернувшееся в клубок тело, на котором одно лишь полосатое трико; и белая маска лица, с посиневшими от холода губами; и сведенные морозом пальцы. Я завернул ее в куртку, еще хранящую мое тепло, и перенес в машину, бросив на произвол судьбы сумки с инструментами и образцами у скалы, служившей минуту назад моим ложем. Уже в машине я обратил внимание на множество кровоподтеков, глубоких царапин, ссадин. В бреду она еле слышно повторяла одно имя, — не то «Нуаль», не то «Ноэль». В больнице врачи оказали ей помощь и предложили оставить на ночь. Утром я заехал туда вновь. Моя находка уже пришла в себя, но свое имя не могла назвать. Или не хотела. Уплатив по счету за лечение, я поинтересовался ее дальнейшими планами. Планов не было — и я предложил, в связи с их отсутствием, арендуемый мною коттедж. Она приняла приглашение. Первое время я вполне мог бы сказать, что в моем доме поселилось привидение. И готовя еду, и убирая в доме, она неизменно хранила молчание, лишь изредка отвечая на заданный вопрос; потом она уходила в свою комнату, где и проводила взаперти все остальное время. Однажды, — уже прошло дней десять, — она услышала, как я музицирую. В первый раз за многие годы я взял в руки мандолину — и, покинув свою комнату, моя гостья перешла в гостиную, где села напротив. Я играл еще целый час, хотя первоначально такого желания не испытывал. Чего не сделаешь, увидев первую живую реакцию за полторы недели? Когда умолк последний аккорд, она робко попросила разрешения поиграть. Я не возражал. Взяв в руки инструмент, она склонилась над ним. Не нужно быть тонким ценителем, чтобы понять, что она была далеко не виртуозом. Как и я сам, если говорить начистоту. И, все же, я был весь внимание, поблагодарил за доставленное удовольствие, принес ей кофе и пожелал спокойной ночи. И все. Но на следующий день это был совсем другой человек… Она причесала, чуть подрезав, свои волнистые темные волосы; темные круги под глазами, а также припухлости уменьшились, а настроение!.. За завтраком мы болтали о чем угодно: о погоде, последних новостях, музыке, антиквариате, моей работе с минералами, тропических джунглях и экзотических рыбках. Обо всем, только не о ней самой. Теперь мы стали появляться в театре, ресторане, на пляже, где угодно, почти везде. Почти. В горы, если быть точным, мы не ходили. Прошло четыре месяца — срок вполне достаточный, чтобы влюбиться и не иметь возможности это скрыть. При всем том я испытывал неловкость, продолжая оставаться в полном неведении: чем черт не шутит, может у нее муж и шестеро детей! Как-то она предложила пойти с ней на танцы. Мы танцевали на террасе до самого закрытия, до четырех утра, при свете звезд. Когда после полудня я проснулся, ее уже не было. На столике в кухне лежала короткая записка.

«Спасибо. Прошу, не ищите меня. Я должна вернуться. Я люблю вас.»

Подпись, конечно, отсутствовала. Так и осталась она в моей памяти — Девушкой Без Имени…

…высокая трава под деревом во дворе, пятнадцатилетний мальчишка с косой в руках. После очередного взмаха косы он замечает на земле птенца с торчащими в разные стороны под странным углом ножками. Птенец при виде мальчишки отводит голову назад и разевает клюв. Присев, мальчишка видит, что маленький скворец весь покрыт муравьями и осторожно отряхивает их. Затем он находит для птенца подходящее на его взгляд место — корзину со свежескошенной травой. Он ставит корзину на патио, под кленами. При помощи пипетки он пытается влить в клюв несколько капель молока, но безуспешно, и вновь принимается за работу. Позже, вернувшись взглянуть на птенца, он замечает рядом с ним пять-шесть больших черных жуков и с отвращением их выбрасывает. Утром следующего дня он обнаруживает в корзине новых жуков и вновь наводит порядок. Некоторое время спустя он видит, как на край корзины села взрослая птица. Она прыгнула в корзину и тут же улетела. За полчаса она прилетала еще три раза. Мальчишка заглянув в корзину и найдя там жуков, понимает, что птица хотела накормить птенца — он просто не мог есть. Ночью птенца съел кот, оставив в корзине несколько перьев и капель крови. Среди больших черных жуков. Мальчишка увидел их только утром…

…где-то в пространстве кружится вокруг красного солнца пояс астероидов. Несколько веков назад мы никак не могли установить контакт с обнаруженной там членистоногой разумной расой. Они называли себя «веллисы» и наотрез отказались от призывов к «дружбе и сотрудничеству». Более того, они умертвили наших посланников и вернули их обратно в расчлененном виде, который, видимо, наиболее соответствовал их членистоногим вкусам. Уже тогда у них были межпланетные корабли, а вскоре они приступили к межзвездным перелетам. В результате, где бы они ни появлялись — они несли смерть, тут же возвращаясь на исходные позиции. Веллисы или не представляли размеры Межгалактического сообщества, или это их совершенно не волновало. У них хватило разума сообразить, что, пока другие разумные сумеют договориться и объявить им войну — уйдет масса времени.

К тому же, межгалактическая война — явление чрезвычайное. Пейанцы — единственная раса, которая в этом что-то смыслит. Как и следовало ожидать, наступление успешно провалилось, остатки союзного флота были немедленно отозваны и мы перешли к вялому дальнобойному обстрелу. Но веллисы оказались разумнее, чем предполагалось. Они имели совершенную антибаллистическую защиту, и мы вновь отступили. Блокада также не удалась, и набеги регулярно продолжались.

Только тогда были призваны трое Носящих Имя, три Миротворителя: Сан-рин из Крелдэя, Карфтинг из Мордеи, и ваш покорный слуга. Призваны, дабы употребить нашу Силу во разрушение.

В один малопрекрасный день в системе веллисов стал формироваться планетоид. Камень за камнем, скала за скалой — он рос и рос, постепенно меняя орбиту. Мы расположились на самой окраине системы, медленно выращивая новый мир и ведя его по спирали развития; и когда веллисы осознали опасность происходящего — уже было поздно. Впрочем, они все же попытались уничтожить новое образование. Тщетно. Бежать они даже не пытались и пощады не просили. И пришел День гнева. В месте пересечения орбит двух планет теперь мечется водоворот заледеневших глыб, и красное солнце равнодушно взирает на него. После этого я ушел в недельный запой…

…моя машина разбилась, и я погибал в пустыне, напрасно пытаясь дотащиться до поселения. Небо обдирало мою кожу, подобно наждачной бумаге, а ноги исчезали в галактических просторах, отказываясь идти. В конце концов я потерял сознание. Это продолжалось бесконечно — день или вечность. Затем ко мне подошло некое существо — я принял его за кошмар горячечного бреда — и склонилось надо мной. Оно было багрового цвета, с кожаным жабо вокруг толстой шеи и роговыми наростами на морде допотопного ящера. Добавьте к этому четыре фута длины и чешую, а также когти, короткий хвост и темные глазки, полуприкрытые мембранами. С собой у существа был маленький мешочек и длинная тростинка.

Я не знаю до сих пор, кем являлся мой пришелец. Несколько секунд он (или оно?) рассматривал меня, затем отскочил в сторону, воткнул тростинку в песок и припал ртом к верхнему краю. Щеки его раздулись, подобно надувному шарику. Затем он вновь подбежал ко мне и похлопал лапой по моим губам. Я прекрасно понял смысл жеста и раскрыл рот. И этот ящер перелил воду из своей пасти в мой рот, стараясь не пролить ни капли. Шесть раз процедура повторялась, а потом я снова потерял сознание.

Очнувшись, я обнаружил, что наступил вечер, а мой спаситель ожидает моего пробуждения с новой порцией жидкости. К утру я сумел сам подойти к тростинке и вытянуть немного влаги. Существо спало, медленно переходя от сновидений к яви. Я порылся в карманах и разложил перед ним свои вещи: хронометр, охотничий нож и все наличные деньги. Ящер равнодушно глядел на них. Я подтолкнул подарки поближе к нему и указал на его мешочек. Но он отодвинул вещи назад и отрицательно зацокал языком. Тогда я поблагодарил его на всех известных мне языках, тронул холодную переднюю лапу существа и отправился дальше. Через день вдали показалось селение…

Девушка без имени. Скворец. Гибнущая планета. Глоток теплой воды.

И Дэнго-Нож, разбитый в щепки.

На девяти кругах нашей памяти боль бредет рядом с размышлением, чувствами и вечным «за что?!» Лишь сон способен удержать мой разум от помешательства.

Мне нечего к этому добавить. Можете считать меня черствым сухарем, но на следующее утро меня переполняла решимость завершить начатое, а прошлое скрывалось в пелене забвения.

Меня ждали пятьдесят миль пересеченной местности. И дорога становилась все хуже и хуже. Вокруг начали громоздиться валуны, а деревья вырастили себе зазубренные острые прищепки.

Иные деревья, иные животные… Карикатуры на мою гордость, на мои творения. Ночные соловьи хрипло кашляли, цветы попросту воняли, а,насекомые больно кусались. Стволы завязывались узлами. Газели припадали на одну ногу, а некоторых животных покрупнее просто приходилось одергивать.

Я подымался все выше, уши закладывало, но медленно и неуклонно я продвигался в сгустившемся тумане. Миль двадцать-двадцать пять за прошедший день.

Оставалось два дня. И день на все остальное.

Этой ночью я проснулся в холодном поту. Меня разбудил взрыв, и ничего более жуткого я не слышал за всю свою немалую жизнь.

В ушах у меня звенело, но я не оставлял попыток прислушаться — пускай даже к эху. За спиной моей молчало большое корявое дерево, а в руке молчал банальный пистолет.

На северо-западе сквозь туман пробилось багровое зарево. Оно росло.

Второй взрыв. Не такой громкий, но все же. И третий. И четвертый.

Плюс другие неприятности.

Подо мной затряслась земля. Я сидел, молчал и ждал.

Если верить небу, то половина планеты уже должна была провалиться в тартарары.

Я подумал, сунул пистолет в кобуру и закурил. Что-то тут не так. Грин-Грин наверняка лезет из кожи, чтоб произвести на меня должное впечатление, хотя обязан понимать всю тщету своих потуг. В природе не бывает таких явлений, и кроме нас с Грин-Грином здесь нет никого, способного на подобные представления. Может, он просто хочет мне сказать:

— Пойми, дорогой, я в силах превратить твою Идиллию в труху! Что ты на это скажешь?..

Или он рассчитывал запугать меня мощью Белиона?

Сначала я вознамерился отыскать энерговвод и ответить такой грозой, чтобы он сразу понял степень моего испуга. Но эта идея умерла в зародыше. Мы должны были встретиться лицом к лицу. Грин-Грин обязан был видеть меня и ответить наконец, почему он родился последним кретином, почему он ненавидит меня за принадлежность к расе Гомо Сапиенс, и к чему прилагать столько усилий… Чтобы мне стало больно?..

Он не мог не знать о моем прибытии. То, что я сделал в случае с Дэнго-Ножом, выдавало мое присутствие на Иллирии с головой.

Я прикрыл глаза и воззвал к Силе. Вот она, картина, видимая чужими глазами — он, Грин-Грин, следит за черным пеплом, усыпающим поверхность Острова Мертвых, а вокруг кипит магма и небо закопчено сернистым дымом, вот он стоит…

Вся сила моей ненависти выплеснулась в сообщении:

— Терпение. Терпение, Грин-Грин, Грингрин-тар… Жди. Мы встретимся через несколько дней. Для короткой беседы. Очень-очень короткой беседы.

Я не ожидал ответа. И его не было.

Утром идти стало труднее. Изредка земля вздрагивала спросонок, хлопья пепла сочились сквозь туман, и зверье удирало из этих мест, пересекая мой маршрут. Они и я взаимно игнорировали друг друга.

Север пылал огнем. Если бы это не была Моя планета, я бы мог предположить, что север и восток поменялись местами. Какое могло бы быть жестокое разочарование…

Боже, и это пейанец, почти Носящий Имя, один из расы, наиболее утонченной во всех видах искусств! Особенно в изысканном искусстве мести — а тут он корчит из себя шута перед тлей, презренным сыном Земли… Ну хорошо, ты ненавидишь меня лично. Ты хочешь со мной покончить. Но это же не повод для помешательства и пренебрежения прекрасными традициями своего народа! Тоже мне, сила — вулкан!.. Детская забава…

Я стыдился поведения Грин-Грина, его клоунады на планете, в которую я вложил часть себя самого. Даже я за недолгое время ученичества узнал о пейанской вендетте достаточно, чтобы осудить Грин-Грина. Глупо, парень… Теперь я понимаю, почему ты провалился на последнем экзамене.

Я перекусил шоколадом и двинулся дальше, решив не делать остановок. Сегодня надо пройти как можно больше, чтобы следующим утром хватило нескольких часов до цели. Зарево впереди разрасталось, пепел не переставал падать и земля продолжала трястись в ознобе.

В полдень на меня напал бородавчатый медведь. Я тщетно пытался взять его под контроль. Тогда я убил зверя, сыпя проклятьями в адрес того мерзавца, который довел бедное животное до сумасшествия. Туман развеялся, но из-за пепла это было практически незаметно. Я кашлял и брел сквозь искусственные сумерки. Местность оказалась еще хуже, чем я предполагал, так что к пути пришлось добавить лишний день.

К ночи я устал, но знал, что дойду к Ахерону не позднее завтрашнего полудня.

На склоне холма отыскалось достаточно сухое место. Я растянул пленку между беспорядочно наваленными валунами, развел костер и поужинал. Моя предпоследняя сигара внесла свой вклад в загрязнение и без того грязной атмосферы, и, выбросив окурок, я влез в спальный мешок.

Это произошло во сне. Видения сна сейчас уже забылись, помню только — это был очень симпатичный сон постепенно перешедший в кошмар. Я еще о чем-то грезил во сне, как вдруг осознал — это уже не сон, я не сплю. Не открывая глаз, я продолжал сонно ворочаться, пока моя ладонь не коснулась пистолета. Я лежал на земле в расслабленной позе, в то время как сенсоры моего сознания напряглись до предела.

Я чувствовал запах дыма и пепла. Я ощущал пронизывающе холодную влажность земли под собой. Я отчетливо сознавал чье-то присутствие. Я уловил тихий стук, даже не стук — шорох потревоженного камня, где-то справа от меня. И снова напряженная тишина.

Ствол моего пистолета рефлекторно повернулся в сторону звука, не разрушая покой и тишину.

Нежно-нежно, словно еле заметный морской прибой ласково пробует остудить раскаленный песок пляжа; на мое сумеречное сознание накатывают невидимые волны…

«Ты спишь… спишь… просыпаться не надо… пока я не позволю. Ты спишь и слышишь меня. Просыпаться не нужно… нет причины. Спи крепко, глубоко… как я велю… это так важно… чтобы ты…»

Я проснулся окончательно, но не мешал. Под формулу усыпления я успешно справился с дремотой.

Через несколько минут — когда я по всем законам должен был крепко спать — в том же направлении, что и раньше, я уловил шум движения.

Силуэт тени, в который я пристально всматривался, чуть приоткрыв глаза, изменил очертания. Перед сном он был иным.

Продолжая наблюдение, я уловил за одним из валунов легкое движение. Цель была определена, щелкнул предохранитель, я нажал на курок и светящаяся трасса провела четкий пунктир по земле футах в четырех от силуэта, обдав его кусками гравия и грязи.

«Только пошевелись — и я отправлю тебя к праотцам!» — послал я вдогонку выстрелу импульс.

Я встал, не опустив пистолет. Еще в луче света я увидел, что за валуном прятался пейанец, и я заговорил с ним на его родном языке.

— Такого растяпу среди пейанцев я еще не видел, — в моем голосе звучала насмешка.

— Могу лишь сожалеть о своих ошибках, — согласилась тень.

Я улыбнулся.

— Мягко сказано, Грин-Грин.

— Мягко, но обстоятельства выше нас.

— Ты ищешь оправдания?.. Лучше бы вспомнил закон Скалы: скала неподвижна и движется незаметно. Ты зря связался со мной. Бедные твои предки, — вздохнул я, — они не смогут обрести покой, глядя на фарс, в который ты превратил отмщение, а?

— Боюсь, что близится мой конец.

— А почему бы и нет! Надеюсь ты не будешь возражать, что вызвал меня сюда, чтобы приблизить мой?

— Я должен отрицать очевидное?

— Тогда, согласись, мне будет значительно приятней самому довести эту пьесу до логического финала.

