Это надо понимать.
Все удары
Невидимок
Нам придется испытать.
Зина сидела рядом с Дроновым и заполняла дневник тренировок. А самый точный протокол вели приборы: они записывали на ленте все перегрузки, которые атаковали собак и в грудь, и с боков, и сзади.
Зина не спрашивала Дронова, зачем они разрисовывают зубчатыми линиями сотни метров фотоленты. Она соображала сама: «Наверное, Дронов хочет сравнить записи. Вот полетит ракета, приборы доложат о самочувствии собак, запишут на новые ленты. Тогда Дронов берет те и эти ленты и узнает, какие невидимые силы набрасываются на космонавта в полете. Вот молодец!»
То да се,
Се да то, —
напевает веселый доктор. А Зина поглядывает на него уже с гордостью. Вот такие, как он, врачи и ученые провели тысячи и тысячи опытов и испытаний. Центрифуга крутила не только собак, но и закаленных людей — летчиков. Они безболезненно переносили до десяти — двенадцати ускорений в течение пяти — десяти минут. При этом они принимали удобную позу: перегрузки атаковали их в грудь или спину. А один испытатель — Зина слышала об этом в докладе профессора — надел легкий водолазный костюм, с головой погрузился в бак с водой, укрепленный на центрифуге, и несколько секунд переносил увеличение веса в тридцать раз!
В свободное время Дронов рассказывал помощнице о том, как катались в кабинах центрифуги обезьяны, лягушки, рыбки в аквариуме и даже знакомая всем по ботанике евглена зеленая. Обезьяны чувствовали себя, как человек. С аквариумом машина ускорила свой бег, и маленькие рыбки стали весить больше, чем крупные щуки. Бак с плававшими лягушками машина помчала еще быстрее, и пловчихи потянули на сто пятьдесят килограммов каждая. А с евгленой зеленой кабина-люлька понеслась как бешеная. Вес ее вырос в двести тысяч раз! Но евглена уцелела, потому что была в воде.
— Как это ни странно, — заключил Дронов, — а вода защищает от невидимых сил лучше всякой брони. Значит, можно придумать какую-нибудь камеру или костюм, предохраняющие от ударов и усиленной тяжести. Об этом писал еще Циолковский. А пока их не изобрели, наши четвероногие разведчики должны тренироваться, чтобы быть готовыми к космическим сюрпризам.
Кусачка каждый день превращалась в тяжелую собаку и снова становилась сама собой. Она не понимала, зачем это делается, но всякий раз была послушна. Когда кабина-люлька трогалась с места, Кусачка покорно укладывала голову на лапы и не противилась нажиму невидимой силы. В конце концов, как бы говорила ее поза, привыкаешь к любым странностям.
Даже во сне Кусачка переживала впечатления дня: двигала лапами и ушами, сдержанно лаяла. Стоило Вале, дежурившей ночью, подойти к клетке, как уши собаки — сначала одно, потом другое — вздрагивали, напрягались, поднимались и поворачивались в сторону человека. Оживал и тихо бил по полу хвост. Приоткрывались веки, и Кусачка встречалась взглядом со знакомыми глазами.
Валя гладила собаку, просовывая руку между прутьями, потом уходила. И тогда Кусачка спала спокойно до самого утра, лежа на левом боку, свободно вытянув лапы.
Самочувствие? Хорошее!
Журналиста Анатолия Евгеньевича Каратова пригласили на важные испытания.
В машине, по дороге в космический институт, он вспоминал историю завоевания человеком высоты. Статью надо было написать и сдать в редакцию к вечеру.
Прежде всего он расскажет о высотной болезни. О ней люди знали давно: всякий, кто взбирался на гору, чувствовал тошноту, головную боль, быстро уставал. А почему было так, никто не мог сказать. Но вот в конце XVIII века один французский физик решил лететь на шаре, наполненном горячим воздухом. В последний момент он передумал и посадил вместо себя в корзину барана, петуха и утку. Шар поднялся на пятьсот метров и опустился. Корреспондент газеты «Московские ведомости» сообщал восторженно из Парижа: «Животные остались живы и не сделались дикими!..»
А через сто лет произошла трагедия. Она взволновала весь мир. Опять над Парижем поднялся воздушный шар и приземлился недалеко от города. Когда люди подбежали к шару «Зенит», они увидели: два аэронавта мертвы, один в глубоком обмороке.
Еще в молодости Каратов нашел в библиотеке несколько страничек дневника Тиссандье — оставшегося в живых пилота воздушного шара «Зенит». Ни одна фантастическая книжка не растревожила Каратова так, как эти трагические записи.
Тиссандье писал, что в корзине летящего шара на высоте в семь километров закрывали глаза и начинали дремать его побледневшие товарищи. Было холодно, руки пилота коченели, но он упорно вел дневник. Очнувшись от обморока, аэронавты решили подниматься выше и сбросили балласт. Они чувствовали себя словно во сне: тело и разум ослабели. Об опасности они не думали. Наоборот, их даже радовало разлитое вокруг голубое сияние. На высоте в восемь километров Тиссандье потерял сознание…
Ученые строили тогда разные догадки.
Только Иван Михайлович Сеченов объяснил причину гибели французов: им было нечем дышать. Русский ученый назвал высоту, на которой погибли аэронавты, «порогом смерти». Теперь летчик-высотник не осмелится взлететь на восемь тысяч метров, не надев кислородную маску.
