— После этих джунглей под крышей тут просто благодать, — сказал я.
— Да.
Она не повернулась и не посмотрела на меня. Я украдкой скосил на нее глаза.
Она была красива: черты лица мелкие, алые губы поблескивают, в глазах отражается луна.
— Я-то думал, что знаю в Риме всех, — сказал я, — а с вами почему-то незнаком. Как же так?
Она повернула голову, посмотрела на меня и улыбнулась.
— Вам бы следовало меня знать, мистер Досон, — отвечала она. — Неужели я настолько изменилась, что вы меня не узнаете?
Я вытаращился на нее и почувствовал, как у меня вдруг участился пульс и что-то сжало грудь.
— Я не узнаю вас, — сказал я, думая, что она — самая милая, юная и соблазнительная женщина, какую я встречал в Риме.
Она засмеялась.
— Вы так уверены? Я — Хелен Чалмерс.
II
Первое, что я почувствовал, услышав имя, — это желание сказать, как поразило меня ее невероятное превращение в настоящую красавицу, но, когда я заглянул в ее залитые лунным светом глаза, я передумал, поняв, что говорить очевидное будет ошибкой.
Я провел с ней в патио полчаса. Эта неожиданная встреча вывела меня из равновесия. Я отчетливо сознавал, что она дочь моего босса. Она была сдержанна, но отнюдь не скучна. Беседовали мы на посторонние темы — о вечеринке, о гостях, о том, как хорош оркестр и какая славная ночь.
Меня тянуло к ней, как булавку к магниту. Я не отрывал от нее глаз. Я не мог поверить, что это милое создание — та же самая девушка, которую я встречал в аэропорту: это было похоже на абсурд.
И вдруг, прервав этот чрезмерно чопорный разговор, она сказала:
— Вы на машине?
— Да, а что? Она на улице.
— Не отвезете ли меня домой?
— Как?! Сейчас?! — Я был разочарован. Немного погодя вечеринка снова оживится. — Разве вы не хотите потанцевать?
Она уставилась на меня. Ее синие глаза смотрели тревожно и пытливо.
— Простите. Я не хотела утаскивать вас. Не беспокойтесь — я возьму такси.
— О чем речь? Если вы действительно хотите уйти, буду счастлив отвезти вас домой. Но я думал, вам тут нравится.
Она повела плечами и улыбнулась.
— Где ваша машина?
— В конце ряда — черный «бьюик».
— Тогда встретимся возле машины.
Она отошла, а когда я попытался последовать за ней, сделала жест, ошибиться в смысле которого было невозможно: она давала понять, что нас не должны видеть вместе.
Я закурил сигарету. Нежданно-негаданно мы вдруг превратились в двух заговорщиков. Я заметил, что руки у меня дрожат. Выждав пару минут, я вернулся в огромную гостиную, набитую людьми, поискал Луччино, но не увидел его и решил, что поблагодарить можно и утром.
Я вышел из квартиры, спустился по лестнице и пошел по длинной подъездной аллее.
Она уже сидела в «бьюике», и я сел рядом с ней.
— Это возле виа Кавур.
Я поехал по виа Витториа Венето. В этот час обычно сильное движение несколько поредело, и мне понадобилось всего десять минут, чтобы добраться до ее дома. За всю дорогу мы не обменялись ни единым словом.
— Пожалуйста, остановитесь здесь, — сказала она.
Я затормозил и вылез. Обойдя машину, распахнул для нее дверцу. Она вышла и оглядела безлюдную улицу.
— Поднимитесь ко мне? Наверняка у нас найдется, о чем поболтать.
Я снова вспомнил, что она дочь моего босса.
— Я бы с удовольствием, но, может, лучше не надо? — ответил я. — Уже поздно. Не хочется никого беспокоить.
— Вы никого не побеспокоите.
Я рассказываю здесь все подробно, потому что не хочу, чтобы сложилось неправильное впечатление о моих первоначальных отношениях с Хелен. Возможно, трудно поверить, но, знай я, что в квартире никого нет — ни подруги, ни служанки, вообще никого, — меня бы туда и на аркане не затащили. Но я этого не знал. Я полагал, будет хотя бы служанка.
Я испытывал некоторую неловкость оттого, что иду к ней в такой час. Я все гадал, что бы подумал Шервин Чалмерс, если бы кто-то сообщил ему, будто видел, как я входил в квартиру его дочери в 10.45 вечера.
Вся моя будущность была в руках Чалмерса. Одно его слово — и моей карьере в прессе конец. Баловаться с его дочерью, может статься, так же опасно, как с гремучей змеей.
Раздумывая об этом впоследствии, я понял, что Хелен тоже не желала рисковать. Она не дала мне сопровождать себя из квартиры Луччино и велела остановить машину за двести ярдов от входа в ее многоквартирный дом, чтобы кто-нибудь из моих умников-дружков, даже случайно увидев мой «бьюик», ни о чем не догадался.
Мы поднялись в автоматическом лифте, никого не встретив в вестибюле, и незаметно вошли в квартиру.
Когда она закрыла дверь и провела меня в большую, мило обставленную гостиную, освещенную торшерами и украшенную вазами с цветами, я вдруг понял, что мы в квартире одни.
Она бросила пелерину на стул и прошла к изящной горке.
— Виски или джин?
— Неужто мы тут одни?
Она повернулась и уставилась на меня. В неярком свете она выглядела сногсшибательно.
