— Я считаю, большинство свекровей — просто невозможные люди, — заявила Секо. А потом добавила: — А вот в нашем случае — нет, она действительно милая.
От неподдельной искренности ее тона мне стало не по себе.
Наконец-то сын-гей, который клялся умереть счастливым холостяком, нашел себе подходящую женщину! Совершенно естественно, что его мать будет очень-очень милой с особой, согласившейся на отношения без секса и ставшей его женой! Да сама мысль о том, что Секо меня бросит, — ночной кошмар моей матери!
— Медицина — бизнес, построенный на доверии, — с удовольствием напоминала мне мама. — Если ты так и не женишься, это плохо скажется прежде всего на твоей репутации.
Внезапно через всю комнату пролетела диванная подушка. Удар пришелся мне точно по лицу. Я поднял голову: на диване сидела Секо, и губы ее уже были злобно сжаты в тонкую черту.
— Ты не слушаешь!
Швыряться вещами ни с того ни с сего — любимое дело Секо.
— Прости. Мы с тобой говорили о Мидзухо, так?
— Да. А завтра я иду к ней в гости. Я, наверное, довольно поздно вернусь, это как — ничего?
Я сказал — ничего.
— Хочешь, я часиков в девять за тобой заеду?
Секо покачала головой. Посмотрела мне прямо в глаза.
— А может, тебе все-таки лучше к Кону поехать, повидаться?
Таким серьезным тоном она обсуждала со мной только очень важные проблемы.
— Я голову на плаху положу: ему без тебя плохо.
Странная ситуация — жена переживает о любовнике мужа!
— М-да. Нет, Кон не из тех, кто страдает в одиночестве. И все равно — спасибо, что подумала.
— Как скажешь!
Похоже, я убедил Секо. Она улыбнулась и допила коктейль.
Следующим утром ко мне в больницу пришла моя мать. Я только что закончил утренний обход, пил кофе у себя в кабинете.
— Ну и как дела? — спросила она.
Должно быть, я ухитрился ощутить ее присутствие даже мигом раньше, чем услышал ее голос у себя за спиной. Духи ее узнал, что ли?
— Здравствуй, мама, — сказал я. — Право, зачем идти так далеко! Лучше бы просто заехать к нам домой.
Но я уже понял, зачем она пришла, — собралась о чем-то поспорить. И не с нами обоими, что вы, — со мной, с глазу на глаз.
— Как папа?
— С ним все замечательно.
Она аккуратно сняла пальто. Под ним был надет свитер из белоснежной ангорки, он красиво сочетался с ярко-алой помадой на полных губах. Она выглядела лет на десять моложе своего настоящего возраста.
— Как Секо?
— Отлично, — ответил я, придвигая матери стул и наливая ей чашку кофе. Я ждал, когда же она наконец доберется до того, с чем пришла.
— Без тебя в нашем доме стало так пусто, — сказала она печально, и плечи ее выразительно поникли. — А эта зима — такая холодная…
— Правда, холодно, — согласился я. — И обещают волну простудных заболеваний, так что будь осторожна.
— Действительно. У меня горло уже побаливает. Может, у тебя есть какие-нибудь хорошие лекарства?
Что можно было ответить на подобное? Я не удержался от сухого смешка:
— Уверен, папа для тебя что-нибудь найдет!
Мой отец — тоже доктор, опытный, с обширной практикой.
— Так. Ну и о чем ты действительно хотела со мной поговорить?
Я начал первым, хотел ей помочь, иначе она, похоже, вообще никогда не добралась бы до сути дела. Она понизила голос. Ответила нервным полушепотом:
— А как же дети?
— Какие дети?!
Мать вскочила. Смерила меня острым взглядом.
— Что вы решили насчет детей? Ты вообще обсуждал это с Секо?
— Мы меньше месяца назад поженились!
— Боже мой, Муцуки! Да ведь доктор Какие — гинеколог! — шипит мать.
Какие — мой приятель, работает в этой же больнице.
— Да почему вы не сходите на консультацию? Почему не поговорите об искусственном оплодотворении?
Мать произнесла это так небрежно, словно торт на десерт обсуждала. Искусственное оплодотворение. Н-да. Это уже очень серьезно.
— Мамочка. Извини, если разочарую. Мы с Секо ничего подобного не обсуждали.
Обида и боль мгновенно проступили на мамином лице.
— Нет. Это просто ненормально. Каждая здоровая женщина должна об этом задумываться! — воскликнула она.
— Ладно, — вздохнул я уже у лифта, нажимая на кнопку. — Я постараюсь поскорее с ней поговорить. Придем к какому-то решению — я немедленно тебе сообщу. Когда придем. Если вообще придем.
Кремовые двери лифта распахнулись, и я буквально втолкнул мать в кабинку.
— Следи за здоровьем. Папе передавай привет. Мы скоро придем в гости. Секо тоже ужасно хочет вас повидать.
Мать одарила меня тяжелым взглядом.
— Муцуки! — Похоже, она решила бросить на стол козырного туза. — Помни, ты — наш единственный сын!
Я не успел даже возразить — двери захлопнулись. Я стоял и следил за светящимися цифрами — указателями этажей, пока лифт наконец не доехал до первого. Только тогда я позволил себе облегченно вздохнуть.
