— Серьёзно? — тяну лениво. — Ни одного? Или ни одного, кто заслуживает называться парнем?
Она делает глоток воды. Медленно ставит стакан обратно.
— Серьёзно.
— Ладно, — откидываюсь назад, играя в равнодушие. — А как ты вообще относишься к одноразовому сексу?
Марина дёргается не телом — глазами. На долю секунды. Чуть шире раскрывает веки. Я вижу, как у неё в голове срабатывает тревожная сирена — «Это что вообще было?»
Пальцы, до этого спокойно лежащие на подлокотнике, медленно сжимаются в кулак. Она не смотрит на меня — нет, слишком гордая.
Но я вижу: она опешила. Не ожидала.
И в этом её сбое есть что-то чертовски красивое.
Не потому что я хочу доминировать — я просто ловлю этот момент трещины, когда её броня даёт первую щель.
— Прямо вот так спрашиваешь? — голос ниже обычного. Тон сдержан, но дыхание сбивается, она сделала вдох чуть быстрее.
Я качаю головой:
— Мне просто интересно.
Левицкая не сразу отвечает. И в этой паузе — всё, что мне нужно. Я вижу, как в ней начинает работать машина логики. Сначала смущение, потом раздражение — за саму себя, за то, что почувствовала что-то, что не должна. А потом — этот еле уловимый проблеск...
Проблеск жара.
— Запросто, — говорит наконец. Слишком резко. Слишком буднично. Это фальшь, и я это слышу. — Но не с типами, у которых эго размером с самолёт.
Бинго.
Она обиделась. Не на меня — на себя. Её покрасневшие уши, выпрямленная спина, этот ледяной ответ — всё это защитная реакция.
Она почувствовала подтекст. И внутри уже пошёл отклик.
Тело выдало то, что ум ещё не признал.
Я откидываюсь назад, чтобы не прижечь момент.
Ловлю опять ее аромат. Пахнет от неё, как от грёбаного искушения.
— Всегда такая ледяная? — бросаю в сторону, будто мимоходом.
Она скользит взглядом — коротко, точно, по касательной. Но остро.
— Не перепутай холодность с тем, что ты неинтересен, — отвечает.
Голос — вкрадчивый яд. Без эмоций, зато с прицельной подачей.
Я усмехаюсь. Приятно.
— Ты считаешь меня неинтересным? Или просто боишься, что будет интересно?
— Ты, кажется, путаешь самолёт со спальней.
— А ты, кажется, давно не расслаблялась.
— Ты говоришь это всем в бизнес-классе?
— Нет. Только тем, кого хочу.
Она замирает. Полсекунды. Может, меньше. Но я вижу.
Как ресницы чуть дрогнули, как губы едва заметно приоткрылись. Словно кислорода не хватило.
— Я — не твоя легкая добыча.
— С недавнего времени меня не интересует легкая добыча. Скучно.
Откидываюсь назад. Не добиваю. Не сейчас.
Левицкая стремительно встаёт — молча, без взгляда на меня. Идёт в сторону туалета. Плавно, собранно. Я краем глаза следил, конечно. Зачем? Не знаю.
Возвращается — и, как назло, в этот момент реальность вдруг даёт по тормозам.
Какой-то мальчишка, из тех, что обычно шныряют по салону с вечным разрешением родителей «только на пять минут», резко поворачивается в проходе. В руке — пластиковый стакан с ярким апельсиновым соком. И я почти в замедленном кадре вижу, как жидкость выплескивается дугой — прямо на Маринину спину. Удар. Цветное пятно растекается по ткани худи.
Она не орёт. Не дёргается. Только ровно выдыхает — так, что сразу понятно: держит себя из последних сил.
— Всё нормально, — говорит.
Ни одной эмоции в голосе. Но плечи — как камень. Кулаки — белые от напряжения. Притихла, пробует салфетками дотянуться до лопаток. Не дотягивается. Садится. Молчит. Я молчу с ней. Жду. Смотрю, как она кусает губу, будто решается.
И вот — движение.
Она стягивает худи. Быстро. Просто — вверх, через голову. И в этот момент мир проваливается в тихую, плотную паузу.
Чёрный, обтягивающий топ. Тонкая ткань, никаких рюшей, только матовая строгость и кожа под ней. Всё остальное — я вижу слишком хорошо.
Мышечная спина. Талия тонкая, будто нарочно для того, чтобы подхватить её за бёдра и утянуть к себе. И бёдра. Такие, которые сложно забыть, если хоть раз положил на них руки.
Я ловлю себя на том, что смотрю слишком долго. И слишком точно. Подмечаю, как топ ложится на грудь — упруго, почти вызывающе. Чёрт подери. Высокая, упругая, манящая тройка.
На предплечье лёгкий, незаметный шрам. Личный. Из прошлого. Такой, про который не спрашивают. Но почему-то мне хочется узнать.
Пульс скачет. И вот этого я не ожидал. Ни от неё. Ни от себя.
Я сжимаю подлокотник, как будто он может удержать меня в реальности. Глубокий вдох. Напрасно. Тело будто обвили колючей проволокой.
Она не смотрит в мою сторону. Словно не замечает, как каждое её движение вонзается в меня с хирургической точностью. Хотя ей неловко сидеть без своей брони. В уголках рта — напряжение. В шее — дрожь. Щёки — в слабом румянце, который она пытается спрятать под холодным взглядом в окно.
— Всё нормально? — спрашиваю. Спокойно. Буднично. Как будто у меня сейчас в голове не картинки из разрядки для взрослых.
