В поселок мы вышли возле частного сектора.
— Где ты живешь? — спросил я.
— Здесь.
Он показал на ближайший частный дом, который, сколько я себя помню, стоял заброшенным.
— Здесь?
— Да. Два дня назад переехал.
— Круто… Ну ладно. Давай тогда до завтра.
Я отошел на несколько шагов, когда Боря меня окликнул:
— Не хочешь зайти?
— В смысле? — обернулся я.
— Ну, зайти в гости. Друзья ведь так поступают, да?
Я озадачился. Почему-то приглашение меня встревожило. Может, звучало чересчур интимно, не знаю.
— На самом деле мне нужна твоя помощь, — признался Брик. — Там целая куча этих учебников и тетрадей. Ты можешь помочь отобрать те, что понадобятся завтра?
Половицы истошно скрипели под ногами, известка сыпалась со стен. Боря включил свет, и тот, прежде чем загореться, несколько раз мигнул. Я поежился, стараясь побороть чувство брезгливости.
— А здесь вообще жить можно? — поинтересовался я.
— Наверное. Никто не запрещал.
Одноэтажный домик состоял из двух просторных комнат, кухни и даже ванной с туалетом. Повсюду громоздились коробки и мешки — чувствовалось, что переехали недавно и не успели обжиться. В прихожей несколько банок с краской — видимо, мадам Брик планировала произвести хотя бы косметический ремонт. Я увидел и ее саму: в одной из комнат висела фотография, на которой Боря, совсем еще ребенок, сидел на коленях у седеющей женщины с усталым лицом. Мне стало грустно от этой фотографии. Матери Брика, должно быть, несладко пришлось в жизни. И наверняка она любит сына, раз уж первым делом повесила на стену фотографию.
Немало не смутившись беспорядком, Боря прошел в комнату и продемонстрировал старинный письменный стол, заваленный учебниками.
— Какие нужны?
Я, воскрешая в памяти расписание, отобрал необходимые учебники. Все тетради оказались чистыми, и я вложил в каждый учебник по одной.
— Вот так вот, — сказал я.
— Спасибо, Дима! — поблагодарил меня Брик. — Кажется, я понемногу осваиваюсь.
Я улыбнулся. Все-таки, он был очень смешон в своей манере говорить все, что приходит в голову.
— Как в школе? — спросил отец, заходя в кухню. Он жевал бутерброд и, кажется, вообще не обращал на меня внимания. Открыл холодильник, достал бутылку пива — первую за вечер.
— Нормально, — ответил я, ковыряя вилкой макароны.
Отец кивнул и вышел. Судя по звукам из комнаты, телевизор готовится показать крайне важный футбольный матч.
Мама сидела за столом напротив меня, уткнувшись в кроссворд. Уловив краем уха вопрос отца, встрепенулась и подняла взгляд:
— Чего наполучал? — Имелись в виду полученные мной оценки.
— «Четыре» по алгебре, — буркнул я.
— А почему «четыре»?
— Не знаю.
— Как ты не знаешь?
— Ну, не знаю. Вызвали, ответил. Поставили «четыре».
— Наверное, плохо ответил?
— Ответил бы плохо — поставили бы «два».
Мать отложила газету с кроссвордом и посмотрела на меня.
— Дима, ты когда за ум возьмешься? — начала она привычный монолог. — Ты понимаешь, что ты уже не ребенок? Это уже жизнь! Я десять лет с тобой бьюсь, а ты… Вот не дай бог в институт не поступишь, в армию тебя загребут — и все! Куда ты потом? Сантехником работать будешь? Стоило тогда учиться столько времени!
Эти разговоры преследуют меня с первого класса. Рассказы о том, что в армии меня если не убьют, то покалечат. Рассказы о том, что всем миром управляет злобное сантехническое божество, так и жаждущее заполучить в свои сваренные из труб лапы очередную зазевавшуюся жертву. Что я мог возразить? Я, не знающий жизни совершенно?
— Все нормально будет, — сказал я, теряя остатки аппетита.
— Ты уроки сделал?
— Нет еще, я ем.
— Ну так ешь быстрее и иди, занимайся!
Я заставил себя проглотить остатки макарон, положил в раковину тарелку и закрылся у себя в комнате. Уроки. Мертвые черные буквы на белой бумаге. Унылые синие линии, которые я вывожу в тетради. Это — жизнь?
Глава 4
В школу я пришел рано, чтобы не столкнуться у входа с Рыбой. Поднялся на второй этаж, посмотрел расписание и отправился на урок литературы. Литература — это мне нравится. По крайней мере, я люблю читать.
В жизни у меня были разные периоды. Иногда я боялся нового дня, иногда ждал его с нетерпением, и только в последнее время пришло равнодушие. Я все острее понимал, что новый день не принесет ничего. «Живи еще хоть четверть века — все будет так, исхода нет». Если уж взрослый человек, общепризнанный поэт и классик изрек такую истину, то почему я должен смотреть на жизнь с оптимизмом?
Но со вчерашнего дня кое-что изменилось. Вернулось беспокойство, пробирающее до глубины души. В первую очередь меня терзал страх. Я понимал, что Рыба в бешенстве, ведь его заставили отдать деньги, уже лежавшие в кармане!
А другое чувство, пробуждающее некий интерес к жизни, было надеждой. Непонятной и странной надеждой на то, что с появлением Брика, этого смешного невысокого паренька, что-то изменится. Глупо, конечно, но эта надежда и не была связана с разумом.
