— Да что ж ты делаешь, Лин! — встревоженно заверещала когтистая. — Это ж все наши запасы!
— Я настреляю еще дичи, — пожала плечами эльфийка. — А ему это нужнее, чем нам.
Я принял из ее рук пеммикан и лишь потом смог выдавить:
— Спасибо, светлая…
— Не за что, многоликий…
И улыбка… Легкая улыбка, подобная лучику солнца, пробившемуся сквозь тучи…
С какого марханга в Онсарии так неспокойно?! Толпы столичных жителей запрудили все улицы! С ума сойти!
Стоит пару дней не появиться в городе — и все уже так меняется! Что здесь происходит, в конце концов?!
С трудом пробиваясь сквозь толпу, я толкнул в бок огненно-рыжего гнома:
— Эй, бородач, что здесь происходит?
— Проваливай, рыжий, — незлобиво буркнул тот (Ой, и кто бы говорил!). — Ослеп, что ли? Светлых на площади судили, за оскорбление наместника. Завтра с утра повесят.
Стражники принялись расталкивать собравшихся, пробивая проход к темнице. Я оказался в первых рядах и замер, разглядев, кого ведут… Та, когтистая, как ее… Амата… И Лин… Совершенно не изменившаяся за прошедший со времени нашей первой встречи год…
Она заметила меня в толпе, улыбнулась и одними губами сказала:
— Здравствуй, многоликий…
Но тут ее толкнули в спину, и эльфийка ускорила шаг…
Золотая луна горела подобно солнцу. Помню, отец любил полнолуние… В такие ночи он выходил из дому и не отрываясь смотрел в небо. На звезды… А волшебница луна окрашивала все в странные золотистые цвета…
Я сидел на полуразрушенной крепостной стене и, опершись спиной о присыпанный каменной пылью булыжник, рассматривал далекие созвездия. Те два треугольника, соединенные вершинами, — Пастух… Большой и маленький ковш — Волк и Волчонок… Над самым горизонтом — Стадо…
Эльфийка подошла почти неслышно. Если бы не вторая, лисья половина души, позволяющая услышать дыхание мыши-полевки под снегом, я бы маргула с два что заметил.
Я покосился на девушку и вновь уставился в небо. Вон те две полосы — Путь Кентавра…
— Спасибо, — тихо промолвила эльфийка.
— Да не за что. Год назад ты спасла мне жизнь. Сегодня я просто отдал долг.
Она тихо присела на камень за моей спиной:
— И все равно спасибо. Ты ведь помог нам, зная, как светлые обычно относятся к таким, как ты…
Я бросил короткий взгляд в сторону двора: у костра, разожженного поблизости от развалившегося донжона,[3] сидела зеленоволосая. Клиричка. Странно, сейчас, в мерцании пламени, мне вдруг показалось, что ей лет одиннадцать-двенадцать… А при дневном свете…
— Мы в расчете, — упрямо мотнул головой я.
Решиться пойти спасать светлых было нетрудно. Труднее — заставить себя пройти жалкие десять футов от входа до камеры. Уговорить себя, что стены не сомкнутся над головой.
Эльфийка вздохнула:
— Мне кажется — нет. У тебя в душе — боль. Когда-то она горела подобно факелу. Сейчас от нее остались лишь уголья. Позволь мне помочь тебе…
— Помочь? Как? Чем?! — В моем голосе прозвучала горькая ирония.
Тот день не вернешь. И ничего уже не изменишь.
— Я — Страж, — просто ответила она. — Страж чувств. Страж душ… Позволь мне коснуться твоей души, залечить твои раны!
Вместо ответа я усмехнулся, опустив голову. Чем можно помочь? Словами? От них перед глазами не перестанет плясать зарево пожара! Горький дым не прекратит разъедать легкие и глаза, выдавливая непрошеные слезы… Да и никр, с тех пор отдающий горечью полыни и запахом гари, слаще не станет.
Тишину разорвал тихий лютневый перебор.
Я резко обернулся: эльфийка стояла на обломках стены, вскинув голову к небесам, и осторожно касалась пальцами струн.
Лунные лучи словно сделали набросок лютни: золотыми полосами, подобно карандашу, очертили гриф, серебристыми вспышками отделали колки и лучами гаснущих звезд протянули струны.
Эльфийка вновь провела пальцами по струнам, и тихая мелодия ласковым котенком потёрлась о плечо… Невидимыми коготками коснулась души, вороша присыпанные пеплом угольки боли… А потом тихо шепнула: «В прошлом было много горя, но ведь есть еще и будущее…»
Я сидел, уставившись взглядом в небо. Глаза обжигали едкие слезы, первые за прошедшие шесть лет… Слезы, которых я совершенно не стеснялся и не прятал, каленым железом жгли прокушенную до крови губу…
Черные с прядями седины волосы. Глаза цвета агата, в которых нет ни ненависти, ни презрения. И протянутая рука:
— Вангар Грай.
Губы сами изогнулись в усмешке. Грай… Это ведь на одном из наречий… Ворон? Идеально ему подходит!
— Шамит О'Нэриис.
Ладони встретились в рукопожатии.
Я вылетел во Тьму и судорожно начал оглядываться. Так… Похоже, госпожа Линс'Шергашхт наконец-то догадалась, что я это не он, и только это позволило мне разделиться с рыжим… Чтоб я еще раз лазил по чужим воспоминаниям!