— Не спеши. Логика может подвести, Фрэнк Сандо. Как ты объяснишь, почему я не перенес встречу с тобой туда, где мое положение было бы предпочтительней?

— Предполагаю, что вчера вечером ты был несколько потрясен.

— Не такой уж я впечатлительный. Дело не в нервах, я пришел достичь контроля над тобой.

— И проиграл!

— …и проиграл.

— Стоило ли рисковать?

— Ты мне нужен.

— Зачем?

— Нам нужно как можно быстрей уносить отсюда ноги. У тебя ведь есть на чем это сделать?

— Ты не ошибся. Но я не понимаю причины твоего страха.

— За свою жизнь ты приобрел не только друзей, но и большое количество врагов, Фрэнк Сандо.

— Можешь называть меня просто Фрэнк. Мне кажется, что мы уже давно знакомы.

— Тебе ни к чему было вчера сообщать о своем присутствии. Если ты не поможешь мне улететь, тебе придется иметь дело с более искусным и грозным мстителем.

Изменивший направление ветер донес до меня запах, сладковатый, чуть отдающий плесенью. Так пахнет кровь, кровь пейанцев. Я направил луч фонарика в сторону Грин-Грина.

— Ты ранен?

— Да.

Я опустил фонарик и спрятал в карман. Стоя боком к рюкзаку, я нашарил в нем пакет и перебросил пейанцу.

— Перевяжись, — сказал я, снова вынимая фонарик. — Запах твоих ран не из лучших.

Он разорвал пакет, размотал бинт и наложил его на рваную, глубокую рану, проходящую через плечо и предплечье. Раны помельче он оставил без внимания.

— Похоже, что ты побывал в переделке?

— Побывал.

— И как самочувствие противника?

— Я ранил его. Мне почти повезло — я чуть его не убил. Теперь это ничего не стоит, уже поздно.

Оружия у него не было. Я спрятал пистолет в кобуру и подошел поближе.

— Дилгрен из Дилпея шлет тебе горячий привет, — в моем сообщении легко угадывалась ирония, — по-моему он внес тебя в ассенизаторский реестр.

Григ-Грин поморщился.

— Дилгрен из Дилпея стоит в очереди сразу за тобой.

— Все это меня не убеждает. Или ты считаешь, что сказанное тобой может послужить поводом оставить тебя в живых?

— Я возбудил твое любопытство — и это пока сохраняет мою жизнь. Твои бинты подтверждают это.

— Но песок времени, просеивающийся сквозь сито моего терпения, может иссякнуть.

— Закон Скалы, кажется, оказался трудным не только для меня.

Я закурил сигарету.

— Иронизирую здесь я, а не ты.

Он поправил перевязку на ране.

— Предлагаю сделку.

— Какую?

— Ты забираешь меня на свой корабль и увозишь меня с собой.

— И что я имею взамен?

— Жизнь!

— И это, по-твоему сделка? Чем ты мне можешь угрожать?

— Я не угрожаю. Я предлагаю спасти тебе жизнь, если ты спасешь мою.

— Спасать от чего?..

— Тебе известно о возвращении к жизни нескольких людей?

— Да, ты стащил Репродуцирующие Пленки… интересно, как это тебе удалось?

— Телепортация. Я могу переносить предметы с места на место — это мой дар. Очень давно, когда я еще только обдумывал свою месть, я неоднократно посещал Землю — и каждый раз, как ты понимаешь, кто-нибудь из твоих врагов или друзей умирал. Потом я ждал, копил средства, искал подходящее место — в результате я купил эту планету. Для миротворителя не составило труда научиться общению с Пленками.

— Ты воспроизвел их тут?

— Да.

— И друзей, и врагов?

— Да.

— Зачем?

— Пока ты не умер — ты бы видел, как страдают твои любимые и близкие. А твои враги видели бы, как мучаешься ты. Жаль, что это не произошло.

— Дэнго был моим врагом, почему ты его заставил терпеть адские мучения?

— Он меня раздражал. Он должен был стать тебе предупреждением. Я избавился от него и доставил максимум мучений — он выполнил все три предназначения, которые я возлагал на него.

— А какое третье?

— Мое удовольствие, конечно.

— Понимаю. Но почему ты выбрал Иллирию?

— О, Господи! Может быть, это не твоя любимая планета, если не считать Неприступного Владения? Разве это не твоя любимица?

— Ты прав.

— Что же тогда еще искать?

Я каблуком затушил сигарету.

— Я ошибся, ты оказался сильнее, — услышал я после паузы. — Ты смог его однажды убить, Фрэнк, а меня он победил и отобрал то, что не имеет цены…

Я догадался… Я вдруг очутился на Независимом Владении, на крыше дома, в саду. Я покуривал сигару, а напротив сидела маленькая мартышка, Луис Бриггс, и я держал перед глазами список Имен, который он мне вручил. Так что телепатия тут ни при чем. Просто память, логическое мышление, интуиция, плюс мрачные предчувствия.

— Майкл Шендон… — тихо промолвил я.

— Если бы я мог предвидеть, я бы не репродуцировал его никогда.

Я мог бы сообразить и раньше. Я же знал, что он воспроизвел всех, а в голове почему-то крутились Кэтти, Руфь, прочие…

— Ты безмозглый кретин, — выругался я. — Дурак и идиот! И сукин сын к тому же!

Морская пехота США и Американская Медицинская Ассоциация в моем часто вспоминаемом разлюбезном ХХ-ом веке пользовалась среди широких слоев населения куда меньшей популярностью и известностью, чем искусство, а может быть, ремесло шпионажа. Причина, как мне кажется, крылась в одном: в условиях сложных и нестабильных международных отношений сработал механизм романтического бегства от действительности. Как и все остальное в ту пору — он вышел из-под контроля. Вспомним длинную вереницу сначала литературных, а потом кино- и телегероев: от анемичных принцев Эпохи Возрождения и кончая бледными, худосочными и очень трудолюбивыми юнцами, которые, как от них и ожидали, честно трудились и в результате женились на сентиментальных дочерях своих розовощеких начальников; рыцарей без страха и упрека с капсулами цианистого калия в дупле зуба, с пышногрудыми любовницами, тоже шпионками; с невероятно трудными заданиями, в которых секс и насилие не только не мешали их выполнению, а — наоборот — способствовали, вполне заменяя такие высокие и непонятные символы, как Любовь и Смерть. Эти герои пришли к вершинам славы где-то в семидесятые-восьмидесятые годы, и сейчас они вызывают ностальгию, подобную умилению от Рождества Христова в средневековой Англии. Конечно, это была красочная абстракция того, что происходило на самом деле.

Но, даже сравнивая шпионаж прошлого с тем, что происходит сейчас, тебя охватывает зеленая тоска. Они собирают какие-то крохи, которые потом с серьезным видом передают своим шефам, а те — в свою очередь — вводят их в компьютеры. Второстепенный факт таким образом превращается в нечто весомое, по этому поводу сочиняется малопонятный доклад, доклад с грифом «строго секретно» помещают в такой же засекреченный архив, и после этого о нем забывают с сознанием честно выполненного долга. В связи с тем, что межзвездная война — как я уже говорил — явление чрезвычайное, а классический шпионаж имеет дело с военными сведениями, все усилия направлены на овладение стратегическими или тактическими сведениями. В наши дни настоящие талантливые шпионы действуют в промышленной сфере. В том же ХХ-ом веке мало кто знал о человеке, добывшем микрофильмы чертежей детища мозгового центра Форда и передавшего это детище заботливым нянькам из компании «Дженерал-Моторс», или о девице, у которой то ли на лобке, то ли на кромке лифчика поместился набросок новой модели Диора. Сейчас только мастера сохранили древние навыки, хотя и не окружены особым вниманием. Межзвездная торговля очень динамична и напряжена до предела. Все, что дает хоть какой-то минимальный шанс, какое-то микроскопическое преимущество — новые технологические разработки, секретное расписание поставок — все может стать в будущем равным Манхэттенскому проекту. Если вас интересует нечто, что есть у другого — вес шпиона равен по цене весу пенки для курительных трубок. И в этом нет никакого преувеличения.

Сказать, что Майкл Шендон был настоящим шпионом — это значит ничего не сказать. Это был шпион экстра-класса, лучший из когда-либо сотрудничавших со мной. Я испытываю укол зависти только при одном воспоминании о нем. Если я когда-то и кем-то хотел стать — то это именно таким, как он.

Выше меня фута на два и фунтов на двадцать тяжелее. Зрачки глаз цвета полированного красного дерева, волосы смоляной черноты, чертовски ловок, тембр голоса до приторности красив, одет всегда безупречно. Выходец с планеты фермеров Вава, он обладал изысканным вкусом и полной неспособностью к усидчивости. По этой причине школу он не посещал, а в дальнейшем занимался самообразованием, проходя перевоспитание после совершения антиобщественного поступка. В дни моей молодости сказали бы так: он проводит свободное время в тюремной библиотеке, и это время равно сроку за совершение крупной кражи. Сейчас говорят иначе, но суть остается одна. Если учитывать, что второй раз он сел не очень быстро, можно считать перевоспитание успешным. Я не утрирую — у него были блестящие способности. Даже не пойму, как его поймали вторично. Он любил утверждать, что это у него написано на роду. И это при том, что он был телепатом, имел фотографическую память, был силен, вынослив, умел пить… А если учесть, что женщины сами липли к нему, основание для зависти можно понять.

Один из моих вербовщиков выявил его и направил в «Специальную учебную группу» «Объединения Сандо», иными словами в «шпионский колледж». Через год он уже был вторым в классе, а когда дело дошло — как мы говорили — до «производственных исследований», он проявил себя в полном блеске. Его имя появлялось в секретных отчетах все чаще и чаще, и я пригласил его на обед. Так, спустя несколько лет, состоялось наше личное знакомство.

Это был истинный проходимец с безукоризненными манерами и обезоруживающей искренностью — вот все, что запомнилось мне после первой встречи.

Телепаты встречаются не часто. Для суда их информация не представляет ценности, но такой талант стоил многого. Все равно, даже ценя это, работать с ним было непросто — он всегда тратил больше, чем зарабатывал.

Попался он на «двойной игре», но о масштабах этой работы я узнал лишь через несколько лет после его смерти.

Мы почувствовали, что в корабле «Объединение Сандо» имеется опасная течь. На выяснение причины возникновения пробоин ушло пять лет. К тому времени нас уже изрядно качало. Но мы его ущучили. Правда, пришлось привлечь сразу четырех телепатов. Зато он получил возможность продолжить свое перевоспитание. Чтобы удержаться на плаву, я был вынужден заключить сразу три контракта на миротворчество, пережил немало, но «Объединение Сандо» с развернутыми флагами вошло в порт.

Радость успеха испортило известие об успешном побеге Шендона несколько лет спустя. Весть разнеслась очень быстро, полиция занесла его в список лиц, ею разыскиваемых, но учитывая размеры Вселенной…

Завершение все это получило на Земле, на побережье Кусбей, в Орегоне, где я нашел чудесный уголок для отдыха у моря, если предположить, что море имеет уголки. Трехмесячный отдых сопровождался приятным наблюдениями за слиянием определенного количества североамериканских компаний с «Объединением Сандо».

Что ни говори, жизнь у моря — целительный бальзам для утомленных нервов. Джентльменский набор психоаналитиков: запах моря, шум моря, соленый привкус моря, чередование прохлады и жары, сухости и влажности, мелкий песок — все это в окружении пенных барашков серо-сине-зеленого пространства — и ваши эмоции снова свежи, а взгляд на мир светел и чист. Если вы видели каждый день до завтрака и после ужина человека, прогуливающегося по берегу моря, знайте — это гулял, наслаждаясь всем вышеописанным, Карлос Палермо. Если вас это интересует.

Синьор Палермо жил в расположенном на берегу уютной бухты белокаменном, стилизованном «под старину» доме, с обязательной красной черепичной крышей и с таким же обязательным закрытым задним двориком. Железная решетка ворот закрывала проем в стене со стороны моря. Сразу же за ней был пляж, южной границей которого был высокий глинистый откос, а северную охраняли непролазные кусты вперемежку с небольшими деревьями. Над всем витал такой целительный для моей души покой и мир.

Ту ночь я бы назвал прохладной, даже холодной. Чуть ущербная луна серебрила тропинку на поверхности моря, убегавшую в слившееся с морем и украшенное алмазной россыпью звезд небо. Там, вдали, у предполагаемого горизонта восемь плавучих буровых платформ пытались закрыть собой некоторое количество бриллиантов, но тщетно. Только металл платформы сам иногда отражал свет луны.

Его появление я не уловил. Как видно, он продрался сквозь заросли на севере, выждал, когда я подойду поближе, приблизился на сколько мог сам — и напал, когда я только почувствовал его присутствие.

Если вы телепат, то скрыть свое появление от обладателя такого же дара не так-то и сложно, как может показаться. Вы рисуете в своем воображении экран, по возможности оставаясь нейтральным эмоционально, происходит «блокировка» и к тому же появляется шанс следить за действиями вашего визави.

Конечно, если вы пылаете ненавистью и подкрадываетесь к человеку со страстным желанием отправить его к праотцам, сделать это очень трудно. И я обязан жизнью именно этому обстоятельству.

Я тысячу раз буду не прав, если стану утверждать, что действительно сразу ощутил чье-то зловещее присутствие. Просто, шагая вдоль линии прибоя и вдыхая свежий морской воздух, я почувствовал в груди какую-то тяжесть. Так бывает, когда в тихую летнюю ночь, вы вдруг просыпаетесь без всякого повода от толчка какой-то неопределенной мысли. Вы лежите без движения и думаете, какой черт не дает вам спать, потом слышите многократно усиленный тишиной странный звук в соседней комнате — все в вас напряженно сжимается, а воздух наэлектризован тревогой до предела. Все это вихрем пронеслось в моей голове; по спине, в пальцах рук и ног пробежали мурашки — старый атавистический синдром; ночь стала еще темней и появившийся из морских глубин спрут ужаса пытался дотянуться до меня своими щупальцами…

Стратосферный лайнер прочертил мигающий пунктир над моей головой, почему-то вызвав мысль о метеоре, который может в любой момент пасть на мою голову.

В общем, когда сзади я уловил хруст песка, адреналин мощными потоками уже гнал мою кровь.

При повороте я пригнулся. Правая нога чуть подвернулась и я упал на одно колено. Это меня и выручило. Удар по голове не стал решающим, а только опрокинул меня на правый бок. Мы сцепились уже на песке, стараясь занять ключевую позицию. Борьба велась в полной тишине — крик был бы непозволительной роскошью и бесцельной тратой сил, пляж был пуст. Я бросил ему в глаза горсть песка и тут же нанес удар в пах. Продолжая серию, я прошелся по дюжине не менее чувствительных точек. Но его умение вести бой было выше всяких похвал, реакция была быстрее да и вес значительно превосходил мой.

Может показаться странным, но узнал я его только пять минут спустя — мы уже дрались на мокром песке и под ногами хлюпала вода. Прямым ударом головы он сломал мне нос и вывернул два пальца в то время, когда я пробовал сжать его горло. На его искаженное злобой лицо упал свет луны, я узнал Шендона и понял, что мне придется его убить, иначе его не остановишь. Оглушить — это не поможет. Тю́рьмы и больницы лишь отодвинут новую встречу на неопределенный срок. Он умрет, чтобы я спокойно жил. Думаю, его рассуждения не многим отличались от моих.

Мгновение спустя я почувствовал, как мне в спину упирается что-то твердое и острое. Я дернулся в сторону — если он решил меня убить, не важно, каким способом я это сделаю сам. Главное, успеть опередить.

Он сжал мою голову, чтобы погрузить ее в волну прибоя, в тот момент, когда в моей руке уже лежал камень.

Первый удар пришелся в приподнятое для защиты предплечье. Телепаты, безусловно, имеют превосходство в драке, мгновенно улавливая очередной ход противника. Но страшно, очень страшно — знать и не иметь возможности что-либо сделать. Второй удар раздробил ему левую глазницу. Он ощутил дыхание смерти, и волчий вой пронесся над пляжем. Еще через секунду камень опустился на его висок… Для верности, я нанес удар еще два раза и оттолкнул его в сторону. Камень выскользнул из моих пальцев и упал в воду рядом со мной.

Я долго лежал, волны прилива окатывали меня, я смотрел на звезды, а рядом, в нескольких футах от меня лениво покачивалось тело смертельного врага…

Когда силы вернулись, я обыскал его и нашел пистолет, хорошо отлаженный, с полной обоймой патронов.

Он хотел прикончить меня голыми руками. Он рассчитывал, что у него для этого хватит сил и хотел с риском для себя разделаться со мной именно так. В этом и заключалась его ошибка — он мог спокойно пристрелить меня, стоя за кустами, но голос ненависти звучал громче голоса рассудка. Он мог бы быть самым опасным человеком с которым меня сводила судьба, но… даже с учетом феноменальной памяти он иногда забывал думать головой.

Он был достоин уважения, хотя я сделал бы совсем наоборот. Даже если причина насилия вторгается в сферу эмоций, я никогда не разрешал чувствам диктовать выбор средств.

Полиция была извещена о нападении, и Шендон остался лежать мертвым там, на Земле. В Далласе его превратили в кусочек Пленки, через тридцать дней и она должна была исчезнуть, а вместе с ней и все, что весило теперь меньше унции.

Через несколько дней я стоял на том же самом месте, у пенной кромки, а на противоположном берегу Большого Озера, на другой его стороне пенилась кромка Токийского залива, и я знал — если вы ушли в его воды, то назад вам дороги нет. Звезды мерцали и двоились, словно в набежавшей на глаза слезе, и хотя я духом не ведал — где-то там, возле одной из звезд уже посмеивался некто с отливающей зеленью кожей. Он вышел рыбачить в Залив…

Глава 6

Меня бесила необходимость начинать все заново. Но к бешенству примешивалась и известная доля страха. Один раз, поддавшись эмоциям, Шендон допустил осечку. Второй раз эту ошибку он не повторит. Если он всегда был опасным человеком, то теперь — кое-чем обзаведясь — он становился опасным вдвойне. К тому же, после моего вчерашнего послания Грин-Грину, он знал о моем прибытии на Иллирию.

— Ты усложнил проблему, — сказал я. — Ты и поможешь ее решить.

— Не понимаю.

— Ты наживил ловушку, теперь она превратилась в капкан, — пояснил я. — Но приманка осталась та же, что и была раньше. И я пойду на все, а ты пойдешь за мной.

Он рассмеялся.

— Прошу меня извинить, но мой здравый смысл указывает совершенно другое направление. Так что добровольно я не пойду, а как пленник… С меня будет мало толку. Лишний балласт только навредит тебе.

— У меня есть три варианта, — сказал я. — Я могу прикончить тебя немедленно, могу отпустить тебя на все четыре стороны и могу заставить тебя идти со мной. Первый вариант мы не будем рассматривать, потому что мертвый ты не представляешь никакой ценности. Второй вариант: мы расходимся в разные стороны. Выполнив предначертание, я — если это мне суждено — возвращусь на Мегапею. Там, в кругу друзей, я расскажу, как с треском провалился твой проект мести одному землянину. Ты представляешь, как взволнует их яркая картина твоего бегства?! Как же! Ведь тебя испугал, доведя до полного безумия, этот назойливый землянин! Это можно понять, но невесту тебе придется искать на другом конце Галактики, да и то не среди пейанцев. И к тебе никогда не обратятся «Дра», как бы ни был ты богат. И Мегапея не примет твой прах, когда ты завершишь свой жизненный цикл. И звон приливного колокола никогда не раздастся в твою честь…

— Да будут безглазые твари в морских глубинах вечно помнить вкус твоей печенки! — завершил он эту часть моего второго варианта.

Я выпустил кольцо дыма и продолжил.

— Еще одна деталь из вариации на эту тему. Я отправляюсь дальше один и меня убивают. Неплохо, но нет даже слабой надежды, что тебе удастся удрать. Ты уже знаешь Майкла Шендона и его образ мышления. Или я не прав? Ты ведь упомянул, что ранил его. И после этого, ты думаешь, он простит тебя? Видишь ли, он не так утончен, как пейанцы. Он не поклонник изысканных церемоний — он просто найдет тебя и с удовольствием заколет, как свинью. Отсюда резюме: выиграю я или проиграю, финал у тебя один — бесчестие и смерть.

— Если я пойду за тобой, что ждет меня тогда?

— Третий вариант наиболее предпочтительный. Я забуду обо всем, что ты совершил, не вспомню о мести. Я смогу доказать — я не наносил тебе оскорбления, «пай-бадра» здесь не имеет места, и ты, не теряя достоинства, можешь тоже забыть о мести.

— Нет, — возразил он, — «пай-бадра» была. Землянин не может быть Носящим Имя.

— Хорошо. Раз твои чувства и намерения неизменны, глупо было бы не следовать классическим канонам. Я знаю не хуже тебя — вся завораживающая прелесть мгновения, когда враг осознал и механизм мести, и ее автора, и «пай-бадру», и понял, что вся прошедшая жизнь является только прологом к моменту величайшей иронии — вся чарующая прелесть этого мига будет утрачена. Поэтому я предлагаю утоление жажды вместо прощения. Ты сейчас помогаешь мне, а я дам тебе возможность, когда все будет позади, свести со мной счеты. Ну, как, согласен?

— А каковы гарантии?

— Клятва Носящего Имя.

Он замолчал. Прошло время, прежде чем он произнес:

— Я готов пойти за тобой.

— Тогда вернемся в лагерь, там тебе будет удобнее рассказать мне о вещах, которых ты едва коснулся.

Я повернулся к нему спиной и зашагал к месту привала. Расстелив пленку так, чтобы хватило места на двоих, я подбросил сучьев в костер.

Едва мы расположились у огня, земля под нами дрогнула.

— Это твоя работа? — я кивнул головой в сторону северо-запада.

— В какой-то мере.

— И этим ты хотел меня испугать?

— Тебя? Нет.

— Шендон тоже не из пугливых.

— Наоборот.

— Может быть ты расскажешь все по порядку? Все, что происходит.

— Не спеши, сначала я хочу коснуться нашего соглашения. У меня тоже есть вариант, так сказать, встречное предложение. Хочу надеяться, что оно тебе подойдет.

— Я слушаю тебя.

— Ты идешь туда во имя спасения друзей, — его рука указала направление, куда я намеревался идти. — Предположим, все это можно совершить без риска. Если Майкл Шендон останется в стороне. Тебя не прельщает такая возможность? Или ты так жаждешь его крови, что хочешь это сделать немедленно?

Я смотрел на пламя костра и размышлял над сказанным.

Если я оставлю Майкла в живых, он обязательно доберется до меня, рано или поздно. В то же время, если я добуду то, что хочу, не встречаясь с Шендоном на узкой дорожке, в будущем я найду не меньше тысячи вполне безопасных способов сделать то, что один раз я уже сделал… Но я прибыл на Иллирию, чтобы встретиться с врагом, глядя ему в глаза. Что с того, что переменились действующие лица и декорации? И все же…

— Я готов выслушать твои предложения.

— Люди, которых я воссоздал, находятся здесь. Для тебя не секрет, как я это сделал — я использовал Пленки. Они целы по сей день и находятся в известном одному мне месте. Я рассказывал, как они попали ко мне, то же самое я могу проделать и сейчас. Если ты согласен, я переправлю Пленки в мгновение ока. После этого мы уходим отсюда, а ты, когда пожелаешь, воспроизведешь этих людей. Когда мы взлетим, я укажу тебе место, куда нужно сбросить бомбу — и мы не подвергнем себя риску, рассчитываясь с Майклом Шендоном. Ну, как — разве это не проще и безопасней? А наши проблемы, если уговор остается в силе, обсудим потом.

— В твоем варианте два больших прокола. Пленки Руфь Лэрри здесь нет, это во-первых. Мне придется бросить остальных — это во-вторых. И что с того, что я смогу репродуцировать их потом, если я предам их сейчас?

— Разве аналоги, воспроизведенные тобой, будут помнить об этом?

— А разве это имеет значение? Они уже существуют, они реальны не меньше, чем ты или я. И дело совсем не в том, что их можно дублировать бесконечно… Они на Острове Смерти, верно?

— Да.

— Получается, если я его разрушу вместе с Шендоном, погибнут и остальные?

— Неминуемо.

— Твое предложение не проходит.

— Выбираешь ты.

— Будут еще варианты?

— Нет.

— Тогда вернемся к началу нашей беседы. Что произошло у вас с Шендоном?

— Теперь у него есть Имя.

— Что?!

— Ему покровительствует тень Белиона.

— Так не бывает! Он не миротворец…

— Одну минуту, Фрэнк. Я попробую кое-что объяснить. Видимо, Дра Мэрилинг не все сказал тебе. Ты же знаешь, он — ортодокс. А это многое объясняет. Тебе известно — Носящему Имя, чтобы создавать миры, важно иметь не только Имя.

— Но оно обязательно. Это неотъемлемый психологический ключ, который освобождает потенциал подсознания, необходимый на самых сложных этапах миросозидания. Творя миры, человек должен чувствовать себя равным Богу.

— Тогда почему это недоступно мне?

— Я ничего не знал о тебе, пока ты не стал моим врагом. Я не видел чего ты достиг, кроме тех надругательств, которые ты совершил над созданным мной. Если это все, что ты умеешь — мастер из тебя получился никудышный.

— Я в состоянии воздействовать на необходимые процессы и явления, что бы ты ни говорил.

— Этим может овладеть любой. Я говорю о творчестве, а его я здесь не наблюдаю.

— Вспомни о Пантеоне в Странтри. Он существовал до появления миротворцев.

— Ну и что?

— Для Дра Мэрилинга и тех, кто предшествовал ему, древняя религия являлась лишь средством для их творчества. Будучи ревизионистами, они воспринимали символы веры, как путь к психическому настрою. Твое слияние с Шимбо, Отцом Грома, тоже всего лишь средство закрепления в подсознании особого метода организации. Для фундаменталиста это кощунство!

— Ты фундаменталист?

— Да.

— Не понимаю, зачем ты учился делу, которое считаешь святотатством. Отвечай!

— Я хотел получить Имя.

— Кажется, я перестаю тебя понимать.

— Мне нужна была не профессия, а Имя. Мной руководили не экономические, а религиозные мотивы.

— Но это только психологическое средство…

— Не продолжай! Это совсем не так. Это подлинная церемония, ведущая к подлинному результату — слиянию с Божеством. Это обряд посвящения для высших жрецов Странтры.

— Почему ты сразу не принял святой сан, а взялся за изучение технологии создания планет?

— Потому что обряд свершают только Носящие Имя. А из живущих Двадцати Семи все двадцать семь — ревизионисты. По понятной причине обряд бы не был санкционирован.

— Двадцать шесть, — уточнил я.

— Двадцать шесть?

— Дра Мэрилинг покоится в недрах Мегапеи и Лоримель Многорукий пребывает в счастливом Ничто.

Он склонил голову.

— Еще один ушел. Я помню, когда их было Сорок Три.

— Печально.

— Да.

— Зачем тебе было нужно Имя?

— Чтобы стать служителем Веры, а не миротворцем. Но ревизионисты не пустили бы такого в свой круг. Они не мешали мне завершить образование, но потом отвергли меня. Чтобы еще больше оскорбить и унизить меня, следующим приобщенным стал инопланетянин.

— Понимаю. Поэтому твой гнев пал на меня?

— Да.

— Едва ли в этом есть моя вина. Всю эту историю я слышу практически впервые. Я всегда считал, что присвоение Имени — это уже чисто формальный обряд.

— Теперь ты знаешь больше. Я не питаю зла к тебе и не мщу тебе лично. Я хочу нанести удар по святотатствующим.

— Как же ты взялся за миротворчество, если это противоречит твоим взглядам?

— В миротворчестве, самом по себе, нет ничего плохого. Я протестую только против использования истинной Веры в прикладном смысле. В ортодоксальном понимании слова я Имени не ношу, но работа хорошо оплачивается — почему бы мне и не заняться ею?

— Я действительно не вижу причин для отказа, если кто-то вздумает дать тебе работу. Но я не вижу связи между тобой и Белионом, а также между Белионом и Майклом Шендоном?

— Грех и наказание — вот основа наших отношений, как я это себе представляю. Я сам свершил обряд присвоения Имени в храме, в Прилбеи. Ты знаком с ним — сначала приносится жертва, потом произносится Формула и ты начинаешь движение вдоль внешней стены храма так, чтобы она всегда оставалась слева от тебя, и почтительно приветствуешь каждое божество. У той пластины, изображение которой начнет светиться, в тебя и входит Сила. Это будет твоим Именем.

— И что же?

— Когда я проходил мимо изображения Белиона, оно засветилось.

— Значит ты сделал свой выбор?

— Скорее этот выбор сделал он, своим Именем. Я не желал его, бога Разрушения, а не Созидания. Я верил и надеялся, что меня выберет Кирвар Четырехликий, Отец Всех Цветов.

— Каждому да воздастся по делам его.

— Верно. Это было моей первой и самой главной ошибкой. Даже если я не призывал его, Белион руководил мной. Не могу утверждать, но его влияние я чувствую и в мести тебе — ведь ты носишь имя его вечного заклятого врага. Я и сейчас улавливаю перемену в своих суждениях. С той поры, как он меня оставил, все идет совсем не так, как раньше…

— Он не мог оставить тебя — союз заключается до конца твоих дней.

— Нарушение ритуала моего посвящения могло не обязывать к этому. Так или иначе, его со мной нет.

— Значит, Шендон…

— Да. Он один из тех редких землян, которые общаются без слов, как ты.

— Я не всегда владел этим даром. Он развился в процессе учебы у Мэрилинга.

— В его возвращенном к жизни сознании я обнаружил гнев и ненависть к тому, от чьей руки он погиб. Потом, когда он разобрался в ситуации, гнев стал понемногу затухать. Он очень выделялся среди всех остальных своим умом и я стал загружать его кое-какой работой. В частых беседах я многому его научил — он был очень усерден в подготовке твоей встречи.

— Давно он возник здесь?

— Примерно один спланф, а, может, и раньше — месяцев девять назад, — сообщил Грин-Грин. — Я репродуцировал их всех почти одновременно.

— А зачем ты похитил Руфь Лэрри?

— Я не был вполне убежден, что ты поверишь в воскрешение из мертвых. После того, как в твой адрес я послал несколько снимков — широкого расследования не последовало. А как приятно было продлить твои поиски, пока ты, в конце концов, не определил их местонахождение. Не увидев твоей реакции, я решил прозрачно намекнуть: похитил одного из близких тебе людей, из тех, кто для тебя что-то значат. Если бы — после моего послания — и это не подействовало, исчез бы кто-нибудь еще, а потом еще. К чему спешить? Ты начал бы искать так или иначе.

— Значит, Шендон стал твоим любимцем? И пользовался твоим доверием?

— Можно сказать, и так. А вообще он был очень усердный и способный ученик, к тому же умный, с хорошими манерами. С ним было приятно коротать свободное время.

— До последних дней.

— Да. На мою беду, оценка его старательности и готовности помочь была глубоко ошибочна. Конечно, он разделял мое желание отомстить тебе не меньше других твоих врагов, но они были намного глупее. И среди них не было телепатов. Я радовался возможности непосредственного общения хоть с кем-нибудь.

— Какая же кошка пробежала между столь милыми друзьями?

— Это произошло вчера. Сначала я подумал, что за всем этим кроется жажда мести, но это была Сила. Граница его коварства и хитрости расположена намного дальше, чем я предполагал. Он обвел меня вокруг пальца, как мальчишку.

— Что же произошло?

— Он сказал, что ему нужен не просто мертвый Сандо. Он желает сам совершить месть, своими руками. Разгорелся спор. Шендон сказал, что не будет выполнять мои приказы, и я пригрозил жестоким наказанием.

После короткого молчания Григ-Грин вновь заговорил.

— Он ударил первым. Он начал драку без оружия, голыми руками. Защищаясь, я решил, что он умрет мучительной смертью. Во мне закипел гнев, и я воззвал к имени, которое носил, Белион услышал меня и явился. Я стоял в его тени у энерговвода и, вызвав пламя и дым из сердца сотворенного тобой мира, заставил содрогнуться землю. Шендон закатался по краю пропасти, ища опоры. Он удержался и не упал, хотя я сильно обжег его. А главное — он добился своей цели: вынудил меня призвать Белиона.

— Для чего?

— Он знал о моем неудачном посвящении. Я сам рассказал ему об этом. Так же, как и тебе. Шендон понимал, каким образом я сумел получить Имя, и у него родился план, о котором он решил умолчать. Но если бы я и знал об этом плане — я лишь рассмеялся бы… Но я был излишне самонадеян. Он сам сумел заключить договор с Белионом. Он сознательно разъярил меня и дал достаточно времени, чтобы воззвать к Имени Белиона. А когда Бог-Разрушитель покрыл меня своей тенью — он собрал в кулак всю свою волю и смог убедить Белиона. Борьба шла не за жизнь, а за власть. Шендон сказал: «Смотри на меня, Белион! Разве я — не лучшее вместилище для твоей Мощи, чем этот пейанец?! Я пройду назначенный тобой путь до конца, и никто из ныне живущих не способен лучше меня послужить разрушению. Если бы у зеленокожего был выбор — он бы предпочел тебя, могучий Белион, ничтожному Кирвару, Отцу Всех Цветов! Заключим союз и выиграем от этого оба!»