В класс зашел Петя Антонов, наш староста. Высокий светловолосый парень с надменным выражением лица. Заметив меня, поморщился и отвернулся. Петя всегда умудрялся одновременно хорошо учиться, вливаться в любую компанию, всей душой ратовать за общественную и учебную жизнь класса и даже быть полноценным лидером. Он гордился тем, что приходит в класс раньше всех. Я посягнул на его первенство, а значит, он мне отомстит. Нет, речь не об избиении. Просто подстроит какую-нибудь каверзу по учебе, или даст малоприятное поручение, от которого не отвертеться. Что ж, не в первый раз.
Пять минут спустя народ начинает собираться. Заходят Антон Дрокин, переживший немало неприятных часов из-за своей фамилии, Надя Зыкина — ничем не примечательная девочка, тихо-мирно отсидевшая за партой все десять лет. Серега Маклаков, некое подобие меня, только с обостренным чувством несправедливости мироздания.
Жанна пришла раньше обычного. Я, как всегда, проводил ее взглядом до парты. Мне даже пришлось выработать особый взгляд исподлобья, перехватить который невозможно. Хоть в чем-то я добился совершенства.
Краем глаза я ощутил какое-то движение и повернул голову. Петя поднялся со своей парты, подмигнул мне и сел рядом с Жанной. Они о чем-то заговорили. Я смотрел на них, и мое сердце колотилось все сильнее. Жанна засмеялась, и Петя придвинулся к ней ближе. До меня донеслись его слова:
— … после уроков?
Жанна дернула плечами, потом кивнула. Петя вернулся на свое место, на прощание коснувшись плеча Жанны. Я закрыл глаза. Что произошло? О чем они говорили? Я был близок к тому, чтобы подбежать к ней и начать расспрашивать. Неизвестность невыносима.
Открыть глаза меня заставил дружный смех. В класс зашел Боря, и на плече у него висела растрескавшаяся от старости кожаная хозяйственная сумка. Я снова закрыл глаза. Причудам его, видимо, конца не будет.
— Борь, ты зачем такую сумку взял? — поинтересовался я, когда он сел рядом и расстегнул «молнию» на этом чудовище.
— А что? — Он извлек учебник литературы, тетрадь и целую россыпь разноцветных авторучек.
— С такими не ходят!
— А что в ней не так? — Боря приподнял сумку и покрутил перед глазами. — В нее влезают все учебники, она прочна и удобна. К тому же я взял еды, и она тоже прекрасно поместилась.
— Может, и так, — вздохнул я. — Но вот только над тобой будут смеяться. Это слишком необычно.
— Смех — это хорошо, — улыбнулся Боря.
В этот момент подал голос Петя:
— Боря, ты у мамы сумку отобрал, что ли?
Массовка расхохоталась. Еще бы, сам Петя пошутил! Я украдкой взглянул на Жанну, но и она тоже смеялась, глядя в нашу сторону. Как будто надо мной.
Боря, улыбаясь, окинул взглядом класс.
— Нет, не отобрал, — возразил он Пете. — Маму пришлось убить, она мешала. С тех пор я могу невозбранно пользоваться ее вещами.
Несколько секунд царит молчание. Класс решает, как отнестись к этой фразе. Если сейчас все засмеются, то Борю приняли, он — часть коллектива. А если промолчат и отвернутся, то он — навеки в разряде «чудиков». Но даже я не мог найти сил засмеяться. От этой остро́ты мороз пробирал до самых костей.
— Дурак, что ли? Нельзя так шутить, — тихо сказала Маша Шибаева.
Пару лет назад мать Маши умерла от рака гортани. Я представлял, как ей неприятны подобные шутки. Она бросила взгляд на меня, и я подавил свою искусственную улыбку. Наши отношения с Машей — это нечто особенное. Если бывает дружба без общения, то это она и есть.
— Я не…
Я с силой ударил Борю по плечу. Он повернулся ко мне.
— Перестань, — прошипел я. — Просто помолчи. Не надо такого говорить.
Боря кивнул и начал листать страницы учебника, просматривая краткие биографии писателей. Я снова встретил взгляд Маши и прочел в нем одобрение.
Класс быстро потерял интерес к Боре и его сумке. Тяжело смеяться над человеком, который не смущается. Я смотрел то на Петю, то на Жанну, пытаясь отгадать, что их связало.
За десять минут до начала урока в класс, громко хохоча и матерясь, ввалились Семен Волохин и Саня Рыбин. Они сразу увидели Борю.
— Опа! — заорал Рыба, направляясь к нашей парте. — Новенький! Как там тебя? Фриц?
— Брик, — улыбнулся ему Боря. Он закрыл учебник и сложил руки на парте с таким видом, будто он — директор крупной фирмы, а Рыба — младший помощник заместителя уборщика, пришедший к нему просить выходной.
Рыба внаглую уселся на наш стол и уставился на Борю. Семен встал так, чтобы отгородить нас широкой спиной от нежелательных взглядов. Я судорожно сглотнул. Вот и расплата. Хоть бы Софья Николаевна пришла раньше!
— Ну что, немец, как расплачиваться будешь? — Рыба взял учебник Бори, перевернул несколько страниц, швырнул в угол.
— Не припомню, чтобы я остался тебе должен. — Спокойствием Бори можно было только восхищаться.