— Ну да… а это преступление?
Я почувствовал, как у меня вспотели ладони.
— Даже и не скажу. Вам лучше знать.
Она продолжала смотреть на меня, ее брови поползли вверх.
— Значит, вы боитесь моего отца?
— Дело не в том, боюсь ли я вашего отца, — сказал я, досадуя, что она сразу же меня раскусила. — Я не могу оставаться здесь наедине с вами, и вы должны это знать.
— Ах, оставьте эти глупости, — сердито сказала она. — Неужели вы не можете вести себя как взрослый? Разве то, что мужчина и женщина вдвоем в квартире, обязательно подразумевает что-то предосудительное?
— Не в этом дело. Что подумают люди?
— Какие люди?
Тут она приперла меня к стене. Я знал, что никто не видел, как мы вошли в дом.
— Меня могут увидеть выходящим от вас. Кроме того, это вопрос принципов…
Она вдруг рассмеялась.
— Ах, ради бога! Перестаньте разыгрывать из себя недотрогу и сядьте.
Мне бы следовало схватить шляпу и уйти. Сделав это, я избавил бы себя от массы неприятностей, и это еще слишком мягко сказано. Но во мне есть эдакая бесшабашная жилка, которая порой глушит обычную мою осторожность, и как раз в этот миг она заявила о себе, поэтому я сел, выпил предложенную мне рюмку чистого виски со льдом и стал смотреть, как она смешивает джин с тоником.
Я прожил в Риме четыре года, и не сказать, чтобы совсем уж целомудренно. Итальянки восхитительно красивы, и мне бывало хорошо с ними, но сейчас, глядя на Хелен в белом платье, я с замиранием сердца подумал, что, возможно, наступает мой звездный час.
Она подошла к камину и облокотилась о каминную доску, а сама все смотрела на меня с полуулыбкой.
— Ну, как у вас дела в университете? — спросил я.
— О, это была липа, — небрежно бросила она. — Выдумка для папаши. Иначе он не отпустил бы меня сюда одну.
— Вы хотите сказать, что не ходите в университет?
— Разумеется, не хожу.
— А вдруг он узнает?
— С какой стати? Он слишком занят, ему не до меня. — Она повернулась, и я уловил горечь в ее голосе: — Он интересуется только собой и своей последней женой. Я путалась у них под ногами, вот и сказала ему, будто хочу изучать архитектуру в Римском университете. Рим далековато от Нью-Йорка. И, сидя тут, я уже не могу неожиданно войти в комнату, когда он пытается убедить очередную юную домогательницу в том, что он гораздо моложе, чем кажется. Поэтому он охотно отправил меня сюда.
— Значит, очки в роговой оправе, туфли на низком каблуке и коса тоже были частью розыгрыша? — спросил я, понимая, что рассказывая мне это, она превращает меня в сообщника, и теперь, если Чалмерс узнает, топор опустится не только на ее шею, но и на мою.
— Разумеется. Дома я всегда так одеваюсь. Тогда отец думает, что я настоящая студентка. Если бы он увидел меня такой, какая я сейчас, он бы нанял какую-нибудь уважаемую старую даму мне в компаньонки.
— А вы, похоже, относитесь к этому довольно спокойно.
— Почему бы и нет? — Она подошла и опустилась в кресло. — У моего отца после матери было три жены: две из них всего на два года старше, чем я сейчас, а третья — так и вовсе моложе. Всем им я была нужна, как рыбе зонтик. Я люблю жить самостоятельно и весело проводить время.
Глядя на нее, я верил, что она действительно очень весело живет: возможно, даже веселее, чем нужно.
— Вы ведь совсем еще ребенок, такая жизнь не для вас. Она засмеялась.
— Мне двадцать четыре, я не дитя, и такая жизнь меня вполне устраивает.
— Зачем вы все это мне рассказываете? Что может помешать мне послать телеграмму вашему отцу и сообщить ему, что тут творится?
Она покачала головой.
— Вы этого не сделаете. Я говорила с Джузеппе Френци. Он очень высокого мнения о вас. Иначе я не привела бы вас сюда.
— Ну и зачем же вы привели меня сюда?
Она посмотрела на меня так, что у меня перехватило дух. В ее взгляде безошибочно угадывалось поощрение, приглашение к любви.
— Вы мне нравитесь, — сказала она. — Итальянцы очень утомляют. Они такие настойчивые, такие грубые. Я попросила Джузеппе привести вас на вечеринку, и вот мы здесь.
Не думайте, будто я не испытал искушения. Стоило встать, заключить ее в объятия, и все пошло бы как по маслу. Но все это выглядело слишком уж по-деловому, и такое отношение со стороны девушки обескураживало меня. Кроме того, на карту была поставлена моя работа, а место значило для меня гораздо больше, чем это баловство. Я встал.
— Все ясно. Уже поздно. Мне надо еще поработать перед сном. Я пойду.
Она сжала губы, глядя на меня.
— Не можете же вы так вот просто взять и уйти. Вы же только что пришли.
— Простите. Я должен идти.
— Значит, остаться вы не хотите?
— Хочу или не хочу, но я этого не сделаю.
Она подняла руки и провела пальцами по волосам. Это, вероятно, самый притягательный жест, который может сделать женщина. Если у нее соответствующие формы, да еще когда она смотрит на мужчину, как смотрела на меня Хелен, устоять очень трудно. Но я все же устоял.