— Следи за тем, что говоришь этому парню, Лесли. Он наверняка напишет об этом в своей следующей книге!
Он рассмеялся, а я вежливо улыбнулся и мысленно пожелал ему подавиться свежими новостями. Писатели постоянно слышат подобные обвинения, и это раздражает. Я сказал Лесли, что зайду завтра, попрощался с Марвином и ушел.
Вернувшись домой, я понял, что всё равно ничего не напишу, и решил подстричь газон. На самом деле лужайка была в порядке, но есть нечто в первом весеннем покосе, что заставляет чувствовать себя лучше: запах свежескошенной травы, тяжесть косилки в руках и аккуратные симметричные линии. Я подумал, что старый-добрый труд перезагрузит печатную машинку в моей голове.
Убедившись, что в газонокосилке достаточно масла и бензина, я выкатил ее на подъездную дорожку. Хватило двух попыток, чтобы мотор громко затарахтел. Видел бы это старина Мерл, точно чертыхался бы весь оставшийся день. Особенно после возни с собственным инструментом.
Вспомнив ругань соседа, я вернулся мыслями к происшествию в лесу. В тот момент всё казалось таким естественным. Жизнь текла своим чередом. Брань Мерла, Пол Легерски с рычащей машиной и орущей музыкой — обычные дела. Все это создавало ощущение безопасности и никак не сочеталось с тем, что я увидел в лесу.
Задним числом я понял, что даже в тот момент уже были странности. Я ведь слышал флейту примерно в то же время, что и Мерла с Полом.
Я косил на автопилоте, толкая газонокосилку вверх и вниз по двору. Насекомые разбегались с моего пути, первые весенние одуванчики падали замертво, скошенные безжалостными лезвиями. Запах травы наполнил воздух, прохладный ветерок щекотал лицо, но наслаждение так и не приходило. Ручка газонокосилки вибрировала в полную силу, но я почти не чувствовал этого. Мысли уводили меня в другое место. Шелли, обнаженная и на коленях… Пришлось напрячься, чтобы выкинуть эту картинку из головы. Член опять набух.
Закончив три круга, я начал четвертый, как вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Тело подбросило вверх, будто пружиной. Ладони соскользнули с предохранителя и газонокосилка заглохла.
Сердце пустилось в галоп, я резко обернулся. Позади стоял Мерл. Он смеялся, его пивной живот дрожал, как хлебное тесто.
— Извини, Адам, — сказал он, переводя дыхание. Мясистое лицо старика было красным, как свекла. — Не хотел довести тебя до сердечного приступа.
— Похоже, тебя самого сейчас кондратий хватит, — ответил я. — Уверен, что смех — лучшее лекарство в твоем случае?
Годом раньше Мерлу вшили стент в сердце, сразу после развода. Это был второй сердечный приступ за пару лет. Первый случился, когда его жена Пегги сказала, что уходит к инструктору по тхэквондо. Парень был на двадцать лет моложе Мерла.
Несмотря на испуг, я улыбнулся и рукавом вытер пот со лба.
— Если умру сейчас, — пошутил Мерл, — мне не придется больше платить алименты.
Мерл Лафман жил через два дома от нас. Слегка за пятьдесят, он был большим, веселым человеком. Любил поесть, выпить и особенно — посмеяться. Логично, учитывая его фамилию[2]. Он продавал антиквариат прямо из дома, часть которого переделал под магазин. А всё благодаря новому градостроительному закону относительно Мэйн-стрит. Несколько лет назад город решил привлечь туристов и поэтому разрешил совмещать жилые и нежилые помещения. Теперь многие дома обросли настоящими витринами. Мы с Тарой и сами подумывали открыть магазин подержанных книг, но так и не собрались с духом. А вот у Мерла кроме антикварного магазина была еще столярная мастерская, где он делал мебель. Немного громкий, самоуверенный шутник, каких поискать, Мерл был хорошим парнем и отличным соседом.
Между домом Мерла и нашим стояло здание, которое разделили на квартиры: одна наверху, другая внизу. Кори Питерс жил на первом этаже. Неплохой парнишка, около двадцати, высокий и худой, со следами подростковых прыщей на лице, склонностью носить бейсболки задом наперед и слишком низко спускать джинсы. Он забросил учебу и работал в местном «Уолмарте», где частенько давал нам скидки на бакалейные товары. Кори слишком много играл в видеоигры и коллекционировал фильмы о Джеймсе Бонде на DVD. А еще он хуже всех имитировал британский акцент. Хуже всех в мире!
Над ним жил Клифф Свансон. Клифф был дважды разведенным убежденным холостяком сорока лет. Он работал на мебельном заводе в Балтиморе и ездил на «Харлее», если позволяла погода. Клифф держал свой байк в нашем гараже просто потому, что в его доме не было места для мотоцикла. У Клиффа были длинные волосы, всегда собранные в хвост, и сексуальная жизнь, которым я завидовал, а также мрачное одиночество, наблюдая которое, я радовался всему, что имею. Иногда я размышлял, чья жизнь лучше, но так и не пришел к однозначному ответу.
Среди наших соседей был и Дейл Хобнер, живущий в доме справа от нас. Он был отставным инженером, только-только перевалившим за шестьдесят, с неизбывным желанием подкинуть мне идею-другую для рассказа. Откровенно говоря, он и его жена Клодин стали для нас кем-то вроде суррогатных родителей. Летом я помогал Дейлу с лужайкой, зимой — со снегом. Хобнеры частенько делились с нами овощами со своего огорода и присматривали за Тарой и Большим Стивом, когда мне приходилось уезжать в очередной писательский тур или ехать в Нью-Йорк на встречу с издателем. Мы настолько доверяли друг другу, что у нас были ключи от домов друг друга.
Это был хороший район, и у нас были хорошие соседи. Конечно, Мерл брал у меня фильмы и не возвращал, а иногда слишком грубо шутил, Клифф любил напиваться, а потом гонять на «Харлее» по аллее, или хвастаться своими дикими сексуальными подвигами, Дейл каждую субботу вставал ни свет ни заря и приступал к своим отнюдь не тихим занятиям, не обращая внимания на пытающихся выспаться соседей, а у Кори была дурная привычка сообщать людям, что он не только на короткой ноге с Адамом Сенфтом, писателем детективов, но и знает, где тот живет (Тара и я ценим нашу частную жизнь, но из-за того что Кори тяжело держать язык за зубами, к нам несколько раз стучались незнакомцы — охотники за автографами). И больше всего соседи любили донимать меня во время выборов, так как все они были республиканцами, а я — демократом (кроме Кори, которому на последних выборах был трудно назвать даже одного из кандидатов, не говоря уже о том, чтобы размышлять о предвыборных программах). Но это мелочи, и, несмотря на них, а, может быть, и именно благодаря им, мне очень нравились наши соседи. Сегодня вам повезло, если вы знаете хотя бы фамилию людей, которые живут по соседству. Может быть, вы улыбаетесь и киваете, когда проходите мимо друг друга, обмениваетесь приветствиями или новостями, но этим всё и ограничивается. В нашем же случае соседи были друзьями, и мне нравилось жить рядом с ними. Мы были маленьким счастливым сообществом на углу Мэйн-стрит.
Смех Мерла закончился вздохом. В руках он держал две банки пива.
— Я тут подумал завлечь тебя одной из моих подружек.
— Правильно подумал, — я взял банку. Она была холодной и влажной, а тихий хлопок прозвучал как музыка для моих ушей. Одним махом влив в себя половину, я приложил металлическую стенку к разгоряченному лбу.
— В точку.
— Нет ничего лучше холодного пива в теплый весенний день, — согласился Мерл, сделав хороший глоток. — И до чего же тепло! Не помню, когда в последний раз жара приходила так рано. Почти лето!
Я кивнул.
— Да, да. Надеюсь, холода уже не вернутся.
— Поверь мне, это будет странная весна, — он сделал еще один глоток и рыгнул.
— Да неужели? — спросил я.
— Конечно. В «Фермерском альманахе» так написали, а там никогда не ошибаются.
— И ты в это веришь?!
«Фермерский альманах» — это толстый ежегодник, в котором печатают сборную солянку из фольклора, отчетов об урожаях и советов по садоводству. Очень популярное чтиво в таких сельских городках, как наш.
— Конечно, — сказал Мерл. — Зима была ветренная, а это значит, что весна будет теплой. Были и другие признаки. Помнишь луну на прошлой неделе? Такая ясная, белая. Это знак. Сверчки просыпаются рано, и паутина в траве по утрам. И мои рододендроны.
— Что с ними? — я попытался скрыть ироничную усмешку.
— Они уже цветут. Листья полностью раскрылись. Верный признак теплой погоды.
— Согласно «Фермерскому альманаху»?
Он кивнул.
— Да, это и другое. Старожилы знают.
— Как? — спросил я. — Пау-вау?
Мерл подмигнул.
— Ага. Когда я был ребенком, я помню, бабушка ворожила. И она никогда не ошибалась.
Я знал всё об искусстве пау-вау. Центральная Пенсильвания — это культурный «плавильный котел», заселенный в основном немцами, англичанами и ирландцами. Одной из самых заметных особенностей этих людей была вера в пау-вау. Это своего рода деревенская мешанина из белой и черной магии, фольклора и Библии. На Юге нечто подобное называют «худу» (не путать с «вуду»), но здесь — пау-вау. Я уже рассказывал историю про мою бабушку: она заставила меня съесть листочек ядовитого плюща, и теперь я невосприимчив к его укусам. Пример небольшого пау-вау. Вероятно, такая ворожба похожа на пережитки дремучего прошлого, но она всё еще практикуется в некоторых отдаленных уголках страны.
Коренные жители нашего района, индейцы Саскуеханнок, практиковали шаманизм. Прибывшие немецкие поселенцы принесли свою форму волшбы — магическую дисциплину браухери. На протяжении многих лет они смешивались и в итоге стали известны как пау-вау. У него даже есть свод правил — «Давно Потерянный Друг» Джона Джорджа Хомана. Книгу напечатали в 1819 году, и она стала Священным Писанием пау-вау. Мне приходилось встречать копию этой книги: она была очень дорогая, к тому же хранилась за стеклом, так что творение Хомана я так и не прочел.
Предположительно книга ссылалась на разные источники, включая еврейскую каббалу, африканские племенные верования, немецкий мистицизм, цыганские знания, церемонии друидов и древнеегипетские учения. Она представляла собой странную энциклопедию, в которой были собраны рецепты лекарств, заклинания и оберегов. Знахари, которые лечили пациентов по методикам «Давно Потерянного Друга», были распространены в округе до конца шестидесятых годов, и даже сегодня некоторые из пожилых жителей сначала обращались к ним, а потом уже к квалифицированным врачам.