Все, хватит. Заканчиваем познавательные экскурсии по чужим душам. Госпожа Ночь? Легкий, едва слышный отзыв. Моя тихая, но искренняя благодарность… А теперь медленно, не совершая резких движений, проберемся к своему телу…
Осознав, наконец, что я — это я, а не сумасшедший оборотень, некоторое время я сидел без движения, привыкая к ощущению собственного тела, а потом почувствовал странное, хотя и не особо сильное жжение где-там в области левого колена.
Я осторожно приоткрыл глаза… и понял, что мне хочется долго и нудно ругаться: на моем колене лежала свернувшись в клубочек и сладко посапывая, саламандра. Ну вот что это за жизнь? Стоит только пять минуя побыть белым и пушистым, как тебе сразу же объяснят, почему это невыгодно и непрактично.
Я осторожно приподнял ящерку и, засунув ее обратно в костер (огненный дух даже не попытался проснуться)! уставился на свои ноги. Нет, обжечься я, конечно, на обжегся (черные чешуйки сами появились), но штанина мне саламандра припалила хорошо.
Встав на ноги и перешагнув через бессовестно дрыхнущего гнома, я направился к Триму. Через пару минут на дне сумки были обнаружены нормальные брюки. Ещя несколько минут, и старые штаны были засунуты в поклажу, а я, переодевшись, вернулся к костру.
Дым уже практически рассеялся, и вскоре гном зашевелился, лихорадочно начал оглядываться по сторонам, а потом и вовсе вскочил на ноги:
— Диран? Чего случилось?
— Где? — почти искренне удивился я.
— Здеся! Почему я заснул? — пристал гном.
— А я знаю? — пожал плечами я. — И разговаривай потише — остальных разбудишь!
Торм послушно умерил громкость:.
— Так че, Диран? Че случилось-то?
— Да говорю же, не знаю! Ты шел-шел, а потом упал и заснул… Я только тебя расталкивать собрался, а ты уже и сам глаза открыл, — объяснил я ему. И где я соврал, спрашивается?
— Да? — Гном хмыкнул: — А времени скока прошло?
Я покосился на темное небо:
— Минуты две-три…
Ага, двадцать — тридцать… Кто больше?
— Ну… Тады ладно…
Я зевнул и сладко потянулся. У-у-у… как спать хочется-а…
А гном вдруг подозрительно уставился на меня:
— Диран, а че это на тебе коричневые брюки? Черные ж были!
М-маргул его за ухо! Я и забыл, что гномы в темноте видят как кошки, им в подземельях иначе нельзя…
— Да тебе просто показалось! — выдавил я вымученную улыбку, лихорадочно творя перекрашивающее заклинание. Брюки стали насыщенного черного цвета.
— Ну-ну, — буркнул Торм и вернулся к обходу лагеря.
А я растянулся на своем плаще, собираясь вздремнуть… Да вот только сон никак не шел — в голове кружились обрывки воспоминаний Шамита. Нет, я не спорю, у рыжего было тяжелое детство, но это личные проблемы оборотня! Вот только… Есть одно ма-а-а-ленькое «но»…
Нефрэйные веревки. Да, нефрэй растет только в Светлых землях. Да, его трудно достать даже аборигенам тех мест. Но мы-то, на всякий случай, закупаем эту траву у эльфов. Преступники ведь и среди многоликих бывают. Да и среди старшей знати встречаются.
И вот тут-то это самое «но» и появляется. Из-за того, что использование нефрэя способно причинить вред полноправным подданным Темной империи, торговый оборот этой травы очень и очень затруднен. Если уж говорить точнее, свободно купить ее невозможно.
А вот каждый наместник раз в год получает определенное количество нефрэя и должен отчитаться перед императором за любой потраченный лот.[4]
Получается… Барон Кенсард, отправляясь к дому оборотней, знал, чем все закончится, и даже заранее подготовился к этому.
Интересная картинка вырисовывается. Очень даже интересная…
Так ничего толком и не придумав, я разогнал мысли по разным уголкам и задремал, краем уха прислушивался к тому, как гном шастает взад-вперед по полянке, что-то бормоча о пропавшем получасе. Мол, Диран, такой-сякой и вообще нехороший, сказал, что минуты две всего прошло, а звезды так стоят, словно все двадцать пролетели!
Ой, какой я плохо-о-о-ой…
Тихое ворчание гнома усыпляло не хуже колыбельной. Я сладко зевнул… Все! Баиньки, баиньки и еще раз баиньки…
Ага, щаз. Аж три раза с перехлестом! Не тут-то было!
Стоило мне начать проваливаться в глубокий сон, как меня кто-то сильно потряс за плечо. Я расклеил слипающиеся глаза… На меня из непроглядной темноты уставились два горящих зеленью глаза! Упырь, не иначе. Причем бешеный и безумно голодный!
— Д-даарн мер-рхеаст… — заикаясь, начал я противоупыриный экзорцизм, готовясь еще и поднять по тревоге всех остальных и наорать на Трима, что пускает тут ка мне всякую пакость.
Чья-то тонкая рука зажала мне рот.
— Тихо ты! — шикнул едва слышный голос Аматы. — Расколдовался тут!
Т-той эре! Я тут чуть не помер, а она! Клиричка маргулова! Чего ей не спится?
Я взвился на ноги, отбрасывая ее руку.
— С дуба рухнула?! — страшным (надеюсь) шепотом прорычал я. — Ночь на дворе!