ыходные. Такое случалось и раньше: приеду, бывало, домой, и тут выясняется, какое это для нее проклятье – остаться одной с детьми. Приходится таскать их с собой в школу на собрания, отменять встречи с членами муниципального комитета, вот Вибеке и зла как черт и винит во всем меня, устроившего себе развлечение в виде поездки в Лондон на футбольный матч. Это правда, конечно, но нужно помнить, что не я один позволяю себе подобное. Вибеке и сама несколько раз в год уезжает куда‐нибудь, она вообще не бывает дома гораздо чаще меня, и хотя это в основном рабочие поездки, то есть не совсем то же самое, что мое питье пива и распевание фанатских гимнов в Лондоне, но отчасти – то же самое, в том смысле, что работу свою и все, что с ней связано, Вибеке обожает так же, как я обожаю “Вест Хэм”, однако я (тут надо отдать мне должное) никогда ее этими разъездами не попрекаю.
Но тут я эти мысли быстренько отбросил, потому что видел: дело в чем‐то другом.
Стейнар сидел на заднем сиденье тихо-тихо, что ему совсем не свойственно.
Вибеке часто косилась в салонное зеркало, словно искала Стейнара взглядом. В чем дело? Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее я нервничал. Когда из‐за поворота показалась обогатительная фабрика, мне показалось, что Вибеке слишком гонит. Это было совсем не в ее стиле.
Мы зашли в дом, высадив Стейнара у его калитки – нам надо обязательно съездить туда еще, Йорген, только лучше без наркоманов, хe хe, – и Вибеке взяла обе мои руки в свои. И сказала:
– Идем.
Провела меня в гостиную.
– Что случилось? – спросил я.
– Идем, – повторила она, и мы сели.
– Вибеке, не тяни, – выговорил я, испуганно озираясь. Где же Эйольф с Видаром? Все внутри у меня похолодело. – Вибеке, что случилось, с детьми все в порядке? Где они?
Она покачала головой.
– У детей все хорошо. Эйольф гостит у Халвара, а Видар ушел играть в футбол с Tургейром и его приятелями.
– Так что тогда? Значит, что‐то со Стейнаром, раз ты в машине не хотела говорить?
Она странно посмотрела на меня:
– Со Стейнаром? Что с ним может случиться?
И правда, что?
Вибеке сжала мои ладони.
– Я не хотела говорить об этом в машине, Йорген.
– Ну?
Она втянула в себя воздух, медленно выпустила его и сказала:
– Это Финн.
Воздух словно бы пронзила стрела, похожая на тоненький, обжигающий луч света, вонзилась в кожу и, вспоров ее, проткнула меня насквозь. Обескровила.
– Финн?
Я заплакал. Вибеке крепко вцепилась мне в плечи.
Кивнула:
– Он покончил с собой.
Лету 2014 года предстояло оказаться рекордно жарким, но мы этого еще не знали. Мы с Финном не раз обсуждали, чем бы нам вместе заняться во время летнего отдыха, правилами это разрешено, если позволяет состояние пациента, если врачи-специалисты и психологи дадут заключение, что пациенту это будет полезно.
Мы с Финном начали обдумывать разные возможности чуть не за год, и зачинщиком этих разговоров всегда выступал я. За время моей работы, а это без малого десять лет, я не раз брал с собой подопечных в поездки. Больше всего мне запомнился вояж на рок-фестиваль в Финляндию с Бьернaром, молодым парнишкой с полным набором признаков маниакальной депрессии и тяжелыми психозами. Вылазка удалась, Бьернaр тогда здорово раскрепостился, открыл для себя массу нового. Наверняка и Финну пошло бы на пользу отправиться со мной на чемпионат мира по футболу в Бразилию, если бы нам удалось это организовать. Деньги‐то у Финна были – и благодаря полученному наследству, и благодаря заботам тетки, сжалившейся над ним, когда вскрылось, сколько он в детстве натерпелся в семье ее брата. Да и система работала на него. Мы надеялись увидеть Агуэро, увидеть Швайнштайгера и Суареса. Для меня футбол – увлечение, а для Финна, думаю я, футбол был светом в окошке, едва ли не единственным светлым пятном в его жизни.
Посмотреть футбольный матч – светлая, умиротворяющая радость.
В это время он забывал, кто он такой, или, может, понимал, каким хочет быть, откуда мне знать; когда мы вместе смотрели матч, прожитая им жизнь уходила на самый задний план.
Мне приятно вспоминать, как мы вместе с Финном смотрели матчи, но мне тяжело говорить об этом. Лучше всего мне помнится момент под Рождество 2013 года. А если быть точным, то 21 декабря, “Юнайтед” на своем поле против “Вест Хэма”. Рождественские праздники – чуть не самое тяжелое время для большинства моих ребят, у них оно ассоциируется с одиночеством, пьянством, с отчаянием и разочарованием, потому что семьи, где росли эти парни, в праздники редко являют собой надежную гавань и теплый очаг. У Финна Рождество ассоциировалось только с адом. Иногда Финн приоткрывал передо мной завесу над своей прежней жизнью, мог вдруг начать бесстрастно рассказывать о том, что с ним тогда происходило. Так он и сделал в тот день, когда “Юнайтед” разбили “Молотков” 3–1 на переполненном Олд Траффорде и наши отправились восвояси с ворохом желтых карточек и утешительным голом, который Коул забил на восемьдесят первой минуте. Мы с Финном устроились смотреть матч, купив пиццу и колу. Кроме нас двоих в центре был только еще один из парней, Лукас, но он не захотел смотреть футбол, у него выдался плохой день, и он лежал на кровати в своей комнате. Игра шла своим ходом уже семидесятую минуту, Эшли Янг залепил в правый верхний угол ворот из шестнадцатиметровой зоны, и тут сидевший рядом на диване Финн вдруг резко повернулся ко мне.