Сеченов. Менделеев. Циолковский. Русские ученые стояли у порога новой науки — космической медицины. Они первые оценили опасность низкого давления на высоте и подсказали, как можно бороться с этим врагом.
Менделеев вскоре после гибели экипажа «Зенит» предложил сделать герметическую кабину. Он писал, что подниматься надо в закрытой лодке, наполненной воздухом. Циолковский тревожился за жизнь космонавта. Советовал брать с собой в ракету запас кислорода или устраивать зеленую оранжерею. Калужский учитель всю жизнь думал о путешественниках на Марс и Луну, о их здоровье, безопасности. Недостаточно одной кабины, предупреждал он, надевайте защитный костюм — скафандр.
И вот сегодня будет испытываться защитный костюм. Человек борется за высоту. Ему мало того, что летчик-испытатель Владимир Ильюшин поднялся на 28 километров. Надо еще выше!..
Каратов вошел в лабораторию, со всеми поздоровался и направился к стальной кабине — маленькой комнате с толстыми, прочными стеклами в круглых окнах и толстой тяжелой дверью, — такие двери бывают на подводных лодках. Кабину для высотной тренировки изобрел в конце прошлого века французский ученый Бер, и она называлась барокамерой.
Через открытую дверь журналист увидел в барокамере человека в необыкновенном костюме. Человек сидел в кресле, положив руки на подлокотники, и ждал, когда врачи осмотрят его снаряжение.
Каратов с привычной быстротой стал фотографировать испытателя и заполнять листки блокнота. Шлем с гофрированной трубкой и большим стеклом, за которым видно спокойное волевое лицо ожидающего человека, куртка на молнии, так плотно облегающая тело, что грудь похожа на футбольный мяч, перчатки, зашнурованные до локтей, и особая обувь, соединенная с костюмом, — весь облик испытателя мгновенно был описан в репортерском блокноте. Разве не так выглядели еще недавно в фантастических романах астронавты, которые усаживались в свои ракеты?
Врачи дают последние советы и выходят из кабины. Человек в защитном костюме остается сидеть в кресле. Он смотрит на стакан с водой, который стоит рядом на низеньком столике, и спокойные глаза его еле заметно улыбаются.
«Зачем там остался стакан? — думает Анатолий Евгеньевич. — Ведь не будет же он пить воду в своем шлеме, а?» Но на всякий случай журналист берет на заметку и стакан.
Мягко захлопывается тяжелая дверь, замок запирает ее. Теперь стальная комната закупорена лучше, чем термос. Гудят насосы, откачивая из нее воздух.
Что будет?
Круглый выпуклый глаз иллюминатора властно притягивает к себе журналиста. Вслушиваясь в гул моторов, Анатолий Евгеньевич понимает, что с каждой секундой на испытателя все меньше и меньше давит воздух и этот человек как бы совершает подъем. Журналист замечает над головой испытателя прибор, похожий на часы. Ага, альтиметр! Вот он, друг всех летчиков! Он точно показывает высоту.
Неужели пять с половиной тысяч метров? Их, двух людей, разделяет только стальная стена и крепкое стекло; однако он, журналист, твердо стоит на земле, а испытатель может считать себя взошедшим на Эльбрус.
— Да, это высота Эльбруса, — словно угадав мысли журналиста, говорит за его спиной врач Дронов.
— Как чувствуете себя, Иванов?
Это спрашивает другой врач, он в кожаном шлеме с наушниками.
— Хорошо! — глухо звучит в наушниках голос испытателя.
А моторы гудят. Стрелка прибора все ползет. Выше, выше.
— Шесть тысяч… Шесть пятьсот… Семь… — считает вслух журналист.
— На такой высоте, — делится с Анатолием Евгеньевичем Дронов, — даже опытный спортсмен может внезапно потерять сознание. Я сам видел, как у одного альпиниста дневник выпал из рук, а он писал в тот момент: «Самочувствие преекрасссное»… Переоценил свои силы, потому и писал: «преекрасссное»… Да, немногие смельчаки достигали таких вершин, как Хан-Тенгри. А наш Иванов, пожалуйста, уже выше, чем пик Хан-Тенгри. И костюм — вы сейчас увидите это — позволит ему перескочить «порог смерти».
— Как самочувствие? — следует опять вопрос.
— Хорошее! — отвечает Иванов и машет рукой: качайте, мол, еще, можно и выше.
На столе с барабана медленно сползает бумажная лента. Приборы-самописцы чертят на ней волнистые линии, и врачи, посвященные в секрет рисунка, видят: сердце, пульс, дыхание Иванова нормальны. Иванов чувствовал себя отлично.
Вдруг ожила вода в стакане.
Со дна побежали цепочкой пузырьки воздуха, словно в стакане была не вода, а шампанское. Каратов теперь понял назначение стакана: пузырьки сигналят, что давление стало очень низким, ведь вода кипела при комнатной температуре.
Иванов наклонил голову и внимательно наблюдал за пузырьками. Он знал: вот так могла бы закипеть сейчас и его кровь; газ, растворенный в крови, зашипел бы пузырьками и раздул бы тело мгновенно в шар. Ведь раздуваются же рыбы, которых сеть вытаскивает с морского дна, они распухают прямо на глазах и даже лопаются — на них не жмет больше привычная тяжесть воды. Но он, испытатель, «поднялся» со дна воздушного океана на много километров и остался цел и невредим, потому что одет в замечательный костюм. Костюм обтягивает фигуру с такой же силой, с какой давит на чело