Прямо от лифта из телефона-автомата я позвонил Кону. Он-то был еще студентом, почти все утро отсыпался у себя в общаге. Я набирал номер — и думал: странно, ведь это Секо мне велела ему позвонить, а сегодня вечером я хочу с ним встретиться так, как уже давно не хотел!
Когда я приехал домой — сразу услышал: Секо опять поет в одиночестве. Хотя нет, не в одиночестве, она поет для акварели Сезанна на стене. Судя по всему, нынешним хитом был джазовый стандарт «Что это за дитя?». Иногда моя жена кажется чуть странноватой.
— Привет, я вернулся.
Взгляд, которым обернувшаяся Секо приветствует обычно мое появление, — это нечто! Она — не из тех, что разыгрывают восторги. Сначала на ее лице возникает выражение полнейшего изумления — как, а я-то уже и не думала, что вы изволите заявиться домой! Потом изумление постепенно сменяется улыбкой, суть коей — да, теперь я припоминаю, кто вы!
Это повторяется каждый вечер — и каждый вечер я ощущаю облегчение. Она — личность. Она не станет считать часы и минуты до моего возвращения.
Снимая пальто, я спрашиваю:
— И как дела у Мидзухо?
— Гораздо лучше, чем я думала!
— Отлично, это здорово.
— Я ее в субботу прийти пригласила, на «яство полнолуния». Муж и ребенок тоже придут.
— На «яство полнолуния»?
— Ну да! В эту субботу уже весна начинается! — воскликнула Секо.
Наши традиционные праздники и увеселения по их поводу — большое дело для Секо. Честно говоря, я пробовал ее стряпню только раз — когда она готовила «рис на семи весенних травах», в полном соответствии с древним календарем. Она осторожно резала и мешала травы — и рассказывала мне, что средневековые обычаи представляются ей романтичными.
— Господи, так много времени прошло? — изумился я.
— А ты будешь изображать демона, ясно? — Это было сказано тоном, не подлежащим обсуждению.
Когда я принимал ванну, дверь отворилась. На пороге стояла Секо — все еще одетая, как на выход, в руке — стакан виски.
— Расскажи мне про Кона.
— Что же тебе рассказать?
Если моей жене скучно, ее ничто не остановит.
— Что хочешь, то и расскажи.
Я немножко подумал — и наконец вспомнил историю, которая не займет много времени.
Сначала я лежал в ванне, а Секо стояла у сушилки для белья. Когда я вылез и стал вытираться, она присела на край ванны и все слушала меня, тихонько, внимательно…
— Мало встречал я людей с таким даром к приколам, как у Кона. И друзья-приятели для него — мишени неинтересные. Он просто в обязанность себе считает выбрать жертву среди ни в чем не повинных обывателей. У него — масса приколов, и все гнусные донельзя, но один… такое чудо в кино надо снимать. Он находит самое слезогоночное ток-шоу — допустим, юные любовники разругались, а может, очередное смертельно больное дитя, — и садится в зале рядом с самой сентиментальной зрительницей — ну, так он полагает… Может, рядом с ним окажется хорошенькая студенточка, явившаяся на хорошенькую передачу со своим хорошеньким женихом. А еще лучше — молодая женщина, разряженная, словно за ребенком в детский сад заявилась… И значит, когда она вот-вот зарыдает, когда у нее слезы уже вот-вот по щекам побегут, Кон чихает. И мы тут говорим о чихе в высшем смысле слова. Аа-ап-чхи!!! — на весь зал… примерно так. Несчастная девочка от неожиданности забывает дать волю своим эмоциям. Но смеяться-то ей просто неловко! В общем, из носика у нее течет, зато мордочка сохраняет потрясающее по мимике выражение…
Внезапно я представил это — и поневоле рассмеялся. Да, Кон — поистине прирожденный приколист!
— А зачем ему это? — вопросила Секо с абсолютно серьезным видом.
— Не знаю, — ответил я.
Кон ненавидит сочувствие и обожает измываться над публично рыдающими людьми.
— Уж такой он есть, — вздохнул я, вытерся окончательно и выбрался из ванной.
У Кона никогда не хватало толерантности для понимания тех, кто не задумывается — может, его собственный образ жизни почище всякой гомосексуальности?
Сразу после горячей ванны нет ничего приятнее минералки. Прямо-таки ощущаешь невинность воды, бегущей изнутри твоего тела. Чувствуешь себя непросто чистым — очищенным от и до. Я вышел на веранду и шумно отхлебнул воды.
— Смотреть не могу на бутылки «Эвиана», такое уродство, — заметила Секо. Она завернулась в одеяло и сжимала ладошками стакан подогретого виски. — Эй, чудо, хочешь, одеялом поделимся? Ты поосторожней, простынешь еще!
— Полный порядок, — сказал я. — Все идеально.
Я смотрел в подаренный Секо телескоп.
— Нет, что я точно не воспринимаю в бутылках от «Эвиана», так это непрочность. Это ж и не бутылки вовсе!
Я смотрел в телескоп. Вглядывался в небольшой, окутанный изящными тучками клочок небосвода. На моем круглом, ограниченном участке Вселенной сияли и перемигивались звезды — больше, чем можно сосчитать. Ослепленный сиянием Регула, я протер глаза. Свет, что пришел ко мне сквозь девятьсот световых лет.
А свет Проциона — через тысячу сто, а свет Капеллы — через четыре тысячи…