Грин-Грин замолчал.

— И что произошло дальше?

— А дальше… дальше я остался в одиночестве.

Ночь распахнула свои шлюзы и затопила мир сыростью. Хрипло кричала какая-то птица. Скоро зарозовеет горизонт на востоке. Я глядел в пламя и не видел его.

— Мне приходилось слышать о передаче шизофрении между двумя телепатами, — наконец сказал я. — Очень похожий случай…

— Нет. Между мной и Белионом стоял обряд. Но он нарушил слово и оставил меня. Ради этого…

— Только в том случае, если Белион существует реально…

— Что?!. Ты, Носящий Имя, посмел усомниться?! В реальности!..

— Не кричи. Вспомни «пай-бадры»… И то, до чего ты дошел с ними. Я не хотел бы ничего утверждать окончательно. Сказал лишь, что сомневаюсь. Что было потом, после заключения договора между Белионом и Шендоном?

— Он спокойно отошел от разверзшейся между нами пропасти и повернулся ко мне спиной. Так, словно меня не существовало на свете. Я тронул его мозг и ощутил Белиона. Шендон воздел руки, — и остров затрясся. Вот тогда-то я побежал. Когда я плыл на лодке к берегу — лодка, к счастью, оказалась у причала — вода вокруг меня закипела. Я добрался до берега перед самым извержением и, оглянувшись назад, различил на берегу неподвижную фигуру Шендона. Затем его скрыл поднимающийся над водой конус вулкана. И я ушел на поиски тебя, Сандо. Немного погодя меня настигло твое послание.

— Мог ли Шендон до того пользоваться энерговводами?

— Вряд ли… Он даже не замечал их.

— А остальные?

— Остались на острове. Многие в наркотическом опьянении.

— Ясно.

— Я полагаю, теперь ты решишься изменить свои планы, Сандо?

— Нет.

Мы сидели у костра. Молча. На востоке медленно рождалась заря.

По небу бродили тучи, сливаясь в серую пелену. Стал сгущаться туман. Солнце слегка обожгло края туч, и налетел неожиданный порыв прохладного ветра. А я все сидел и думал о моем давно забытом шпионе, теперь беседующем с Разрушителем и забавляющемся вулканами… Удар надо было нанести немедленно, пока он тешится новообретенным могуществом. Ах, если бы он вышел с острова в любую другую, неиспорченную Грин-Грином область моей Иллирии!.. Любая травинка стала бы там моим союзником… Нет. Он не клюнет ни на какую приманку. И неплохо бы отделить Шендона от остальных, но я не знал способа сделать это.

— Сколько времени ты потратил, уродуя эту местность?

— Я начал изменять этот район лет тридцать назад.

Вздохнув, я встал и забрасывал костер комьями земли, пока огонь не исчез и сквозь наброшенный слой не пробились только серые струйки дыма.

— Пошли. Нам нужно спешить.

Древние скандинавские саги говорят о том, что на заре времен в центре всего пространства находилась пропасть Гинцунга-гап, под покровом вечных сумерек. Лед сковал Север, огнем пылал Юг. Борьба этих сил в течение многих веков привела к тому, что потекли реки, а в бездне замерцали первые проблески жизни. Шумерские мифы рассказывают о битве Ен-ки с живущим в море драконом Таймотом, которая способствовала отделению земли от воды, при этом сам Ен-ки являлся как бы носителем огня. Ацтеки, не ведая сомнений, утверждали, что первые люди были сотворены из камня, а небесный огонь явится знаком новой эры. А о том, когда наступит Конец, мифов еще больше — Судный день, Гибель Богов, атомная катастрофа… Мне нередко приходилось наблюдать рождение и гибель миров — как умозрительно, так и вполне реально — и везде и всегда одно и тоже: огонь и вода.

Любой ученый в душе всегда алхимик. Живя в мире жидкостей, твердых веществ, газов и различных тепловых, световых и других эффектов, которые возникают при переходе из одного состояния в другое, он наблюдает, воспринимает, анализирует. Причем анализ подлинной природы явлений остается в сознании. А когда он возвращается к повседневной жизни, к приготовлению чашечки кофе, к полету в потоках ветра или времени — он всегда имеет дело с четырьмя основными элементами философии древних — землей, огнем, водой и воздухом.

Воздух, с какой стороны его не рассматривай, вызывает ощущение чего-то эфемерного и легковесного. Никто не спорит, без него не проживешь, но он невидим, и когда он ведет себя, как паинька — стоит ли на него обращать внимание?

Земля? Она так незаметно изменчива, что ее всегда ощущаешь, как нерушимый монолит.

Вот Вода и Огонь — совсем другое дело. Это не застывшая, а постоянно меняющаяся форма существования, вечное движение. Предрекая грядущие беды, пророки почти не вспоминают землетрясения или бури. За все великие прегрешения грядет наказание огнем или потопом. Наши предки были не так наивны, когда, в отличие от обезьяны, научились добывать первое и выбирать жилище рядом со вторым.

Геенна огненная и океанские чудища созданы нашей фантазией не зря. Это не случайность, если вдуматься. Огонь и вода ассоциируются с постоянным движением, а движение — это жизнь. И оба они хранят загадку, оба умеют ранить и убивать. Не потому ли и все другие носители разума во Вселенной относятся к ним так же, как и мы. И все это — алхимия, что-то загадочное, грозное, вечно меняющееся, подвижное, полное сил рождения и готовности уничтожить.

Нечто похожее было в моих отношениях с Кэтти. До нашего знакомства и женитьбы она два года работала у меня секретарем. Темноволосая, маленькая девушка с тонкими красивыми руками, из которых она очень любила кормить птиц, и прибавьте к этому страсть к ярким платьям. Я нанял ее через агентство на Майле. В дни моей молодости люди были довольны уже тем, если взятая на работу девушка была сообразительна, умела печатать, стенографировать, вести деловую переписку, В наши дни — более сложные и напряженные — я пригласил ее по рекомендации своего агента, который оценил имеющуюся у нее степень доктора по теории и практике секретарской деятельности Майльского университета. Боже праведный! Весь первый год все успешно летело вверх тормашками. Сказать, что она перемешала весь мой личный архив и переписка опаздывала на полгода — это значит ничего не сказать. В результате ее бурной деятельности я — опять-таки за солидную цену — приобрел машинку ХХ-века, научил ее стенографии и Кэтти на глазах превратилась в прекрасную, прелестнейшую выпускницу колледжа со специализацией по делопроизводству. Горная река ее энергии вернулась в нормальное русло и единственными, кто мог разобрать каракули Грегга — что имело свою ценность в вопросах секретности и рождало что-то общее между нами — были мы сами. Если в первый год на ее глазах еще можно было видеть слезы, то в дальнейшем я уже не представлял, как я мог раньше работать без нее, отмечая, что она не только хорошенькая секретарша, но и просто хорошенькая. После свадьбы мы счастливо прожили шесть лет с половиной… Она погибла в огне, который столь полно выражал ее суть. Агентства всего мира трубили о катастрофе в космопорте Майами, куда она приехала меня встречать. Из двух наших сыновей один еще жив. Так или иначе, огонь преследовал меня с той поры всегда. Вода же всегда была моим другом.

При всем моем отношении к воде, мои миры рождены, как одним, так и другим. Кокитус, Нью-Индиана, Сан-Мартин, Бининград, Мерсия, Иллирия — этот список можно продолжить — появились на свет в процессе плавления, охлаждения, испарения и омовения. И вот я шагаю сквозь искаженные леса искаженного мира, и враг — купивший и испоганивший его — идет рядом со мной. С Иллирии, которой предназначалось быть планетой-парком, планетой-курортом, исчезли люди: отдыхающие, туристы, молодожены, те, кто продолжал любить гладь вод и зелень лесов, горные тропинки и пение птиц. Они постепенно покинули этот мир, и сейчас лес, через который я шел, был согнут и скрючен, стволы деревьев были сплетены в узлы, а озеро, к которому мы продвигались, было покрыто туманом. Земля стонала от ран и огня, и кровь текла из кратера, возвышавшегося впереди. Огонь и на этот раз ждал меня на свидание — с низко висящих над головой туч сыпался пепел, как приглашение на погребальную церемонию.

Кэтти влюбилась бы в Иллирию, увидев ее в иные времена. Но теперь карнавал устраивал Шендон, и от одной мысли, что она все это видит, меня начинало мутить. Оставалось только проклинать и двигаться вперед.

Вот суть моих рассуждений об алхимии…

Не прошло и часа, как Грин-Грин стал жаловаться на усталость и боль в плече. Я выразил глубокое сочувствие, но продвижения к цели не замедлил. Проявленного сострадания было достаточно, чтобы он замолчал. Возможность передохнуть выпала пейанцу лишь через час, когда я залез на дерево, желая увидеть то, что ждет нас впереди. Путешествие приближалось к концу, очень скоро наш путь проляжет по склону холма, и вся дальнейшая дорога пойдет под уклон. Тучи позволили дню стать чуть-чуть светлее, туман почти рассеялся, стало значительно теплее. Когда я взбирался на дерево, поднимая с веток тучи пепла и пыли — по лицу и по спине бежали струйки пота. Глаза слезились, и я непрерывно чихал.

За кронами дальних деревьев была видна гористая часть острова. Слева и немного позади дымился конус новорожденного вулкана. Я в сотый раз выругался и полез вниз.

До берега Ахерона мы добрались через два часа.

В маслянистой пленке, покрывавшей воду моего озера, мерцали отсветы пламени. Все. Больше не отражалось ничего. Падая в воду, раскаленные, куски магмы устрашающе шипели и гасли…

Я смотрел на останки своего детища и не чувствовал ничего, кроме налипающей на меня грязи. Мысли текли медленно и лениво, подобно медленным ленивым волнам, выбрасывающим на берег обломки пемзы и грязную, как я, пену. Пахло тухлыми яйцами, и мертвая рыба усеяла побережье.

Я сел на камень и потянулся за сигаретой, глядя на открывшийся ландшафт.

На середине озера по-прежнему находился мой Остров Мертвых.

Никаких изменений — тень, забытая владельцем, тьма и неподвижность. Я склонился над водой и погрузил в нее кончики пальцев. Горячо… На восток от Острова виднелось свечение — похоже на конус еще одного вулкана, поменьше.

— Я выбрался на берег немного западнее, — сказал Грин-Грин.

Я кивнул, не оборачиваясь. Слишком рано… Можно позволить себе небольшую передышку. На южной стороне острова — хорошо видимой отсюда — лежала узкая полоса песчаного пляжа. Там же была небольшая бухточка, футов в двести диаметром. От нее к высоким горным пикам вела извилистая тропинка.

— Как ты полагаешь, где он мог расположиться? — спросил я Грин-Грина.

— Рядом с подножием, в домике, где у меня была лаборатория. В стене за домом я расширил многие пещеры.

Выбор сузился до единственной возможности — брать остров, что называется, в лоб. Остальные берега были слишком отвесны и, кроме того, не выводили к подножью.

Единственный выход… Единственный?

Грин-Грин — и, конечно же, Шендон — не могли знать, что и на северной стене есть лазейка. Она выглядела совершенно неприступной — я создавал ее именно такой — но только выглядела, а не являлась такой на самом деле. Знаете, я всегда любил рядом с парадным подъездом примостить этакий незаметненький запасной выход… И если мы остановимся на этом варианте, то придется сначала вскарабкаться на самый верх, а уже оттуда спуститься к домику.

Хорошо. Пусть будет так. И не станем излишне беспечно трепать языком. В конце концов, Грин-Грин является телепатом, и вся его душещипательная история вполне могла оказаться кучей дерьма. Я-то прекрасно понимал это. Пейанец и Шендон отлично могли сговориться, и вообще могло не быть никакого Шендона. Вы понимаете, что я хочу сказать?..

Я не верил Грин-Грину на ломаный грош, хотя грош давно вышел из употребления, и вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову его ломать.

— Пошли, — буркнул я, бросая окурок в сточную канаву, которой стал мой Ахерон. — Где ты оставил лодку?

Мы двинулись левее. Он заверял меня, что там должна лежать лодка. Но лодки на месте не оказалось.

— Ты уверен в том, что оставлял ее именно здесь?

— Разумеется!

— Тогда где лодка?

— Ее могло сбросить в воду при извержении, и она уплыла.

— А ты доплывешь до Острова со своим раненым плечом?

— Я — пейанец.

У него был такой героический вид, словно он собирался переплыть Ла-Манш в обе стороны, и вообще без плечей. Собственно, я и собирался поддеть его.

— Только плыть к Острову нельзя, — добавил он.

— Это еще почему?

— Горячие течения. И чем ближе к Острову — тем горячее.

— Тогда давай строить плот. Я займусь срезанием деревьев — у меня есть пистолет — а ты поищи что-нибудь, чем можно их связывать.

— Связывать?

— Тебе лучше знать здешние места. Ты потратил кучу времени, чтобы их основательно загадить. Но лианы, по-моему, ты все же упустил из виду…

— Мне нужен нож. Эти лианы достаточно прочные.

Я заколебался.

— Хорошо. Держи!

— Но если вода захлестнет наш плот, станет горячо.

— Тогда будем охлаждать воду.

— Что?

— Просто скоро начнется ливень…

— А вулкан?..

— Маленький такой ливень… как раз в меру.

Он пожал плечами и отправился за лианами. Я принялся валить и ошкуривать деревья, подбирая одинаковые стволы, приблизительно дюймов шести в диаметре. При этом я не забывал следить за происходящим у меня за спиной. На всякий случай.

Вскоре пошел дождь.

Все последующее время с неба лилась мокрая и холодная водичка, основательно промочившая наши бренные тела. Поверхность Ахерона покрылась оспенными язвочками, прибрежная флора умылась, очистившись от пепла и сажи. Пока Грин-Грин разыскивал необходимые нам лианы, я успел соорудить парочку весел и длинные шесты для управления этим несуразным плавсредством.

Земля неожиданно вздрогнула, и жуткая расщелина перерезала конус вулкана почти до половины. Из трещины хлынул поток лавы цвета расплавленной стали. Уши мои не сразу сообразили — если можно так отзываться о собственных ушах — что ужасающий грохот в них оказался всего лишь эхом, эхом от еще более громкого взрыва. Затем озеро взвилось на дыбы горбом локального цунами и стремительно понеслось в мою сторону.

К счастью, я успел добежать до самого высокого дерева, какое нашлось поблизости, и даже успел взобраться на него.

Вода захлестнула ствол, но не более чем на фут. Я ждал. За полчаса было три таких волны, смывшие мои весла, шесты и бревна, но зато подарившие огромное количество ила.

Злость закипала во мне. Я понимал, что дождь не в силах погасить вулкан, и даже наоборот — может разгорячить его еще больше, но…

Вода смыла всю мою работу. И злоба бурлила во мне похлеще проклятого вулкана.

Я спустился на землю и в сотне ярдов от себя ощутил пульсацию энерговвода. Как во сне, до меня донесся крик пейанца, но я не стал отвлекаться. Видимо, уже тогда я не совсем представлял из себя то, что именовалось Фрэнком Сайдо.

Я взобрался на небольшой холмик, чтобы войти в самый центр энерговвода. Отсюда открылся прекрасный обзор озера, Острова и всего остального. Похоже, зрение мое резко улучшилось. Я даже различал домик-лабораторию. Тот край двора, что обрывался сразу к воде, был огорожен парапетом, и мне почудилось там некое движение. Собственно, у землян зрение хуже, чем у пейанцев. Сам Грин-Грин утверждал, что ясно видел Шендона с этого берега.

Через меня текла одна из артерий Иллирии. Я не задумывался над ее значимостью — главная артерия или мелкий капилляр — но наши пульсы стали биться в унисон, и Сила снизошла ко мне.

Я бросил Ее вперед.

Дождик превратился в мощный ливень. Я взмахнул рукой — и молния полыхнула в полнеба, а гром ударил в свой рокочущий барабан. Ветер прыгнул взбесившимся котом, и холодным порывом пронесся мимо меня, огладив вспотевшую спину.

Позади кричал Грин-Грин. Справа от меня. Кажется…

Небо прорвалось тяжкими бушующими потоками, лаборатория скрылась из виду, и остров превратился в серый призрак. Сквозь мглу едва пробивались слабые искорки вулкана. Ветер усилился, завыл, как несущийся под откос грузовой состав, и гром мощно вторил ему. Вода Ахерона вздыбилась уже знакомым мне цунами, но двинулась на сей раз в обратном направлении. Если Грин-Грин продолжал кричать — теперь я не мог его слышать.

Вода текла по моему телу, зрение перестало воспринимать окружающий мир, но мне и не были нужны глаза. Сила исходила из меня, моя Сила, и полотнища дождя разрывались с сухим резким треском, подобно лопающемуся тросу или удару бича. День превратился в ночь.

Мой хохот сотряс сошедший с ума мир, воды поднялись горами, словно выпущенные из заточения джинны, молнии рассекали небо полыхающими кликами, и это не был предел.

Это было — Начало.

«Фрэнк, остановись! Он уже знает о твоем приходе!..» — мысль Грин-Грина пробилась к той части меня, которая еще могла ее воспринять.

«Знает? Отлично! Спрячься — и жди!»

Ответ был примерно таким.

Земля подо мной встряхнулась, притопывая в такт поднявшемуся урагану. Искра вулкана дрогнула, разгорелась и превратилась в подобие маленького солнца. Молнии плясали вокруг острова, вычерчивая на его поверхности многие Имена, и одно из них было — Моим.

Удар. Я упал, но сумел подняться.

…Я находился в Небытии. Здесь не было тверди, свет еще не отделился от тьмы, и холод сосуществовал с жарой. Возможно, все это было моим сознанием, возможно, нет…

Мы стояли друг перед другом. Мои зеленые руки сжимали огненный перун-молнию, держа ее перед грудью.

Он был похож на серый столб, закованный в чешую. Морда ящера. И горящие огнем глаза. Шесть рук непрерывно двигались. Но в целом, мы стояли довольно спокойно.

«Привет тебе, старый враг, заклятый друг!» — сказал Он.

«Привет и тебе, Белион. Я пришел.»

«Твое время завершилось. Не унижайся, принимая смерть от моей руки. Уйди, Шимбо и созданный тобой мир будет жить.»

«Этот мир и так будет жить, Белион.»

Тишина.

«Тогда грянет битва.»

«Или ты отступишь…»

«Нет.»

«Тогда — бой!»

Он тяжело вздохнул, изрыгая пламя.

«Да свершится предначертанное!»

И Белион исчез.

…Сила покинула меня. Я стоял на холме, и руки мои висели вдоль тела.

Ничего подобного никогда не случалось со мной. Если хотите, я грезил наяву. Мираж, призрак, рожденный гневом и возбуждением.

Дождь ослабел, но все еще шел. Ветер стал менее свирепым. Гром умолк, и молнии гасли одна за другой. Вулкан успокаивался, оранжевый свет на его макушке спадал, и рана в склоне перестала изливать лаву.

Я промок. Вода была мокрой, а земля — твердой. Битва прервалась в самом многообещающем месте. Ну и хорошо: вода озера стала прохладной, и сам Остров выглядел куда доступнее…

Солнце прорвалось в разрыв между тучами, и сверкающие капли небесной влаги развернулись в яркий мост радуги. Красочная арка легла над Ахероном, Островом, конусом вулкана, отчего все сразу стало похоже на картинку к детской книжке.

Слишком нереально.

Я спустился с холма. Нам надо было строить плот.

Глава 7

Готовый пролить слезу над полной потерей трусости, я, сам того не ожидая, обнаружил, что последняя вдруг напомнила о себе, изрядно при этом напугав.

Я прожил такую долгую жизнь, что вероятность гибели росла с каждым новым днем. Этот грустный вывод можно было бы сформулировать как-то иначе, но катастрофическое уменьшение процента моей страховки — самое яркое тому подтверждение. Компьютер страховых компаний поставил меня в один разряд со случаями неизлечимой ксенопатии, а это говорит о многом. Возможно, они и правы. Сейчас — впервые за очень длинный период — я снова влез в опасное предприятие и, естественно, чувствовал себя чуть-чуть не в форме.

Если Грин-Грин и обратил внимание на дрожание моих рук, по внешней реакции я этого не заметил. Очевидно, он сделал правильный вывод, что его жизнь находится в этих самых руках, а он и без того видел происходящее в достаточно мрачных тонах. Сейчас он мог меня убить в любой момент. Он это знал. И я знал, что он знал. И он знал, что я знал, что он знал. И…

Сдерживало его одно — он не мог выбраться с Иллирии без меня. Значит, если рассуждать логически, его корабль остался на острове. И сейчас он в распоряжении Шендона. И он может отправиться на наши поиски с воздуха. И ему начихать на то, что думают наши эфемерные покровители о перспективе нашего противоборства. Таким образом, я пришел к убеждению, что, укрывшись под кронами деревьев, я поступлю очень разумно. Из этого также следовало, что путешествие мы продолжим под покровом ночи. А раз так, все строительные работы переносились вглубь берега, и эту идею Грин-Грин нашел самой мудрой.

В облачном покрывале днем появились проплешины, хотя полностью небо и не очистилось. А к вечеру, несмотря на продолжавший идти дождь, стало даже светлее от улыбок проплывающих над нами Каттонталиса и Флопсиса. А, может быть, ухмылок?..

В тот же день, только позже, в небо над Островом поднялось серебристое большое — втрое больше «Модуля-Т» — отталкивающего вида насекомое и принялось описывать круги, расширяя их по спирали наружу, а потом суживая к центру. Надежда на все еще многочисленные ветры над головой сводилась к нулю, поэтому мы зарылись в лежащую под деревьями листву и «отдыхали» там, пока насекомое не вернулось на Остров Мертвых. Все это время я гладил ладонью свой древний амулет. Что ж, старина-кролик опять не подвел.

Плот был построен за несколько часов до заката. Томимые ожиданием, мы сидели, прижавшись спинами к стволам деревьев.

— Даю двадцать центов за идею, — прервал я молчание.

— Что такое цент?

— Мелкая денежная единица, в древности распространенная на моей родной планете. Впрочем, предложение снимается — они теперь в большой цене у коллекционеров.

— Удивительное предложение — купить мысль. Что, у твоего народа это было обычным делом?

— Это один из этапов развития торговли: у всего должна быть своя цена.

— Необычайно интересная концепция. Я могу понять, почему люди вроде тебя могут ей следовать.

Грин-Грин замолк, размышляя. Потом спросил:

— Если бы представилась возможность, ты бы выкупил «пай-бадру»?

— Не кощунствуй. «Пай-бадра» — это побудительный мотив к действию.

— Но ты бы заплатил человеку за отказ от намерения отомстить?

— Нет.

— Почему?

— Ты бы взял деньги, надеясь усыпить мою бдительность. Чувство мнимой безопасности только облегчило бы тебе исполнение желаемого.

— Я не имею в виду себя. И дело не в том, что я богат — пейанцы не бросают своих вендетт никогда и ни за что… Нет, я подумал о Майкле Шендоне. Он, как и ты, оттуда, где на все есть своя цена. Если мне не изменяет память, он нанес тебе ущерб, потому что ему нужны были деньги и это легче было сделать за твой счет. За то, что ты посадил его в тюрьму, а потом и убил — он ненавидит тебя. Но он с тобой одной расы, а она назначает цену на все. Так не можешь ли ты заплатить за его «пай-бадру» столько, что он уйдет с нашей дороги?

Банально купить выход из создавшегося положения? Заплатить деньги? Эта мысль даже не приходила мне в голову. Я прибыл на Иллирию, чтобы схлестнуться с врагом-пейанцем. Теперь этот враг был — пусть на время — моим союзником. Его место занял землянин, и Грин-Грин в чем-то прав. Всеми нами движет корысть, и нельзя сказать, что этим мы отличаемся от других рас, хотя многие и в самом деле превосходим. Да и во все передряги Шендон влип, потворствуя своим дорогостоящим вкусам. События на Иллирии приняли столь стремительный характер, что мне даже в голову не могло прийти такое решение: просто заплатить деньги.

Но если учесть расходы Шендона — подробный и очень длинный их список был представлен еще на первом суде — он тратил деньги со скоростью весеннего горного потока, сила которого иссякает вместе с окончанием таяния льдов. Предположим, я дам ему полмиллиона в универсальных кредитных карточках. Даже миллион. Другой поместил бы деньги понадежней и на всю оставшуюся жизнь забыл бы о заботах. Шендону этой суммы хватит максимум на пару лет. Потом у него опять возникнут проблемы. Он вновь вспомнит о гусыне, которая однажды уже снесла золотое яйцо, и его неудержимо потянет вновь присутствовать при родах. Нет, такой вариант меня определенно не устроит.

И все же, если бы удалось прийти к соглашению — я бы его купил. Сейчас. Потом я бы нашел специалистов, чья профессия — убивать.

А если они промахнутся?..

Тогда он опять сядет мне на хвост, и опять возникнет дилемма: или он, или я.

Я проиграл этот мотив, прислушиваясь к различным нюансам. Наконец, я пришел к единственному выходу, вернее, выводу.

У него был пистолет, а он хотел прикончить меня голыми руками.

— Ничего не выйдет, — произнес я уже вслух. — Он не торговец.

— Я не желал нанести тебе оскорбления. Наверное, мне не совсем понятна психология землян.

— И не только тебе.

Я наблюдал, как угасает день и тучи зашнуровывают небо на ночь. Еще немного — и придется тащить плот к воде и пускаться в путь по успокоившимся водам. Лунный свет мы сегодня в помощники брать не будем.

— Грин-Грин, — сказал я, — в тебе я узнаю себя. Наверное, я уже больше пейанец, чем землянин. Мне кажется, суть не в том, что я — «настоящий». Это всего лишь продолжение того, что уже было во мне. И убивать я буду так, как это делаешь ты, и тоже буду держаться своей «пай-бадры», хоть разверзнись земля, хоть рухни небо.

— Я знаю это, — согласился он. — И ты достоин уважения.

— Я бы хотел — когда все это кончится и если мы оба доживем до счастливого конца — найти в тебе друга. Я бы просил синклит Имен, чтобы они предоставили тебе возможность истинного посвящения. Я был бы рад видеть тебя высшим жрецом странтры с Именем Кирвара Четырехликого, Отца Всех Цветов.

— Ты хочешь определить мою цену, землянин?

— Нет. Я следую голосу рассудка. Я слушаю свою совесть, послушай и ты свою. Ведь ты не нанес мне «пай-бадры».

— Пытаясь убить тебя?

— Ложная «пай-бадра» меня не волнует.

— Но я могу прикончить тебя, когда захочу.

— Я знаю, что ты так думаешь.

— Мне казалось, я надежно защитил эту мысль.

— Для этого не нужно уметь читать мысли, Грин-Грин. Это просто результат дедукции.

— Ты во многом пейанец, — услышал я после паузы, — я обещаю не посягать на твою жизнь и отсрочить месть, пока Шендон не получит то, что заслужил.

И мы опять сидели и ждали, ждали, когда наступит ночь. И она наступила.

— Пора, — сказал я.

— Пора, — эхом отозвался он.

Мы поднялись и взялись за плот с двух сторон. Дойдя до воды, мы опустили его в теплые волны.

— Где весла?

— Здесь.

— Тогда с Богом.

Стараясь сохранить равновесие, мы забрались на плот и, упираясь в дно веслами, стали грести.

— Если он выше взяток, — спросил Грин-Грин, — почему он продал тебя и твои секреты?

— Просто не мои люди, а кто-то заплатил больше. При иных обстоятельствах он бы продал других.

— Почему же нельзя тоже самое сделать сейчас?

— Он мой соплеменник. И ненавидит меня. Эта «пай-бадра» не продается. Вот и все.

Тогда мне казалось, что я прав.

— В менталитете землян всегда присутствуют темные зоны, — заметил он. — И меня всегда разбирало любопытство — что там творится.

— Меня тоже.

Возникшее за тучами рассеянное пятно света — одно из лунной троицы — не спеша проплыло к зениту.

На плот, тихо плескаясь, набегала вода. Со стороны берега нас догнал прохладный ветерок.

— Вулкан утихомирился, — резюмировал Грин-Грин, — Ты говорил с Белионом?

— А ты заметил?

— Я попытался войти в контакт с тобой, но узнал только то, что узнал. Не больше.

— Белион и Шимбо пребывают в ожидании. Вот-вот будет проведен резкий выпад — и один из них будет удовлетворен.

Теплая, как кровь, и черная, как смола, вода. На фоне беззвездной ночи Остров нависает антрацитовой глыбой. Мы упираемся в дно, пока оно не уходит вниз и вновь без всплеска, тихо и осторожно опуская весла в воду, начинаем грести. У Грин-Грина пейанская любовь к воде. Я вижу это по его движениям, чувствую по улавливаемым клочкам эмоций.

Путь через ничего не отражающий лик вод, темный, как воды Стикса… В этом было что-то гнетущее. Может быть, была задета струна воспоминаний, когда я, не жалея, тратил на все это ум и сердце; может быть, это место для меня многое значило. Сейчас отсюда исчезло чувство мирного ухода, как в Долине Теней. Покой сменился обухом мясника в конце коридора бойни. Меня всего переполняла ненависть. И тоска. Я хорошо понимал, что у меня не будет сил все повторить снова. Такое случается раз в жизни, миг озарения не приходит по заказу. Этот путь по черной воде вел меня к столкновению с чем-то, чего я не понимал и не принимал. Я бороздил Токийский залив — и вдруг получаю ответ на все вопросы; над головой висит туча, нет, куча всякого дерьма, которая, вопреки законам, потонет и никогда не доберется до берега; мусорный контейнер для остатков прошлого, которое не вернешь; место — символ тщетности всех намерений, хороших и плохих; камень, стирающий в порошок все, что имеет ценность, вплоть до бесценности жизни вообще, и которая в один день должна быть окончена…

У меня под ногами плескалась теплая, как кровь, вода, а меня пробирал озноб. Когда я сбился с ритма, Грин-Грин коснулся моего плеча и мы снова стали грести синхронно.

— Зачем ты создал его, если испытываешь к нему такую ненависть?

— Когда хорошо платят, нет времени смотреть в будущее, — ответил я. — Возьмем чуть влево. И побыстрей. Пройдем через черный ход.

Мы изменили курс и стали забирать к западу: я греб потише, он заработал активнее.

— Черный ход? — не понял он.

— Черный, — подтвердил я, не вдаваясь в подробности.

При приближении к Острову я прервал свои размышления и превратился в автомат — я прибегаю к этому приему, когда на столе слишком много пищи для раздумий. Мы плыли сквозь ночь и вскоре среди тьмы замерцала таинственными огнями надвигающаяся глыба Острова. На его вершине, бросая блики на прибрежные скалы, горел огонь вулкана. Его световая дорожка по воде пересекала наш путь.

Мы начали огибать Остров, чтобы подплыть к нему с севера. Несмотря на темноту — если так можно выразиться — я видел весь северный склон словно днем. На карту памяти были занесены все шрамы и рубцы, а кончиками пальцев я явственно ощущал шероховатость его камней.

Мы увеличили осторожность, и вскоре я тронул веслом скалу. Плот стоял у скалы, пока я смотрел вверх, потом я одними губами произнес:

— На восток.

Пару сотен ярдов спустя мы оказались у места, над которым вполне бы уместна была табличка — «Черный ход». Внутри скалы имелась расщелина футов в сорок, по которой упираясь ногами и руками, можно было бы взобраться на уступ. Оттуда по узкому, как и уступ, карнизу — длиной уже футов в шестьдесят — вы добирались до «лестницы», состоящей из скоб и ведущей наверх.

С любезностью экскурсовода я описал маршрут Грин-Грину и, пока он занимался плотом, полез первым. Он последовал за мной без жалоб, хотя, уверен, испытывал сильную боль в плече.

Когда я уже с вершины трубы глянул вниз, плот был неразличим. Когда об этом узнал Грин-Грин, мне послышался облегченный вздох. Подождав, пока он доберется до края уступа, я помог ему взобраться на него. После этого мы продолжали движение по выступу в восточном направлении.

Продолжалось это минут пятнадцать. И вновь нам предстояло карабканье наверх. Перед тем, как пойти первым, я объяснил пейанцу, что повторное удовольствие растянется на пятьсот футов, где в конце нас ожидает новый уступ. Грин-Грин вздохнул еще раз.

Руки скоро начало саднить, спина занемела. Когда мы взобрались на выступ, я свалился, как подкошенный, и закурил сигарету. Только через десять минут мы двинулись дальше. Где-то к полуночи, без несчастных случаев и происшествий, мы достигли вершины склона.