– Хуже всего было на Рождество, – сказал он.
Я не сразу сумел переключиться с экрана на его лицо, одновременно открытое и закрытое, если так можно сказать.
– Хочешь поговорить об этом, Финн? – спросил я, использовав одну из принятых в моей работе формул. Пусть это клише, но произносить его важно.
Он рассказал о таких безобразиях, что у меня кулаки сами собой сжимались в жажде отомстить. Супружеская пара, родители Финна, оделись рождественскими гномами, а своих детей одели маленькими гномиками, упаковали их по отдельности в большие коробки и поставили коробки под рождественскую елку. Это были их подарки друг другу.
– Мы задыхались в этих коробках, – сказал Финн, – скажи, тебе это тоже смешно?
– Финн, – сказал я, – да ты что, и думать так не вздумай!
– Я достался матери, – сказал Финн, – сестра отцу. – Финн покосился на телевизор. – Смотри‐ка, – холодно проронил он, – “Вест Хэм” забили гол, Йорген. Поздравляю. Но победитель сидит здесь.
– Дa, победил ты, – произнес я, пытаясь прогнать образы, встававшие у меня перед глазами.
Финна похоронили в конце мая, служба прошла в городской часовне, день выдался теплый и солнечный, бессмысленный и горький. Часовенка была довольно ветхая; собравшиеся с трудом находили нужные слова. Сидели, опустив глаза на свои бессильные руки. Пастор, относительно молодой мужчина, недавно в наших местах, старался как мог, но слышно было, что речь далась ему нелегко. Тетя Финна, пытавшаяся ему помогать, по окончании службы подошла ко мне и сказала:
– Ты для Финна многое значил.
Я ответил:
– Он многое значил для меня.
– Меня такая ярость гложет, просто нестерпимая, – сказала она. Пожала мне руку и ушла.
Тем знойным летом я смотрел по телевизору чемпионат по футболу, и каждый матч, каждый гол навевали мне мысли о парнишке, которого я несколькими месяцами раньше надеялся – дa! – спасти.
Не получилось, Финн.
Прости, брат.
Кончился май, после той поездки в Лондон ничего особенного в отношениях с соседями не происходило. Мы их почти не видели, наши противоречивые чувства к ним улеглись. Видимо, соседка часто уезжала куда‐то, а Стейнар был сильно занят на работе. На праздниках, в районе 17 мая, я попробовал было высмотреть соседей, но их не оказалось.
Потом наступило лето. Оно запомнилось мне тремя вещами. Гореванием по Финну, тропической жарой и магнетизмом Стейнара.
Вначале июня у нас в семье целых три дня рожденья: второго числа у зубного врача, пятого у Вибеке и двенадцатого у Видара. В последние годы мы устраивали большой общий праздник для всех троих сразу. Раньше мы собирались дома у зубного врача с женой, у них просторно, рядом поле с клубничными грядками, и даже стены пропитаны хорошим настроением. Но в 2013 году мы решили позвать всех к себе, получилось совсем неплохо, поэтому в 2014‐м нам захотелось повторить успех.
Нам с Вибеке потребовалось несколько лет, чтобы поднатореть в организации семейных празднеств, – давалось это нам, ясное дело, с трудом. Мне с моей всегдашней нерасторопностью сложно в темпе проворачивать всякое для этого необходимое: я вечно не успеваю вовремя закупиться, да и роль распорядителя меня не особо привлекает, произносить речи и тому подобное – это вообще не мое. Вибеке, рабочий день которой, как и голова, забиты делами с утра до вечера, думала, что нас просто-напросто не хватит на званый ужин, хотя она с малых лет и привыкла жить открытым домом, где двери всегда нараспашку, и с радостью жила бы так и сама.
Странно – а может, и нет, – что стоило нам решиться, как все стало получаться. Оказалось, что моя неторопливость отлично уравновешивает хаотичное поведение галдящего люда, беспрестанно снующего по дому и саду, потому что такого отъявленного пофигиста, как я, совершенно не раздражает, если ребятенок испачкает ковер в гостиной черникой, и потому что я совершенно не паникую, если другой детеныш сверзится с дерева и сломает руку. Вибеке же, со своей стороны, обнаружила, что необходимость организовать тысячу вещей в ноль времени, безумный темп и толпа народу в доме не сводят ее с ума, а наоборот, раскрепощают, позволяя побыть такой, какой ей как раз нравится, хотя она, может, о такой себе забыла, и в то же время дают проявить на всю катушку присущие ей менеджерские качества.
Получается у нее просто здорово. Как и у матери ее, Клары Марие. Видно, есть у женщин в этой семье особый ген: вот прямо вижу, как одна женщина за другой верховодили у них в роду поколение за поколением. Они так и говорят, похохатывая: