Тёмная Лида. Повести и рассказы — страница 5 из 66

Пальма́ха, военизированной части Хаганы, сражался в Ливане и Сирии против вишистов, был трижды ранен и уже тогда стал легендой, а в период Суэцкого кризиса гремел в Генштабе и позже сыграл существенную роль в ходе Шестидневной войны; умер он, в общем-то, нестарым в восемьдесят третьем, не достигнув даже шестидесяти лет, и похоронен был с воинскими почестями, соответствующими чину бригадного генерала, присвоенного ему после блестящих побед в войне Судного дня, – в сущности Давид был самый настоящий триумфатор, но перед смертью он не вспоминал свои триумфы, а вспоминал лишь короткое пребывание в Лехи, куда он вступил, будучи совсем мальчишкой, после знакомства с одним из его лидеров, носившим звучный псевдоним Яир, то есть светоч, – этот светоч был поэтом, писавшим огненные стихи о сладости свободы и, между прочим, знатоком древнегреческого и других мёртвых языков, – с ним Давид ограбил тель-авивский Англо-Палестинский банк на гигантскую по тем временам сумму в пять тысяч фунтов стерлингов, которые пошли чуть позже на подрыв в Хайфе иммиграционного бюро, занимавшегося отправкой нелегальных иммигрантов на Маврикий, – теракт был ответом на враждебную политику Британии: с началом войны Черчилль, не желая ссориться с арабами, закрыл для еврейских беженцев палестинские порты… и много чего ещё успел Давид под руководством своего бешеного командира – Лехи продолжала грабить банки, нападать на оружейные склады и с завидным постоянством отстреливать агентов Центрального сыскного управления, но в январе сорок второго коса нашла на камень: при попытке налёта на банк Гистадрута в том же Тель-Авиве были убиты два клерка, на беду оказавшихся евреями; тут терпению обывателей пришёл конец, – Лехи терпели, пока её бойцы отстреливали англичан, но теперь… вдобавок британцы посулили тысячу фунтов за голову Яира и произвели массовые аресты, – полторы сотни членов Лехи, и, само собой, Давид – один из них, попали в тюрьмы, а вождя-поэта вынули из платяного шкафа в тель-авивском схроне, где он прятался, – взяли его инспектор Мортон и констебль Уилкин; когда Яир был уже в наручниках, Мортон вынул беретту и вышиб мозги ненавистному знатоку древних языков; в отчёте было сказано: при попытке к бегству, но все знали, что никакого бегства не было, потому что в участок убитого так и доставили в наручниках… Мортон потом никогда не испытывал ни тоски, ни раскаяния, ни тем более каких-то угрызений совести, – в отличие от Давида, который во всю жизнь свою не мог забыть двух убитых им людей, абсолютно ни в чём не виноватых клерков, – если ты на войне, тебя не посещают призраки погибших, сливающихся со временем в абстрактную и бесформенную массу, но мучают, беспокоя твою совесть, случайные жертвы, мученики рока… так точно и близнецы Эрнесто с Анхелиной, потерявшиеся в своё время на бухарестском вокзале и попавшие благодаря усыновителям в Испанию, почти год до самой своей гибели не спали по ночам – оттого, что окровавленные призраки сжитых ими со́ свету людей приходили и всё задавали какие-то трудные вопросы, на которые те не могли никак ответить, и в попытках сыскать ответы ворочались бедные близнецы аж до побудки, не в силах отвязаться от видений; с началом Гражданской войны они рванули прочь из дома и воевали сначала под Севильей и вообще на юге, в Андалусии, где, собственно, и случился путч; они даже подносили патроны в битве при Хараме, а потом, когда в Испании уже появились иностранные спецы, их приметил один русский с фамилией Харитонов, – во всяком случае, под этой фамилией он официально воевал, кличка у него была – Хромой, к нему все так и обращались – товарищ Хромой, – в самом деле он сильно припадал на одну ногу при ходьбе, и то было следствием какой-то передряги, о которой он никогда ничего не говорил, – тот Хромой был специалистом по операциям в тылу, иными словами – диверсантом; близнецов приглядел он под Гвадалахарой и взял их в свой отряд ради того, что они были мелкие, худые, вёрткие и весьма подвижные, но более всего привлекли его глаза брата и сестры, – умные, пристально глядящие, внимательно изучающие, – от этих цепких глаз не ускользала ни одна деталь, ни один штрих окружающего мира, то были настоящие цыганские глаза, мгновенно распознающие опасность и так же мгновенно примечающие возможности выгодного положения; скоро они обучились подрывному делу и стали настоящими профессионалами; Хромой держал их при себе и использовал в тех случаях, когда взрослых бойцов использовать было невозможно; целый год они воевали под его началом и действовали всегда так осторожно и умело, что за всё время опасной работы не получили ни царапины, а результатами могли гордиться: на их счету были взорванные автомобильные пути, колонны грузовиков, склады, линии связи, мосты и воинские эшелоны; последний железнодорожный состав – паровоз и три вагона – оказался роковым, – после его подрыва они как раз и перестали спать: поезд был пассажирским и прошёл в то время, которое согласно разведданным было означено для эшелона с солдатами и вооружением, – как такая ошибка могла произойти, никто понять не мог, – случилось это после потери Теруэля и наложилось на все