Мы шли минут десять, пока увидели его.

Он передвигался, как сомнамбула. Очевидно, наркотиками он был накачан по самые уши. Или макушку. А, может, и нет. Разве здесь можно быть в чем-то уверенным до конца?

Я подошел к нему, взяв за плечи, развернул его лицом к себе и поинтересовался:

— Как поживаешь, Коткор?

В меня уперся взгляд из-под тяжелых век. Он и сам был достаточно тяжел: фунтов триста пятьдесят, не меньше. Голубые остекленевшие глаза, светлая кожа, приглушенный голос, белые одежды — модельер, надо полагать, Грин-Грин — и реденькие льняные волосы До меня дошла шепелявая информация:

— Мне кажется, я обладаю всеми данными.

— Прекрасно. Тебе известно, что мое появление здесь объясняется желанием дать бой тому, кто со мной. — Я кивнул в сторону Грин-Грина. — Но совсем недавно мы заключили союз против Майкла Шендона…

— Одну минуточку, — перебил он, а чуть погодя добавил, — да, ты проиграешь.

— Попытайся объяснить.

— Шендон убивает тебя через три часа и десять минут.

— Нет, ему это не удастся.

— Если не убьет, тогда ты его уничтожишь. А мистер Грингрин-тар прикончит тебя через пять часов и двадцать минут.

— Откуда такая уверенность?

— Грин — миротворец, сработавший Коррлайн?

— Да.

— Тогда он тебя непременно убьет.

— Как?

— Видимо, при помощи тупого оружия. Если ты избежишь удара, то убьешь его сам, своими руками. Твой вид обманчив, ты всегда сильнее, чем выглядишь. Но, кажется, на этот раз тебе ничего не поможет…

— Я очень благодарен тебе. И в знак благодарности прими мой совет: тебе не мешает выспаться.

— …если только вы не владеете секретным оружием, — продолжил он. — А это вполне возможно.

— Где сейчас находится Шендон?

— В хижине-шале.

— Как туда попасть? Мне нужна его жизнь.

— Твою индивидуальность определяет динамический фактор. Эта способность не поддается оценке в полном объеме.

— Согласен.

— Не пользуйся ею.

— Ты так считаешь?

— У него та же характеристика.

— Это я знаю прекрасно.

— Если ты и нанесешь смертельный удар, то без ее помощи.

— Посмотрим.

— Ты мне не доверяешь?

— Я не доверяю никому.

— Помнишь тот вечер, когда ты взял меня на работу?

— Что-то припоминаю…

— Это был лучший ужин в моей жизни. Со свиными отбивными, В неограниченном количестве…

— Теперь вспомнил.

— Ты тогда говорил о Шимбо. Если ты позовешь его, Шендон призовет другого. Слишком много перемен и фатальный конец.

— У тебя с Шендоном Договор?

— Нет. Простая оценка вероятностей.

— Может ли Яри Всемогущий сотворить камень, который не сможет поднять? — прервал наш диалог Грин-Грин.

— Нет, — вынес свой краткий вердикт Коткор.

— Почему?

— Он не станет его сотворять.

— Это не ответ.

— Ответ. А ты бы стал?

— Я не верю ему, — покачал головой Грин-Грин. — Когда я репродуцировал его, он был нормальным. То, что мы видим — работа Шендона.

— Ты ошибаешься, — возразил Коткор. — Я хочу вам помочь.

— Тем, что пророчишь Сандо смерть?

— Но его действительно ждет гибель.

Все произошло молниеносно. В поднятой руке Грин-Грина очутился мой пистолет. Если он сумел телепортировать Пленки, добыть оружие из моей кобуры было для него сущей безделицей.

После выстрела он вернул пистолет на прежнее место.

— Зачем ты это сделал?

— Он лгал, желая разрушить твою уверенность.

— Он был мне очень близок. Это был компьютер, у которого была прекрасная душа. Думаю, он старался быть объективным.

— Когда Пленки будут в наших руках, ты сможешь его повторить.

— Пошли. Ты слышал, у меня остается два часа и пятьдесят минут.

И мы продолжили путь.

— Я поступил неправильно? — спросил он, когда подмостки разыгравшейся драмы скрылись за поворотом.

— Думаю, да.

— Мне жаль.

— Вот и хорошо. Постарайся запомнить — никого не убивай без моей просьбы.

— Пусть будет так…

Пауза.

— Ты много раз убивал, Фрэнк?

Пауза.

— Да.

— Почему?

— Если стоит вопрос — я или они, лучше они.

— Тогда почему…

— Ты мог не убивать Боуджиза.

— Я думал…

— Хватит!

Мы миновали расщелину в скале. Вот и едва заметная тропа, бегущая вниз по склону. Что это, проказы тумана? Нет, нет, еще один размытый силуэт, фигура-тень, показался чуть в стороне от нас.

— Шагайте себе на погибель, — прошуршала тень.

Я замер, вглядываясь.

— Леди Карлай…

— Давай, иди — с усмешкой сказала она. — Спеши на свиданье. Со смертью. Разве ты можешь понять, что это значит для меня?

— Я любил тебя, — неожиданно вырвалось у меня.

Она вновь усмехнулась.

— Ты любил только себя самого. Кроме денег, конечно. И ты их взял. Во имя своей империи ты убил много людей, много больше, чем я знаю. Слава богу, появился тот, кто прикончит тебя самого. Я рада, что могу присутствовать на таком финале.

Я осветил ее лучом своего фонарика… Те же волосы, пышные, медно-рыжие. А лицо белое, напоминающее овалом сердечко… Но не пронзенное стрелой. А глаза? Глаза были такими, какими я их всегда помнил — зеленые. В какое-то мгновение меня снова с неудержимой силой потянуло к ней.

— А если погибнет он? — поинтересовался я.

— О, тогда я может быть вновь стану твоей. Ненадолго. Но этого не будет. У тебя черная душа и я хочу твоей смерти. Если ты останешься жив, я сама найду способ… Я уже не буду с тобой.

— Замолчи, — в голосе Грин-Грина звучала угроза. — Я вернул тебе жизнь, заманил сюда этого человека, хотел убить. Я подчинился воле другого, который в отношении Сандо имеет те же намерения. К счастью или нет, но сейчас мы с Фрэнком связаны одной веревкой, и ты это должна помнить. Я вернул тебе жизнь — и она в моих руках. Помоги нам — и мы наградим тебя.

Она, смеясь, вышла из светового круга.

— Ну, нет! — она перешла на крик. — Нет, нет, благодарю!

— Я любил тебя, — повторил я.

Тишина. Потом я услышал ее шепот.

— Ты бы мог снова?

— Не знаю. Но ты и сейчас что-то значишь для меня, что-то… Не знаю.

— Топай дальше, долги списаны. Ищи, ищи свою погибель.

— Хорошо. Но я всегда помнил тебя, леди Карлай. Даже после твоего ухода. А Десятку с Алгола я не трогал, хотя, вообще-то, дело мое…

— А я и не сомневаюсь.

— Думаю, я смогу доказать обратное.

— Это ни к чему. Уходи!

— Ладно. Но я все равно буду…

— Что будешь?

— Думать о тебе. Не постоянно, как ты понимаешь.

— Уходите, прошу вас, уходите!..

Был ли у нас выбор?

Весь наш разговор шел на драмлине. Вот тебе на! Я даже не заметил, как перешел на него с английского. Да…

И мы продолжили спуск.

— Ты любил многих женщин, Фрэнк? — нарушил вязкую тишину Грин-Грин.

— Убил-любил… Да.

— Ты не лгал, сказав, что будешь думать о ней?

— Да.

В третий раз послышался вздох.

Даже значительно спустившись вниз, мы не могли заметить свет в окнах хижины. Вместо огней шале перед нашим взором замаячил еще один силуэт. Кажется, последний. Вот он уже рядом…

— Ник?!

— Верно, мастер, я! Разрази меня гром, я узнаю голос! Ну-ка, подгребай поближе!

Я осветил себя фонариком.

— Ну, как — теперь видно?

— Тысяча чертей! Фрэнк! Вот так номер! Слушай, тот парень внизу «с приветом». Он хочет твоей крови!

— Наши предположения совпадают.

— Он требовал, чтобы я ему помог.

— А ты?

— Я посоветовал ему заняться любовью с самим собой! Если бы ты видел, как он разозлился. Мы затеяли драку, я расквасил ему нос и удрал. Сильный малый, но преследовать меня он не стал.

— Понимаю.

— Послушай, Фрэнк, я хочу помочь тебе его достать.

— Превосходно!

— Но мне не нравится тип рядом с тобой.

«Бродяга Ник, ты снова в форме… Отлично!»

— Что ты хочешь этим сказать?

— Всю кашу заварила эта зеленая гнида! Это он крутнул сюда меня и всех остальных. Хитрющий, доложу тебе, сукин сын! Я тебя прошу, Фрэнк, убери его и поживее.

— Теперь мы союзники. Он и я.

Ник прочувствованно сплюнул.

— Сандо вас простил, но я вас, зеленый мистер, не забуду, — он повернулся в сторону Грин-Грина. — Когда мы покончим с тем психом, следующим будете вы. Я займусь вами лично. Вы помните тот допрос в начале? Считаете, было весело? Теперь мы поменяемся местами!

— Хорошо, хорошо…

— Нехорошо! Совсем нехорошо! Вы назвали меня коротышкой и каким-то сраным пейанским словом с тем же смыслом. Ах ты, зеленая мартышка! Теперь я тебя буду жарить! Я, безусловно, рад пожить еще и обязан этой радостью вам, — вежливо поклонился Ник. — Но как я тебя отметелю, зараза! Согласен, давай немного подождем. Но мы обязательно поменяемся местами!

— Позволь усомниться, малыш, — в голосе Грин-Грина звучало спокойствие.

— Поживем — увидим, — произнес я.

Итак, наша команда увеличилась. Ник шагал рядом со мной.

— Он внизу?

— Да.

— Ладно.

— У тебя есть бомбы?

— Есть.

— Тогда лучше кинуть бомбу. Если он там, запузырим ее в окно. — Он один?

— Ну… что тебе сказать, Фрэнк… нет. Но это не будет убийством. Как только у тебя будут Пленки, ты ее восстановишь.

— Кто она?

— Ее зовут Кэтти. Больше я ничего не знаю.

— Хватит и этого. Она моя жена.

— Тогда этот вариант отпал. Придется стучаться в дверь.

— Придется. Но тогда я займусь Шендоном, а ты прикрывай Кэтти.

— За нее ты не волнуйся.

— Почему?

— Нас разбудили не вчера, Фрэнк. Мы не знали, где мы и почему. А эта зеленая стерва сказала, что знает не больше нашего. Мы знали лишь то, что умерли, а теперь живем. А о тебе мы узнали, когда зеленый начал скулить с Майклом. Но он забыл про блокировку и Майкл влез в его мозг. В общем, вроде того. А Майкл и девушка… ну, Кэтти… между ними, значит… это самое. Вроде как любовь.

— Грин-Грин, почему ты мне не сказал об этом?

— Я не думал, что это так важно. А разве нет?

Я не ответил. Я сам не знал. Где-то внутри мозга педаль газа была выжата до предела. Мысли вихрем неслись в моей голове, а я сам стоял, не шевелясь, прислонившись спиной к скале.

Я появился здесь, чтобы найти и убить врага. Теперь он со мной рядом, а я охочусь за другим. Тот другой спит с моей женой, которую я прибыл спасать… Не знаю почему, но это меняет дело. Если она его любит, прикончить Майкла на ее глазах я не смогу. Не смогу, пока он для нее что-то значит. Даже если он ее подставил, если ему плевать… Тогда проходит первое предложение пейанца — попробовать его купить. У него есть Сила и красивая женщина. Если прибавить миллион — должно сработать. Попробуем.

Можно было бы просто повернуться и уйти. Через двадцать часов «Модуль-Т» уже держал бы курс на Независимое Владение. Кэтти нужен Шендон — оставляем его ей. Я разделываюсь с Грин-Грином и возвращаюсь в мой дом, в мою крепость.

— Нет, это важно.

— Ты меняешь план? — спросил Грин-Грин.

— Да.

— Опять женщина?

— Опять.

— По-моему, ты чудишь, Сандо. Проделать такой путь и все изменить из-за женщины, нет, древнего воспоминания…

— К сожалению, у меня отличная память.

Оставить врага моего Имени в тренированном теле ловкого и умного человека — эта идея мне как-то не нравилась. Его страстное желание укоротить мою жизнь будет мешать мне заснуть даже на Независимом Владении. С другой стороны, что толку с дохлой гусыни, если при жизни она несла золотые яйца? Как же все-таки забавно, прожив даже по пейанским меркам достаточно долго, присутствовать на гигантском карнавале и видеть в непрерывном хороводе врагов, друзей, любимых, отвергнутых, обожаемых, ненавидимых… И с каждым новым оборотом они то и дело меняются масками.

— Что будем делать? — поинтересовался Ник.

— Вступлю в переговоры, если получится.

— Я чего-то не понимаю, — заявил Грин-Грин. — Это не ты говорил, что «пай-бадры» он не продаст?

— Когда говорил, я так и думал. Но тогда не было Кэтти. Я попробую его купить, попытаюсь.

— Я не могу этого понять.

— Вот и не старайся. Вам обоим я советую остаться здесь. Во время беседы он может начать огонь.

— Если ты получишь пулю в живот, что делать нам?

— Это уже твои проблемы. Бай-Бай, Ник!

— Бай-бай, Фрэнк!

Закрывшись телепатическим экраном, я стал спускаться к хижине. Вначале я не прятался, но очень скоро мне пришлось пробираться ползком, используя для прикрытия разбросанные вокруг шале камни. Наконец, до дома осталось футов сто пятьдесят. Я устроился в тени двух громадных валунов, вынул пистолет и взял черный ход на прицел.

— Майкл! — крикнул я. — Это Фрэнк Сандо!

Прошло секунд тридцать, прежде, чем он отозвался.

— Что ты хочешь?

— Хочу поговорить.

— Говори.

Свет в домике неожиданно погас.

— У вас с Кэтти… Это правда?

— Думаю, да.

— Она с тобой?

— Не исключено. А что?

— Я хочу услышать ее.

И я услышал.

— Слушай, Фрэнк, мы не понимали, где мы… я все время видела пожар… Я не знаю, как… Это правда, Фрэнк… Извини…

— Не надо извинения. Это было давно. Как-нибудь переживу.

Майкл громко рассмеялся.

— Ты в этом уверен?

— Да. Я выбрал самый хороший способ.

— Умереть?

— Сколько ты хочешь?

— Деньги? Неужели ты так испугался?

— Я пришел убить тебя еще раз. Но тебя любит Кэтти, и я этого не сделаю. Раз так получилось, я хочу, чтобы и ты оставил меня в покое. И готов платить. Спрячь только свое наследство и мотай отсюда.

— Что за наследство?

— Какая разница, забудь. Сколько?

— Такого поворота я не предвидел, сразу не скажешь. Конечно, гарантированная пожизненная рента, причем большая. Несколько крупных приобретений на мое имя… Нет, нужно составить список… Слушай, это не твои штучки? Ты серьезно собираешься платить?

— Мы с тобой телепаты. Давай одновременно снимем экраны. К тому же, это одно из моих условий.

— Кэтти не хотела, чтобы я убил тебя, она бы мне этого не простила. Я согласен — беру твои деньги, жену и ухожу.

— Благодарю.

Послышался его смех.

— Не стоит. Ведь в результате мне повезло. Как мы все это оформим?

— Я выдам тебе всю сумму сразу, а юристы потом подтвердят передачу.

— Согласен. Пусть будет все законно. Значит так, миллион и сто тысяч ежегодно.

— Не много ли?

— Для тебя?!

— Нет, для тебя.

— Ты думаешь, это стоит меньше?

— Нет, просто комментирую. Я согласен.

Кэтти, наверное, воротит от нашей торговли. Невозможно за несколько месяцев так измениться. Впрочем, все может быть. Все.

— Еще два условия, — продолжил я. — Пейанец, Грингрин-тар — он мой. У нас свои счеты.

— Бери. Невелика потеря. Что еще?

— Ник-карлик. Он тоже уйдет со мной.

— Маленький ублюдок, — рассмеялся Майкл. — Договорились. Я ему даже в чем-то симпатизирую. Надеюсь, все?

— Все.

Сквозь дым вулканов можно было и не заметить первые лучи солнца.

— Что будем делать теперь?

— Я хочу поговорить с остальными.

«Грин-Грин, я купил его «пай-бадру». Через пару часов мы улетаем. Предупреди Ника.»

«Понял, Фрэнк. Мы уже подходим к тебе.»

Теперь мне оставалось произвести расчеты с пейанцем. Все получалось слишком легко. Полностью исключить вероятность ловушки было бы глупо. Это могла быть очень коварная драконова ловушка.

Нельзя было отбросить возможность сговора между Грин-Грином и Майклом, но я очень сомневался в ней. Что ж, окончательно все станет известно, как только мы с Майклом снимем экраны. Увидеть сделку бизнесменов после всего, что я пережил — это я вам скажу…

Вдруг на меня накатило. Что-то.

Я не знал, что. Может, пра-прачувство, корни которого таятся в первобытных пещерах или ветвях тысячелетних деревьев, или в пучине древних океанов.

И этот пепел, дым, туман… Ветер притих, казалось все погрузилось в покой. А на меня напал безотчетный, загадочный, сжимающий внутренности страх. Я подавил его. Гигантская ладонь была готова расплющить меня, но не заставила меня дрогнуть.

Остров Мертвых мой. Я завоевал его. И Токийский залив бушевал во мне.

А я уже смотрел в Долину Теней…

С моим воображением зловещее предзнаменование можно увидеть в чем угодно. Я подавил дрожь. Шендон не должен видеть страх в моих глазах.

Все, дальше ждать нельзя.

— Шендон, я снимаю экран. Ты готов?

— Готов.

…И наши мысли встретились, сплелись и расплелись.

— Ты не лгал.

— Ты тоже.

— Тогда по рукам?

— По рукам.

Откуда-то из подземных глубин пришло, отразилось от купола небосвода и — словно мощные басы вселенского органа — загремело в наших головах, проникая в каждую клеточку мозга и потрясая его, повелительное «НЕТ!» Закипевшая кровь разнесла по всему телу волны красного жара. Медленно, очень медленно я встал на ноги. Они были тверды, как скалы, созданные мной. Сквозь радугу полос — зеленых, красных, оранжевых — мои глаза видели все так ясно, как днем. В дверях шале показался Майкл Шендон и медленно, тоже медленно поднял голову к небу. Когда наши глаза встретились я осознал все, что было до этого и что будет сейчас. Пусть исполнится предначертанное, и никто не знает, что предопределено судьбой. Или тем, кто сам по себе Судьба.

«Пусть свершится противоборство.»

«Да будет так.»

Кромешная тьма. Вот что определяло всю последовательность событий от старта с Независимого Владения и до этой минуты. Все было предопределено и явилось только увертюрой, начатой по взмаху палочки всесильного дирижера.

Что стоили какие-то соглашения каких-то людей? Наш конфликт был мелок и жалок, и его исход никак не влиял на противоборство тех, чью волю мы сейчас исполняем.

Да, это так.

Я всегда воспринимал Шимбо, как некий довесок к моей измененной пейанцами личности, как инструмент, помогающий мне в конструировании миров. Наши воли никогда не входили в противоречие. Он являлся по моему зову и уходил, когда я его отпускал. Он никогда не пытался на меня воздействовать, повелевать мной. Где-то в глубине сознания я, возможно, и хотел, чтобы это был Бог. Я даже думаю, что желание могло явиться движущей силой, а паранормальный дар — основой всего происходящего. Не знаю. Однажды он появился в ореоле такого нестерпимо яркого сияния, что я зарыдал… Проклятье! Это не ответ. Я не знаю ответа.

Мы стояли и смотрели друг на друга, два непримиримых врага. И повелевали нами неизмеримо бо́льшие и древние недруги. Я представил образ Майкла, пытаясь проконтролировать его, но дар телепатии был полностью подавлен. Видимо, он тоже вспоминает первую схватку.

Я видел, как над головой сгущаются тучи. И знал, почему. Земля под ногами дрожала. Я тоже знал причину.

Один из нас погибнет, хотя жить хотят оба.

— Шимбо, Отец Грома, — мысленно воззвал я, — Властелин Башни Темного Дерева, неужели это неизбежно?

И тут я понял, что не услышу ответа. Его не будет.

Так пусть свершится то, что должно свершиться!

Над нами гремел гром, глухой и протяжный, как рокот исполинских литавр.

Огонь за озером запылал еще ярче.

Мы стояли на адском поле брани. И Флопсис глядел на нас, окрасив тучи багрянцем.

Предел напряжения сил требует паузы перед тем, как все придет в движение. Я ощущал, как в меня волнами вливается Сила из энерговвода, что был рядом. Я стоял неподвижно под таким же неподвижным взглядом врага. Сквозь многоцветное марево я видел за ним очертания того, кто носил имя Белион.

Я, пульсируя, сжимался и разжимался в одно и то же время и понимал, каким маленьким и покорным становится Фрэнк Сандо. И одновременно я чувствовал, как накапливаются в моих руках молнии, как они замерли высоко в небесах, ожидая своего часа, чтобы ударить в землю… и это был я, Шимбо из Башни Темного дерева, Отец Грома.

Темный конус вулкана был рассечен пополам и густая оранжевая кровь, шипя и клубясь паром, потекла в Ахерон. Я расколол небо и землю залил потоп света. Невидимые мортиры произвели залп и привели в движение небесные ветры, а те, выкручивая тучи, низринули дождь.

Он был тенью. Он был ничто. Когда свет погас, он стоял на том же месте. Мой Враг. Домик за его спиной пылал, кто-то кричал: «Кэтти!..»

— Назад, Фрэнк! — закричал пейанец, а карлик потянул меня за руку. Я смахнул его в сторону и сделал шаг. Первый шаг в сторону врага.

Он тоже сделал шаг. И земля задрожала, сползая и низвергаясь сама в себя.

На втором шаге ударили ветры, и он упал. По земле в том месте пошли трещины.

Когда второй шаг сделал я, земля ушла из-под ног…

Мы лежали. И Остров стонал, дрожал, дергая плечом, на котором мы лежали. Из трещин в земле валил дым.

Мы встали и продолжали сходиться. Четвертый шаг — я обрушил скалу за его спиной, он — лавину камней сверху. Пятый — ветер, шестой — дождь, седьмой — огонь…

Вулканы сражались с молниями, озаряя поднебесье. Ветер гнал волны, и с каждым новым его порывом они все больше и больше заливали Остров. Я слышал, как огромные волны бьются о скалы, слышал вой ветра, раскаты грома. За спиной врага неутихающий дождь не мог погасить огонь, охвативший рухнувшее шале.

Мой двенадцатый шаг вызвал ураган, его — покачнул Остров. Едкий дым повалил еще больше.

Что-то едва осязаемое прикоснулось ко мне. В этом было что-то не то, я должен был знать причину и оглянулся.

На скале стоял Грин-Грин. В его руках был мой пистолет. Мгновение назад пистолет висел на моем поясе — в нашей схватке ему было нечего делать. Сначала пейанец направил его на меня, но еще до моего удара — сопротивляясь кому-то или чему-то — отвел пистолет вправо.

Огненный пунктир — и мой враг упал.

Спасли его толчки, сотрясающие Остров. После очередного толчка пейанец упал, выронив пистолет.

Мой враг снова поднялся. На земле остались лежать кисть и ладонь правой руки. Зажав рану левой, он сделал еще шаг в мою сторону.

Рядом с нами образовалась огромная трещина, даже провал, и в этот момент я заметил Кэтти.

Она сумела выбраться из шале и бросилась бежать к тропинке, по которой я спускался. Увидев наше противоборство, она замерла. И вот — трещина, а я кричу без крика, и знаю, что не дотянусь, не спасу…

Потом в голове, внутри, что-то взорвалось; я задрожал и бросился к ней. Я уже не был Шимбо. Шимбо исчез.

— Кэтти! — закричал я, когда она, покачавшись из стороны в сторону, стала падать в провал…

Откуда-то выпрыгнул Ник, замер на краю трещины и успел схватить Кэтти за кисть руки. Блеснула надежда, что он спасет ее.

Но дело было не в силе. Сила у него была. Дело в приложении силы: весе, моменте, балансе… Они упали в трещину и я слышал, как чертыхнулся Ник.

Я повернулся к Шендону. Ярость и смертельная ненависть, обжигая, клокотали во мне… Рука потянулась к пистолету, забыв, что его нет.

И тут меня накрыли катящиеся сверху камни. Падая, я почувствовал, как хрустнула кость в правой ноге. На мгновение я отключился, но боль привела меня в себя. Он приблизился еще на шаг и был уже рядом. Мир вместе со мной заскользил в ад: я видел кровавый обрубок руки, бешеные глаза маньяка и судорожно раскрытый рот — для последнего слова или хохота…

Все было сделано, как нужно. Я поднял правую руку, поддерживая ее левой, и направил в сторону врага. Палец обожгло, я вскрикнул, а его голова навсегда покинула туловище, последовав за моей женой и лучшим другом в раскрытую пасть трещины. Все, что осталось, с глухим стуком рухнуло на землю; и я долго смотрел на тело, пока темнота не утащила меня на свое дно.

Глава 8

Я очнулся. Светало. По-прежнему лил дождь. В правой ноге под коленом толчками пульсировала боль. Плохо. Земля не дрожала, прекратив вызванный нами бунт. Но когда я смог приподняться — я забыл про боль.

Больше половины Острова не существовало, ее поглотил Ахерон. А то, что творилось вокруг — трудно описать. Я сидел на широкой скальной площадке футах в двадцати над водой. Шале исчезло. Рядом лежал обезглавленный труп врага. Слава богу, он еще не стал разлагаться. Я снова лег на спину и попытался оценить положение.

Под еще дымящимися факелами вчерашнего кровавого пира я, не спеша, начал сбрасывать с себя камни. Один чертов камень, второй, третий…

Боль и монотонные повторяющиеся движения притупили восприятие, оберегая мозг от напряжения, а мысли от блужданий.

Настоящие это боги или нет, какое это имеет значение? Мне-то они к чему? Я снова был там, где и тысячу лет назад: в шкуре человека, рожденного в боли и грязи. Если боги и реальны, они играют нами в те игры, правила которых мы не знаем. Ну их всех в задницу. «И тебя тоже, — обратился я к Шимбо. — Больше ко мне не подходи, понял? Какого черта я должен искать порядок, если его нет?!» Я опустил руки в лужу. Это оказалось бальзамом для больного пальца правой руки.

Не будем мелочными, хорошо? И отбросим подробности. Что остается? Конкретные вещи, которые можно потрогать и купить. И если я не утону в Заливе, то все оставшиеся Имена не помешают мне забрать все в свои руки. Я буду хозяином всего Большого Дерева, всего Древа Познания Добра и Зла. Последний камень скатился с меня — я был на свободе.

Осталось найти энерговвод и отдыхать до вечернего свидания с «Модулем-Т». Я открыл каналы сознания и почувствовал, что рядом кто-то живой. Полежав еще немного и собравшись с силами, я сел и обеими руками осторожно выпрямил ногу. Когда боль стихла, я разорвал штанину и засвидетельствовал открытый перелом. Проявив к нему максимум внимания, я несколько раз обмотал его покрепче и так же осторожно перевернулся на живот. Ползком я направился в сторону энерговвода, навсегда распрощавшись с оставленными позади останками, над которыми уже никто не напишет «Майкл Шендон».

Ровный участок я преодолел сравнительно легко. Но когда пришлось карабкаться на склон, я так вымотался, что даже не смог его пристойно обругать: он был не только крутой, он был еще и скользкий.

Я глянул вниз, на Шендона. Мелькнуло что-то вроде сожаления. Он всегда нарушал правила, которые хорошо изучил, и вся его жизнь была тому подтверждением. Да, он почти выиграл. Почти — в последней игре он не знал правил, как и мой брат.

Я продолжил свое путешествие к энерговводу. Оставалось ярдов двести-триста. Силы были на исходе, поэтому я предпочел путь длиннее, но легче. Во время одной из многочисленных остановок мне почудился звук, напоминающий всхлипывание. Правда, полной уверенности не было.

Я прислушался. Стон повторился уже более явственно, где-то за моей спиной.

Подождав пока он опять повторится, я пополз на звук.

Минут десять я валялся, отдыхая, у огромного валуна. Он, в свою очередь, валялся у высокой каменной стены. Стоны раздавались именно оттуда. Похоже, валун закрывал вход в пещеру. На проведение научных изысканий сил не оставалось, оставалось истошно заорать.

— Эй, эй, в чем дело?!

Полная тишина.

— Эгегей!

— Это ты, Фрэнк?

Голос принадлежал леди Карлай.

— Вот это да! Привет, красотка. Мне помнится, прошлой ночью ты предрекала траурный финал моего похода. А как насчет собственного?

— Меня завалило в пещере, Фрэнк. Я пыталась отодвинуть камень, но не смогла.

— Камень, моя милая, слишком мягко сказано. Это целый каменище. Можешь мне верить, я нахожусь по ту сторону.

— Ты можешь меня вытащить, Фрэнк?

— А зачем ты туда залезла?

— Я пряталась от бури. Я пробовала рыть ход, но обломала ногти, а другого способа обойти камень я не нашла.

— Да, Карлай, да, милашка, думаю, его нельзя обойти.

— Что произошло, Фрэнк?

— Все погибли. Остались только мы с тобой, если не считать кусочка Острова. Вчера тут было светопреставление… А сегодня идет дождь.

— Ты сможешь меня вытащить?

— Не уверен. Я буду рад, если сам выберусь отсюда. Я себя тоже неважно чувствую.

— Ты в пещере рядом?

— Нет, я снаружи.

— Тогда что значит «отсюда»?

— С этой проклятой скалы на Независимое Владение — кажется, вот что это значит…

— Придет помощь, да?

— Для меня. К вечеру появится «Модуль-Т». Такая у старичка программа.

— На борту есть машины… Ты бы смог взорвать скалу? Или прорыть ход?

— Леди Карлай, что ты хочешь услышать? У меня сломана нога, парализована рука, растяжения, напряжения, порезы, ушибы, ссадины я не считал. Мне очень повезет, если я, не потеряв сознания, влезу в корабль. Если мне это удастся, я неделю буду спать… Надеюсь, ты помнишь, еще прошедшей ночью я внес предложение вновь стать друзьями. И помнишь, что ты ответила?

— Да…

— Ну вот, теперь твоя очередь.

Я развернулся на локтях, чтобы ползти дальше.

— Фрэнк!

Я хранил молчание.

— Фрэнк! Прошу тебя, подожди! Не уходи! Пожалуйста…

— Не вижу причин для задержки, — отозвался я.

— Фрэнк! Помнишь, что ты сказал мне ночью?

— Да. Но я помню и ответ. И еще: прошлой ночью я был другим человеком… тогда у вас был шанс, но… вы его упустили. Скажу только одно: если бы у меня были силы, я бы обязательно выбил на этом камне ваше имя и дату. Очень приятно было с вами поболтать.

— Фрэнк!

Я не обернулся.

«Меня продолжают поражать перемены в твоем характере».

«О, ты тоже выбрался, Грин-Грин? Есть подозрения, что ты поселился в пещере рядом и хочешь, чтобы тебе тоже подали скальтур к подъезду.»

«Нет, нас разделяет пара сотен ярдов. Я буду ждать в направлении твоего движения. Энерговвод рядом, но мне он уже не нужен. Когда ты будешь рядом, я дам знать.

— Что произошло?

— Грядет мое время. Я уйду в край вечного покоя. Прошлой ночью меня сильно ранило.

— У меня самого немало забот. Что тебя волнует?

— Последний обряд. Ты совершил его для Мэрилинга, ты знаком с ним. И еще ты говорил, что у тебя есть глиттайн…

— Я больше не верю в это. И не верил. Для Мэрилинга я это сделал, потому…

— Ты высший жрец. Ты носишь Имя Шимбо из Башни Темного Дерева, Отца Грома. И ты не имеешь права отказать мне в последней просьбе.

— Могу. Я отказался от Имени и отказываю тебе.

— Ты обещал, если я помогу тебе, замолвить за меня слово на Мегапее. Я тебе помог.

— Верно. Но поздно говорить об этом, ты умираешь.

— Вот и выполни мою последнюю просьбу.

— Я помогу тебе во всем, кроме последнего обряда. После того, что было вчера, я покончил со всем этим навсегда.

— Ладно. Я просто буду ждать тебя.

И я дополз до него.

Жаль, к этому времени дождь прекратился. И прекратил, к сожалению, делать доброе дело — вымывать из пейанца жизненную влагу. Грин-Грин лежал, облокотившись на камень, и белизна костей местами просвечивала сквозь зеленую плоть.

— Жизненная сила пейанцев — удивительнейшее явление, — восхищенно заявил я. — И все это ты приобрел прошлой ночью?

— Мне больно разговаривать. Я знал, что ты остался жив, и не позволил себе умереть. Я верил — ты меня отыщешь.

Я снял со спины то, что осталось от рюкзака и раскрыл его.

— Возьми, это уймет боль. Помогает представителям пяти рас. Твоя в их числе.

Он отвел мою руку в сторону.

— Я не буду отключать сознание в последние минуты.

— Грин-Грин, я больше ничего предпринимать не буду. Обряда не будет. Я дам тебе корень глиттайна и ты сможешь принять его сам.

— А если в обмен ты получишь то, чего жаждешь?

— Интересно, что бы это я мог так страстно желать?

— Ты, по-моему, был бы не против вернуть к жизни тех, кого любишь. Память их не будет хранить то, что случилось здесь.

— Пленки?!

— Да.

— Они здесь?

— Услуга за услугу, Дра Сандо.

— Обряд?

— Новая Кэтти, никогда не слышавшая о Майкле Шендоне. Или Ник, коллекционер разбитых носов.

— Это жестокое условие, пейанец.

— Ты лишил меня выбора. И, будь добр, поспеши.

— Договорились. Я иду с тобой этой ночью. А где Пленки?

— Когда обряд станет необратим, я сообщу тебе.

Я улыбнулся.

— Ты мне не веришь, но я тебя не виню.

— У тебя был экран… Мало ли что ты задумал.

— Ты прав. От меня все можно ожидать. Я ведь постоянно меняюсь, верно?

Я развернул глиттайн и разломал корень на равные куски.

— Итак, мы вместе выходим в путь, — подытожил я. — Но вернется сюда только один.

Мы прошли холодную серость, потом черную теплоту и дальше двигались в сумеречном свете. Не было ни звезд, ни ветра. Одна ярко-зеленая трава под ногами, высокие холмы да студеная северная заря вдали. Казалось, звезды были сброшены с неба в огромную ступку, после чего их истолкли и разбросали по вершинам холмов.

Идти, на удивление, было легко. Хотя впереди у нас маячила цель, мы двигались словно на прогулке. Были это звездные холмы снов, навеянные глиттайном? Или это была явь? Тела наши выглядели вновь невредимыми. Грин-Грин шагал рядом. Все было очень реальным; тела, оставшиеся лежать на голой и мокрой скале, были лишь давним сновидением. Мы словно никогда не уходили отсюда — Грин-Грин и я — окутанные миром и дружелюбием. Все было так же, как и в прошлое мое посещение.

Может быть, я не уходил отсюда?

Мы долго пели старинную пейанскую песню. Потом замолчали.

— Я отдаю тебе «пай-бадру», Дра. Больше я к тебе ничего не имею.

— Я благодарю тебя, Дра Грингрин-тар.

— Я обещал и должен выполнить свое обещание… О Пленках. Они лежат под покинутым мной телом, которое я, как умел, носил при жизни.

— Еще раз спасибо.

— Жаль, они не пригодятся. Я силой сознания перенес их из тайника, но они были повреждены. Как видишь, я сдержал слово не лучшим образом. Но выбора не было — я не мог идти сюда один.

Я должен был расстроиться, но этого не произошло. Не такое место…

— Ты сделал то, что сделал. Не волнуйся. Может быть, это даже к лучшему. Со времени их смерти произошло столько перемен. Они бы были одинокими в изменившемся мире, как и я когда-то. И они не смогли бы сделать то, что сделал я — вступить с этим миром в борьбу. Так что пусть будет, как будет. И кончим на этом.

— Нет, я хочу тебе еще рассказать о Руфь Лэрри. Она находится на Дрисколле, в пансионе для умалишенных. В Фаллонэ Кобаччо. Она записана под именем Риты Лоуренс. Ее лицо претерпело изменения, подобно сознанию. Когда ты освободишь ее — ей потребуются доктора.

— А почему она попала туда?

— Переправить ее на Иллирию оказалось бы значительно сложнее.

— Та боль, что ты успел причинить — она ничего не значит для тебя?

— Увы. Слишком долго я соприкасался с веществом жизни.

— Да, долго. Только напрасно. Я полагаю, что внутри тебя был Белион.

— Я тоже подозреваю это, но не хочу оправдывать себя таким образом. Он был частицей моей личности, но когда ты встал с ним лицом к лицу — я восстал против Белиона. А когда Он покинул меня, то многие сотворенные мною вещи стали вызывать отвращение. Шимбо пришел, чтобы Белион наконец убрался в Небытие. Нельзя было, чтобы Разрушитель громоздил все новые уродства. Шимбо, мечущий бисер миров в вечной темноте, обязан был вступить в борьбу. Он сделал так — и вышел победителем.

— Нет! — воскликнул я. — Мы не сможем обойтись один без другого! Я оставляю за собой Имя!..

— Я понимаю тебя. Такое признание, как твое, не скоро забывается. Но спустя некоторое время…

Я промолчал. Я думал.

Мы прошли по пути смерти. Это было приятно, но являлось лишь результатом действия глиттайна. Если у простых смертных он вызывает галлюцинации и блаженное состояние, то на телепатов он действует специфически.

У человека, принявшего глиттайн, увеличиваются силы.

Все, сделавшие то же самое, увидят общий приятный сон. Сон повторится и совпадет в особенности для последователей «странтры», потому что после особой психической тренировки у них это происходит на уровне рефлексов. Традиция, что тут говорить…

…И сон у них общий, а проснется только один.

Поэтому глиттайн и играет такую роль в обряде смерти: умирающий уходит в некое место — от которого я тысячу лет старался держаться на почтительном расстоянии — не в полном одиночестве.

Кстати, эффект глиттайна очень подходит для дуэлей: если это не оговорено заранее и не сопровождается ритуалом — назад возвращается сильнейший. Такова природа глиттайна — она приводит дремлющие участки мозга в конфликт с другим сознанием, и делает это незаметно для тех, кто этим сознанием обладает.

Грин-Грин был так слаб, что и не думал о ловушке. Конечно, все может быть… Но даже если это дуэль, мне ничего не угрожало. Состояние пейанца было тяжелейшим. И потом, он обещал…

А когда мы шагали рядом, я вдруг осознал, что под видом во всех отношениях приятного, чуть ли не мистического обряда я уже несколько часов укорачиваю ему жизнь.

Элементарная телепатическая эвтаназия.

Убийство мыслью.

Я был рад, повинуясь его желанию, пройти этот скорбный путь. Но это же навело меня на размышления о своей последней дороге. В чем-чем, а в том, что она не будет приятной, я был уверен твердо.

Я слыхал, что каким бы жизнелюбом вы ни были, какую бы ежеминутную радость ни испытывали, в какой-то момент у вас возникнет желание расстаться с жизнью, вы будете ждать прихода смерти, молить о ней. Когда так говорят, то предполагают мучения и, естественно, приветствуют возможность избавиться от них, уйдя таким приятным путем.

Я не собирался проделать свой последний путь «под кайфом» в теплую летнюю ночь. Нет, нет, я буду сражаться за каждый дюйм света. Болезнь, забросившая меня к черту на кулички Времени, заставила пережить столько страданий, мучений, даже агонию — пока меня не положили в анабиоз — что тихо я уходить не собираюсь. Есть книга. «Плоды Земли». Ее и написал землянин — Андрэ Жид. Он не был вечным, он лежал на смертном одре и понимал, что осталось совсем немного, и писал свою книгу кровью, которая еще оставалась в нем. Он завершил ее в течение трех дней и умер. В ней перечислены все прекрасные метаморфозы воды, воздуха, огня, земли, вещей, которые окружали его — всего, что он так страстно любил и чему говорил «Прощай», всеми фибрами своей могучей души, не желая уходить. Подобным образом рассуждал и я. Поэтому, при всем моем сочувствии Грин-Грину, я не смог одобрить его выбор. Нет, я был готов лежать на камнях с переломанными костями, чувствовать влагу дождя, порывы ветра, удары крови в висках; удивляться всему и сожалеть, надеяться и желать. Наверное, этот неутоляемый голод и привел меня к тому, что я стал миротворцем.

Мы только взошли на вершину холма, а я уже знал, что увижу внизу.

Она начиналась между двумя огромными выступами из серого камня. Яркая зеленая трава, такая же, как у нас под ногами, дальше приобретая темную окраску. Это была Большая Темная Долина. Я вдруг увидел перед собой кромешную тьму — если тьму вообще можно увидеть — и не было в ней ничего, абсолютно ничего.

— Я хочу пройти еще сотню шагов, — произнес я.

— Спасибо, Дра.

Мы начали спускаться с холма.

— Что скажут о моем уходе на Мегапее?

— Не знаю.

— Скажи, что я был глупцом, который пожалел об этом раньше, чем ушел сюда.

— Скажу.

— И…

— И это скажу. И попрошу перенести твои останки в горы, где ты родился.

Грин-Грин склонился в благодарном поклоне.

— Тогда все. Ты останешься здесь, пока я уйду?

— Да.

— Как печально. Но, я слышал, в конце виден свет.

— Так говорят.

— Я хочу увидеть его.

— Счастливого пути, Грингрин-тар.

— Ты победил и уйдешь. Сотворишь ли ты миры, которые мне не суждено создать и увидеть?

— Возможно, — еле слышно сказал я в темноту — без звезд, комет, метеоров…

Неожиданно все изменилось.

В бездонном провале передо мной плыла Нью-Индиана. До нее были миллионы миль, но все детали можно было хорошо рассмотреть, все переливалось и светилось. Она медленно проплыла вправо, пока не скрылась за скалой. После нее я увидел Кокитус, а за ним и все остальные: Сан-Мартин, Бининград, Жуть, М-2, Хенкитонк, Мерсия, Иллирия, Вершина, Танги, Безумие, Родена, Независимое Владение, Кастор, Полидевк, Центральная, Дэнди и еще, и еще…

По какой-то совершенно дурацкой причине на глаза набежали слезы. А мимо проплывали миры, рожденные моей мыслью и Силой. Я и не думал, что это так красиво…

Все, переполнявшее меня во времена их творения, все вернулось… Там, где была пустота, теперь вращались миры. Вот я и нашел ответ! Когда наступит час уйти в Долину, они останутся после меня. Я кое-что сделал в этой жизни, и знал, как поступить дальше.

— Там и в самом деле свет! — донесся до меня откуда-то издалека крик Грин-Грина, и я не сразу сообразил, что он держит меня за руку, наблюдая парад планет.

Я обнял его за плечи.

— Да будешь встречен ты Кирваром Четырехликим, Отцом Всех Цветов!

Оглушенный всем виденным, я не расслышал, что он ответил. Проскользнув между камнями, он ушел в Долину. Ушел, чтобы уже не вернуться.

Я повернулся лицом к предполагаемому востоку, если таковой здесь вообще имел место, и пустился в обратный путь.

Обратный путь…

Красная медь колокола раскалывает голову…

Блики-осколки всевозможных цветов колют глаза…

Обратный путь…

Я лежу на шершавом потолке… Нет, это ничто… Я держу мир на плечах… Мир тяжелый, очень… В спину давят камни планет… Подо мной Залив… Кондомы… канаты… водоросли… пустые бутылки… Шум прибоя… я ощущаю на лице долетающие до меня брызги и вдыхаю запахи Залива… Гортанные крики чаек… Холод, запахи, звуки — жизнь… Подобно Орфею, я возвращаюсь из Долины Теней… Если судьба, я вновь убегу от холодных волн Залива… Я упал, мир вокруг раскололся на тысячи осколков и снова соединился…

Мир был таким, каким я его недавно оставил.

Небо, словно заштрихованное цанговым грифелем.

Камни нестерпимо давят в спину.

Моросит.

Тело пробирает озноб.

Я сел и затряс головой, с трудом приходя в себя.

Под куполом черепа закончила свое вращение карусель.

Тяжелые веки начали осторожно поднимать занавес, открывая зрачки…

Рядом лежало тело пейанца.

Голос мой дрожал, когда я произносил Последние Слова.

Вытащив Пленки и биоцилиндры, я уложил тело Грин-Грина поудобнее — нужно ли это было ему? — и накрыл прозрачным полотном, так хорошо служившим мне последние дни. Грин-Грин оказался прав: ни о какой репродукции не могло идти и речи. Я уложил поврежденные Пленки в рюкзак — почему бы и не осчастливить, раз все так получилось, Бюро Безопасности, которому я в недалеком будущем надеялся нанести визит. Проделав все это, я дополз до энерговвода, установил над ним экран, чтобы «Модуль-Т» мог произвести коррекцию, и стал ждать. Я лежал и смотрел в небо…

…Я видел ее стройные ноги, обутые в легкие сандалии, которые щелкали по плитам патио; затянутые в белое красивые бедра, чуть покачивающиеся при ходьбе; прямую, гордую спину и волну волос, спадающую на нее; я не видел лица — потому, что она уходила. Я хотел пойти за ней, остановить, объяснить, как все произошло и мою роль в будущем. Я знал, что это мне не удастся, и гордость удерживала меня на месте. Сказка окончена, звездная пыль грез оседает на землю. Не хватает только последней строчки. Но, если она не будет дописана, зачем увеличивать число бесплодных попыток? Ведь было все: гиганты и пигмеи, драконы и колдовские грибы, полные сокровищ пещеры и не один, а сразу десять волшебников…

Я чувствовал приближение «Модуля-Т» — и видел все.

Десять финансовых магов, десять торговых баронов Алгола.

И все они — ее дяди.

Наш союз должен был скрепить ее поцелуй. Я не вел двойную игру. Но когда игра пошла краплеными картами, надо было что-то делать. И все-таки я не приложил руку к алгольской бойне. Маховик уже был запущен и я был бессилен его остановить. Даже если бы очень этого хотел.

Я услышал, как идет на посадку мой бодрячок «Т». Я хотел потереть ногу в месте перелома, но из-за резкой боли отдернул руку.

Сделка, сказка, вендетта… В финале я выиграл — так почему бы мне не чувствовать себя превосходно?

«Модуль-Т» быстро снижался и в конце концов завис надо мной, ожидая дальнейших распоряжений.

В своей жизни я носил разные костюмы: труса, бога, сукина сына — разве все перечислишь? Чего не бывает, когда живешь так долго? Всякие приходится примерять… Сейчас я сильно устал, был вымотан до предела и ничего не хотел. Нет, одно желание у меня было…

«Модуль-Т» сел на ровную площадку, я послал команду «открыть люк» и полез к кораблю.

Мне уже было безразлично то, о чем я думал. Когда все поглотил пожар, разве это не абсурдно? С какой стороны ни глянь — все ничего не значит.

Я добрался до корабля и пролез в люк.

Уже сидя за пультом, я довел чувствительность приборов управления до высшей отметки.

Заныла больная нога.

Мы взлетели.

Вскоре я вновь посадил корабль. Прихватив необходимое, я вылез наружу.

— Извини, что я ушел, малыш.

Я аккуратно прицелился и расколол валун.

— Это ты, Фрэнк?

— Нет, семеро козлят.

Вся в земле, леди Карлай выбежала из пещеры. На меня смотрели огромные, безумные, счастливые глаза.

— Ты пришел за мной, Фрэнк?

— А разве я уходил?

— Ты ранен.

— Я тебя никогда не обманывал.

— Но ты сказал, что уйдешь и бросишь меня здесь.

— Очень печально, что ваше чувство юмора, леди Карлай, не позволяет вам понять, когда я шучу, а когда…

Я не успел закончить свою тираду — она прервалась ее поцелуем. Потом она помогла мне подняться, забросив мою руку себе на плечо.

— Теперь можно поиграть в «классики».

— Что это такое?

— Это очень древняя и, учитывая ситуацию, сложная игра. Когда я смогу самостоятельно передвигаться, я, может быть, тебя научу.

— Куда мы теперь?

— Домой, на Независимое Владение. Ты можешь остаться там или уйти. Ты ведь тоже независима.

— Я бы могла и догадаться, что ты меня не оставишь, но когда ты… Боже, какой ужасный день! Что здесь происходит?

— Идет дождь. Остров погружается в Ахерон. Но карета подана к подъезду.

На ее нежных руках запеклась кровь, волосы были спутаны, лицо покрывала грязь, блестели только глаза.

— Боже, — повторила она, — какой ужасный день!

— Видишь, наверху сияет солнышко. Думаю, мы туда доберемся, если ты мне, конечно, поможешь.

— Обопрись на меня.

Я положил свою тысячелетнюю руку на ее молодое плечо.

ДЖЕК-ИЗ-ТЕНИ