— Великолепно, — отрезает. Голос чёткий. Сухой. Отстранённый.
Пауза.
Она берёт худи, складывает, теребит край, пытается снова оттереть пятно салфетками. Не смотрит. Дышит часто. И в этой её собранности, в этой чёртовой привычке не давать слабину — есть что-то, от чего у меня сносит крышу.
— Надеюсь, у тебя в чемодане есть ещё пара таких топов, — вылетаю, хотя хотел промолчать.
Она поднимает глаза. Медленно.
— Надеюсь, ты взял с собой холодный душ, — отвечает холодно.
Снова она. Колкая. Сильная. Но под этим — дрожит тонкая нить. И я слышу, как она звенит между нами.
Почему она всё это прячет?
Свою фигуру, от которой сейчас — даже в полумраке салона — у меня гудит каждая мышца. Всё при ней. Без перебора, без пошлого намёка. Просто женское тело в лучшем его варианте: живое, сильное, податливое. Но каждый день она ходит в этих безразмерных балохонах — как броня на два размера больше.
И я не могу понять — это защита? От кого?
От таких как я?
Возможно.
И ведь срабатывало. Я, как идиот, не замечал, что под этим прячется тело, которое хочется хватать, исследовать, держать так, чтобы она не могла вырваться — и не хотела.
Она, блядь, всё это время была бомбой с замедленным действием. А я даже не считал до взрыва.
Всё, что я говорил — обернулось против меня. Потому что теперь я тот, кто не может оторвать глаз. А она сидит рядом и делает вид, что ей плевать.
И теперь у меня в голове только одна навязчивая мысль:
Раздеть её окончательно.
Глава 6. Марина
Самолёт мягко коснулся полосы. Гул двигателей стих, а вместе с ним — и мои мысли. Словно кто-то нажал на «пауза» в голове, чтобы дать передышку.
Алматы встретил мягкой тьмой и золотыми росчерками огней, разбросанными по улицам, как ожерелье на бархате. Огни домов струились вдоль улиц, мягко рассыпаясь в темноту. А за всем этим фоном стояли величественные горы, которые как будто смотрели свысока не только на город, но и на нас.
— Прилетели, — раздался голос Марка.
Весь полет я чувствовала его взгляд на себе.
Что с ним произошло?
Нет, правда. Что случилось с Марком Морено?
Этот мужчина, который ещё пару дней назад разговаривал со мной, будто я мебель. Объект. Ничто. В его словах не было даже намёка на интерес — только раздражение, сквозившее в каждом тоне.
А теперь — он смотрит на меня так, что кожа на спине под его взглядом словно плавится.
Он бросает в лоб вопросы, от которых либо краснеешь, либо сразу встаёшь и уходишь.
Внутри, где-то в животе, закрутилась горячая спираль. Глупая, женская, физическая.
Я ощущала, как пульс отдался в висках. Как на щеках вспыхнул румянец — тот самый, который невозможно контролировать, если только ты не из бетона.
И я… попалась.
Он это видел. Чувствовал.
И будто наслаждался моментом, словно расстегивал молнию на моей броне одним словом за другим.
Выйдя из самолета и встретив коллег, я увидела, что на лётном поле нас ждали машины. Чёрные, глянцевые, без опознавательных знаков. Всё как любит Марк — дорого, роскошно, с намёком на власть. В салоне пахло кожей, дорогими духами и чем-то ещё… горным, прохладным. Я устроилась в кресле. Вслед за мной сел Марк.
Он сел в машину бесцеремонно, как человек, привыкший, что место найдётся везде, где он того захочет.
Не спросил, не предложил, не уточнил — просто открыл дверь и опустился на сиденье напротив. Пространство между нами стало ощутимо теснее, как будто кто-то подвинул стены ближе. Я надеялась, что с нами сядут еще пару человек из нашей компании, но они как будто испарились.
Марк на ходу достает телефон, приложил к уху и начинает говорить.
На испанском.
Голос — низкий, хрипловатый — шёл ровно, без пауз, как струя тёмного рома, густого и обжигающего. Я не понимала смысла слов, но каждое его интонационное движение отзывалось во мне телом — будто кто-то тянул невидимую струну внутри.
Этот акцент… Он в нейтральной речи звучал красиво, но вот так — в живом, свободном разговоре — он превращался в оружие. В мягкое, сексуальное, опасное оружие, которое действовало исподтишка: медленно, но метко.
И мне это нравилось. Слишком. Настолько, что я поймала себя на том, что просто сижу и… смотрю на него.
На широкие плечи в идеально сидящем пиджаке. На сильные кисти рук — крупные, мужские, уверенные.
На челюсть с лёгкой щетиной. На линию губ — жестких, властных, но таких, которые… наверное, умеют быть нежными.
Он был собран, спокоен, полностью контролировал пространство. Словно даже воздух подчинялся ему.
И в этом было что-то… притягательное до безумия.
Он поймал мой взгляд — на секунду. Чуть приподнял бровь, уголок губ дернулся в почти-ухмылке.
Словно заметил, что я смотрю. Словно не возражал.
Отворачиваюсь к окну.
Проклятье. Куда мы едем вообще?
Я пыталась смотреть в окно, на огни Алматы, на мягкий блеск улиц, на рекламные вывески и ровную вереницу фар. Город был красив — вечерний, живой, обволакивающий. За всем этим — тени гор, чёрные, недосягаемые. И всё бы хорошо, если бы воздух в машине не стал настолько наэлектризованным, что дышать им становилось почти невозможно.