неудачи республиканцев той поры; Хромой после инцидента чуть не потерял отряд, а близнецов вообще было приказано отправить в тыл с бессрочным пребыванием, полковник Хесус Перес Салас, командующий армейским корпусом, которому придана была диверсионная группа Хромого, рвал и метал, но… благодаря заступничеству Штерна, главного военного советника при правительстве республиканцев, который тогда носил имя Григорович, дело замяли, и всё осталось на своих местах, только близнецы с тех пор утратили покой и уж никогда больше не спали до самой своей гибели, случившейся через некоторое время под Кордовой: группа Хромого получила задание взорвать эшелон с боеприпасами на перегоне Пеньярроя – Кордова, – перед тоннелем, заодно закупорив тоннель; к железной дороге вышли семеро, – в том месте, куда они попали, рельсы скруглялись, делая плавный поворот, и далее километра два шли прямо, что позволяло поезду набрать скорость перед входом внутрь каменного монолита; за поворотом Хромой установил на шпалах автомобильную покрышку, набитую взрывчаткой и снабжённую широкой петлёй из металлического троса; Эрнесто с Анхелиной были в группе страховки неподалёку от тоннеля, – в случае неудачи с покрышкой они должны были привести в действие адскую машину, зарытую под рельсы, и вот – всё готово, издалека близнецы видят промельк красного флажка и слышат нарастающий гул несущегося поезда… вот он преодолевает поворот и, грохоча, выходит на прямую… скорость его становится быстрее, и колёса, словно вырвавшись из-под власти человека, бешено крутятся в осях… тут Эрнесто, машинально тронув подведённый к взрывному устройству провод, замирает: провод свободно висит… это значит, что соединения с устройством нет, – Эрнесто, глядя из укрытия, видит, как с лязгом и скрежетом надвигается на него раскалённая громада… решение надо принять сей же час, и он принимает его: рванувшись вперёд, бежит к рельсам и боковым зрением видит, как машет ему издалека красным флажком командир… поезд летит, визжа… следом за братом выскакивает из укрытия Анхелина, и они вдвоём несутся, пригибаясь, к железнодорожной насыпи… между тем паровоз уже захватил своей сцепкой стальную петлю автомобильной покрышки и поволок её за собой, – проволока взрывателя уже начала своё неумолимое движение, и детонатор застыл на мгновение, прежде чем надёжно вспыхнуть… Эрнесто споткнулся и упал, но тут же и поднялся… в шаге от него, едва поспевая, бежала Анхелина… красный флажок отчаянно метался вдали, а паровоз грохотал совсем рядом… форс пламени мигнул во тьме самодельной мины, пыхнул и поджёг детонатор! в этот миг близнецы были уже близко-близко от ревущего состава, и Эрнесто, приподняв провод, увидел его сорванные нити… в доли секунды температура в детонаторе скакнула, и гигантское давление всем фронтом метнулось к взрывчатке! раздался хлопок, и мощный огненный столб рванул в небо впереди вагона… мгновение! страшный грохот взорвавшихся боеприпасов разнёсся по окрестностям, и обжигающий вихрь взрыва в клочья разорвал стоявших совсем близко близнецов… на полном ходу поезд влетел в тоннель, и вся скальная громада стала содрогаться в конвульсиях – один за другим вагоны взрывались внутри тоннеля, и из устья его, словно из жерла вулкана, вырывались снопы багрового пламени… так погибли бессмысленно и бесполезно героические близнецы, оспорив предначертание судьбы, назначившей им ордена и пьедесталы после трагической битвы на Эбро и горечь поражения под Таррагоной, а потом и позорное интернирование на границе с Францией; правда, потом, спустя годы, рок должен был сжалиться над ними: было им предписано ещё повоевать на Апеннинах – в Гарибальдийских бригадах и триумфально закончить войну в освобождённой американцами Болонье… потом, в мирное время, Эрнесто, я думаю, наверняка бы стал военным, а Анхелина – многодетной матерью и домохозяйкой… кто знает, может быть, с началом перестройки мне удалось бы найти их, ведь я люблю копаться в архивных документах, – и вот я поехал бы в Испанию повидать моих родных… это близкие родные, тётя с дядей… а и не срослось… судьба – это Бог? или Бог – это судьба? кто вычерчивает изгибы наших дорог и помечает их зашифрованными значками неведомых доселе пунктов? – не суждено было мне узнать моих цыганских тётю с дядей, шестнадцати лет ушли они туда, где мы ещё увидимся… наверное, увидимся… а вот судьба той части табора, которая попала в Кению, хоть и оказалась в принципе иной, а всё же… первые годы кенийский табор прожил относительно спокойно, подружившись с местным племенем кикуйю, и шесть сыновей Иосифа подрастали вместе с детишками аборигенов на окраине гигантского массива джунглей, а потом, вымахав со временем в здоровенных мужиков, стали выбирать себе невест из местных, да не тут-то было, – вы хотите жить тихо, выращивая маниоку, жениться и рожать детей? нет, этого не будет! – вы станете сражаться! – и неважно с кем, хотя в данном случае, говоря казённым языком учебников, вы будете сражаться с британским империализмом: в пятьдесят втором году в Найроби начались пожары, налёты на фермы и убийства белых, – не жалели и своих, местных управленцев, резали скот и громили колониальные имения; ещё в сорок восьмом колонизаторы узнал